Mejor de los favores (1/1)

Игривая и чрезвычайно незнакомая этой излишней, показной и причудливой игривостью Клэр, задорно смеясь, то и дело заигрывая с мимо проплывающими прочими гостями Карнавала, которых Микеле, надо сказать, никак не мог потом вспомнить, провела его сквозь толпу и, почти не задержавшись, скрылась в холодной сталью сверкающих струях фонтана, казалось совсем монолитно падающих вниз. - Стой! – На миг Микеле показалось, что водная гладь сверкнула лезвием гильотины, в котором, словно в зеркале, можно было увидеть своё собственное отражение. … Отражение, коварно улыбнувшееся и отвесившее своему изумлённому оригиналу истинно моцартовский поклон. Чему, впрочем, Микеле не успел даже испугаться, потому что нежная и безжалостная рука уже тащила его сквозь режущие струи. За ними оказалась вполне просторная ниша. Не успев заметить, каким образом, абсолютно сухой Микеле оказался совершенно один перед обычной тёмной дверью, в замочной скважине которой торчал ключик с посвёркивающим брелоком. ?Она там!? За дверью открылась комната, достойная самого захудалого парка развлечений – в ряд по извилистому коридору выстроились зеркала, в неверном, меняющимся ежесекундно свете казалось, что они переливаются и посвёркивают водной гладью. Где-то далеко-далеко вскрикивала зовуще скрипка. Или нет?Пара шагов. Ещё несколько. Обернувшись, двери Микеле за спиной не обнаружил. Подумалось, что в конце коридора всенепременно должен быть ещё выход. Ещё пара шагов. – Эй! Отражение в очередном зеркале, заметно устав всего лишь копировать, забавно и нарочито неловко махнуло рукой. Тёмные глаза секунду с насмешкой наблюдали изумление напротив, потом отражение с театральным в высшей степени притворством вдруг перескочило в соседнее зеркало. Оттуда с ухватками истинного мима – дальше по коридору, увлекая за собой Микеле, который сам не понимал, отчего ещё способен двигаться.

Нагнать странную иллюзию, отчего-то это казалось очень, крайне важно. Когда отражение не нашлось ни в одном из окружающих зеркал, вот тогда стало страшно по-настоящему. Пожалуй, даже больше, чем почувствовать, как это отражение легонько стукает тебя по плечу сзади.

А двойнику, видимо, надоело играть. Он уставился на Мике, в попытке что-то спросить немо шевелящего губами, с выражением презрительно-сочувствующей фальши. И начал меняться. Волосы потемнели и заметно удлинились, пиджак бес снял и опустил рядом с собой на пол (тот тут же пропал). Микеле невольно опустил глаза вниз, естественно, ничего не увидев. Зато, когда поднял глаза, вместо рубашки на отражении оказался потрёпанный трикотажный джемпер, а на брюки наплывали кляксы потёртой джинсы.?Микеле, ты уверен?.. Я так волнуюсь за тебя... Не обижайся, но… Мне кажется, чтоу тебя не всё хорошо... Может быть, тебе что-то нужно?..?Голоса родных и друзей, совершенно искренне обеспокоенные, летали рядом, точно так же раня и трогая чуть не до слёз, как тогда.Вдруг отражение выплюнуло:– Когда же вы заткнётесь-то?Мотыльки родных голосов, кружащие возле, испуганно прянули и исчезли где-то в темноте зеркального блеска.– Так лучше. Страшно утомительно слушать тех, на кого плевать, так ведь? А когда они ещё чего-то от тебя хотят…Ледяные иголки страха, прошивающие насквозь, незаметно таяли. Таяли от закипающего внутри гневного желания разбить это фальшивое, перевирающее самое драгоценное и сокровенное втаптывающее в грязь, болтливое, так похожее на многих, многих других…– Ненавижу…– Кого? Себя? – мерзковато вдруг усмехнулось отражение.– Я – не ты. Это не я! Не я! – отвращение к визуализированному ничтожеству заставило не просто ударить с такой силой, что лицо хохочущего беса размножилось, изуродованное тысячью трещин, но колотить по зеркалу до тех пор, пока в раме не осталось ни одного осколка… Чтобы последующие долгие мгновения наблюдать, как окровавленные осколки юркими серебряно-багровыми ящерками лезут обратно, постепенно составляя того же вновь фотографически точного беса. Только улыбки на лице больше не было, а было что-то вроде страха вперемешку с злобой.Внезапно он прорвал хрупкую ткань зеркала, схватив Микеле, и, осыпая его миллионом мельчайших злых зеркально сверкающих жал, переливаясь, не в силах до конца расстаться со своей сущностью, швырнув в груду коварного стекла, прошипев:– Нет, Микеле, я – это не ты. Я – Микеланджело. Но единственная разница между нами в том, что я не боюсь.Почти уже чувствуя, как хищные пасти зеркал сзади впиваются в спину, Микеле крайне удивился, когда вместо них его приняли руки. Человеческие. Он даже услышал странно знакомый полувздох-полувсхлип, за секунду до того, как обернуться и увидеть в оскале битого зеркала Клэр.Та лишь тихо и нежно-израненно, ждуще удара уставилась на его враждебно-встревоженно перепуганный, хоть при том отчего-то едва уловимо очарованный этой теперь столь заметной прежнестью в ней взгляд, и, молча впившись белоснежными зубками в свою, впрочем, без того уже прокушенную в паре мест губку, нежно, аккуратно и непременно повела бы Мике к выходу, не оттолкни он ее с испуганным всхлипом.Мадемуазель Перо пришлось, видимо, слишком много снести от вечера этих глупостей, - так как она едва устояла на ногах, и то только благодаря тому, что мертвой и испуганной за него хваткой вцепилась в плечи глупого Мозара. Последний же, впрочем, только и смог, что повергнуть в удивительное удивление уцелевшие зеркала, а ее саму в еще большее растерянное почти до паники беспокойство, - всего лишь, при всей серьезности эффекта, тихо и отчаянно, точно пятилетний мальчишка, разревевшись, так и не повернувшись к Клэрри. Она, впрочем, только сжимала его плечи, - почти буквально тисками,- и от этого месье лишь утвердился в диктанте страха.- От-тойди от мен-ня… - Тихо и жалко трясясь, прохнюпал он предназначенную для проявления грозности очень оригинальную отчаянность, на что она только тихо и замерше прищурилась… И молча упрямо покачала взъерошенной головкой. Брови Мике подскочили едва ли не до корней мозарственной гривы.- Н-не отойдешь? – Месье был враждебен и раздражен, к тому же монолог его прерывался непроизвольными рыданиями. – Ты вообщ-ще… Даже в ж-жизни… Вечно лезешь… И вечно с г-глупостями. И не отлепишься же… П-противно…Голос глупого Моцарта двадцать первого века трясся все тише и к концу фразы вовсе сошел по диминуэндо на пианиссимо. Клэрри, впрочем, только и гладившая его во время речи по голове, не отпуская теперь уже руки своей невольной жертвы, в ответ даже не помыслила, как он рассчитывал, сказать что-нибудь резкое в ответ или отцепиться, подобно мотылькам,– но зато вдруг хмыкнула – так уверенно-нахально и по-настоящему беззащитно, что он почти перестал сомневаться… В чем-то.- Послушай… Ты, конечно, большой придурок и временами совершенно чертов эгоист… Но ты же не нарочно… Т-то есть, я же тебе нужна, чтобы отсюда выйти. К тому же… – Тут мадемуазель едва заметно и только на миг смешалась и растерянно почти вздернула для скрытия такого позора носик. – Я тут – твое отражение.- Что..? – Мике даже сам сжал от такого ее ручку и соизволил взглянуть в отчего-то влажно и совершенно уж предательски затем блестящие глаза мадемуазель.- Все об этом потом. Сейчас нам стоит отсюда убираться.Резонность довода и требовательность маленькой, но цепкой и сильной ручки, почти насильно и немедленно повлекшей его по коридору, весьма убедительно убедили Мике, что ему во-первых стоит, а во-вторых придется подчиниться ее желанию. Следует признать, что итальянский Мозар впервые в жизни принимал чьи-то о себе заботу, мнение и помощь не только вообщеи безропотно, но без малейшего страха.…Выход нашелся неожиданно и скоро – ей оказалось довольно юркнуть с ним за второе из минованных ими зеркал (старейшее, но удивительно ясное свечадо, края которого терялись во тьме, и в существовании которых он был не до конца уверен – так холоден и стеклянно вязок стал воздух на секунду до того, как парочка нашлась в длинно потемковом коридоре, освещенном едва и только лишь чуть уловимым и свечно нежно трепетливым светом, отчеркивавшим на полу контур двери где-то справа.

Она уверенно и быстро пробежала пальчиками по ручке, и почти тут же после этого оказалась вместе с ним внутри -и так быстро захлопнула тут же защелкнувшуюся на замок дверку, что месье Локонте чуть не сбил, поторопленный той, Клэрри с ног.Кстати, сделай он это, она бы вряд ли ушиблась – пол мягко и тепло освещенной камином с витиевато разрисованной пурпурной шторкой и двумя-тремя десятками свеч комнатки был укрыт мягчайшим персидским ковром.- Вот теперь все. – Она, тихо и тяжко дыша, прижалась спинкой к стене у двери и едва немедля не утопила его в колодезной темноте своих широко распахнутых глаз. Она, к слову, это бы с полным успехом совершила, если бы не дикая боль от осколков, впившихся ему во все тело, и не полное непонимающее недоверие его взгляда.- Что мы тут делаем? И с чем это и что – ?все?? – В его глазах тихо угасали пеплово уже почти догорающие испуганно-непривыкшая злость и боль. Впрочем, она на это лишь скептически оглядела его израненные руки, грудь, спину и лицо, и окровавленную рубашку.- Ну что ж… К их же автору правила. – Задорно вдруг прошептала себе в кулачок и тихо хлопнула в ладоши, одновременно толкая месье Локонте в чудом уцелевший отрезок предплечья на мягкий диван у стены, кстати, единственной из всех в небольшой комнатке не занятой книжным шкафом в потолок, - зато украшенной гобеленом и совершенно хамски плюхаясь рядом с ним. На столе у дивана, к слову, совершенно спокойно, точно это не она пару секунд назад тут отсутствовала, исходила преароматнейшим паром тарелка с пастой по-римски. Он на это все, впрочем, только с недоверием покосился на столь недвузначно себя спозционировавшую безумную мадемуазель:- Почему я должен тебе доверять?Она только устало и невероятно чарующе-роково тряхнула гривкой и уставилась на него в ответ – странно терпко-шоколадно и домашне тепло:- А тебе обязательно мне доверять, чтобы не ходить зеркальным ежом?Не дождавшись ответа, она странно рвано и резко, точно рвя невидимую нить кукловода, но при этом невероятно аккуратно и почти неощутимо вдруг дернула за ближайший к ней и засевший у него в плече осколок. Тот исчез, едва оказавшись зажатым у нее в пальчиках, а сама безумная тихо и со знающим видом дунула на от него рану – от чего та исчезла значительно быстрее.

Микеле вытаращился на бедняжку так, будто пред ним неожиданно оказалась злая колдунья, - она же только тихо и облегченно-нежно хихикнула:- Ты лучше ешь. Поверь, какой бы я ни была ведьмой, хуже тебе от леченья не будет.Мике на это тихо и иронично фыркнул, но и в самом деле позволил себе голодно наброситься на еду, одновременно подставляя врачевальным операциям спину. Камин потрескивал в наблюдении этой спасательной операции, впрочем, всего около пяти минут, - по прошествии которых Мике тихо и горчаще-нежно улыбнулся, отставляя пустую тарелку, естественно:- Так что ты там говорила… Про отражения?Ее, казалось, насмешил вопрос – во всяком случае, им у Клэрри была вызваналасковая почти, не будь так терпкой, улыбка.- Ну, это не так сложно. Отражение есть у каждого – и у каждого отражения все с оригиналом противоположно. Вот, например: ты боишься этого всего и оно тебе чуждо, а я тут понимаю все, и даже своя…Он тихо замер от догадки, она же потупила взор.- Ну что ж… - Странно спокойно и уверенно огненно шепнул он куда-то ей в скулу, поворачивая одновременно личико мадемуазель за подбородок к себе. – Танец в этом случае будет жесток…

- …Но слишком дорог исполнителям. – Шепнула она ему в пальцы, медленно и тихо зарываясь собственными пальчиками в его гриву на затылке и мучительно медленно наклоняя голову месье набок, робко потянувшись к нему…- Я УСТАЛ СЧИТАТЬ!.. – Вдруг раздалось полуистерическое от камина. Двое шарахнулись друг от друга, а очевидный в нем рванолацканный проводник ткнул в них свернутыми трубкой правилами. – Я уже не считаю! Но правила 6, 7, 8, 10, 13, 15, 21, 22, 25, 24и 32*вы нарушили полностью, снесли под корень! А шоколад?!. И… И…- …И вы забыли о первом правиле. – Вдруг донеслось откуда-то от окна совсем не громкое и даже тихое, но заглушившее все прочие звуки шелковисто тембровое высказывание.На последнее все обернулись – Микеле – издерганно, но твердо и с готовностью драться до конца, Клэрри – дерзко и гордо, а рванолацканный – немедленно приняв вид самого благовоспитанного почтения и изумленно, с льстивой готовностью произнеся:- Мессир, как вы могли подумать! Просто я не ожидал вас… Тут.Автор же высказывания и мессир в одном лице, оказавшийся самым что ни на есть обычным, но с до странности живым блеском изумительно глубоких синих глаз отчего-то, тем не менее, с черными бровями и ресницами и ужасающе вороньегнездовой, золотой, как пшеница Прованса гривой, за одну которую в эпоху инквизиции подлежал бы немедленному сожжению по обвинению в ведьмачестве и облаченный в черные галстук, рубашку и бальные брюки с фраком, на это только устало и невероятно ловко завертел в музыкально длинных и нервных своих пальцах длинную трость черного дерева и с черным же стальным набалдашником в виде головы пуделя, еще тише, но куда отчетливее ответствуя:- Я мог подумать это так же, как и что-либо другое. Что же касается лично вас, я весьма безрезультатно могу часами думать о том, каким образом победить вашу привычку к лести.

- А что именно гласит первое правило? – Истомленно и слабо, но совершенно беспардонно твердо поинтересовался вдруг для себя самого Мике.Проводник на это возвел очи горе, видимо в ожидании покарания наглеца, Клэр гордо и чуть удивленно улыбнулась спросившему, а адресат вопроса удовлетворенно и с живейшим интересом вскинул в его сторону бровь, странно уставившись и невольно состроив умильно почтипытливую мину:- Первое правило, месье, гласит, что здесь происходит действо, которое подчинено только своему организатору, имеющему право на все, включая даже помощь гостям. И, пользуясь случаем и кусочком моей вечной нехватки времени, позвольте поблагодарить вас. – Мессир гордо тряхнул в адрес Мике головой, что, видимо, означало у него поклон – впрочем, могущий быть легко перепутанным с нежеланием лишиться поля обозрения из-за своей же гривы. – За факт вашего проживания в этой бессмыслице, собственно. – Тут мессир позволил себе махнуть левой рукой в сторону распахнутого в море лунного света окна с бьющейся на ветру занавеской.- Я рад, что оно не в корне напрасно. – Микеле все же сорвался на ноги, и, отвешивая молниевый мозарственный поклон, заявил: - Но если вы и правда мне благодарны, мессир… Или как вас там? – Тут грустный Мозар двадцать первого века тихим и горьким смешком хмыкнул себе в кулак. – Так если вы и правда думаете, что я чего-то стою…- …А вы не пожалеете? – Мессир сощурился на него таким беспечно ясным образом, что месье невольно осекся, осознав, что его желания поняты здесь много раньше, чем выдуманы им самим.- Нет. – С твердостью того же осознания, хоть и так же слабо, заявил потому он прищуру. – Никогда.- Что ж, хорошо. В мессирском взгляде теперь сквозило явное уважение. – Тогда……Мике не уловил случившегося – только ощутил, что позади него куда-то пропало тепло и то нечто странное и неуловимое, что всегда ореолом осеняло Клэр. Хоть впрочем, оглянувшись, он рвано, но едва ль не успокоено выдохнул – напротив него стояло зеркало, за стеклом которого, в почти идентичной этой – с точностью только до наоборот в каждом элементе комнате стояла она – в такой же точно позе, как и он.- Вы просили ясности и права свободы и выбора. Теперь я вас прошу. Вся квинтэссенция их в вас и перед вами. Вопрос… - Мессир на этом криво и почти ранено усмехнулся. – Нужно ли вам только ваше отражение? – В шелковом голосе чувствовалась ирония, а в руке у себя Мике неожиданно ощутил стальной молоток. – Ведь истинная свобода в том, чтобы ни в ком не нуждаться и ни от кого не зависеть… Хоть, может быть, в чем-то ином. Но так или иначе… Отражение удобно и понятно, - его можно даже носить с собой в кармане. – (Мессир задумчиво повертел у себя в руке черт знает откуда там взявшийся осколок зеркальца). – Но стоит его освободить… – Он тихо и солнечно лунно улыбнулся, отходя вглубь комнаты и удобно плюхаясь в кресло у камина, лишь ткнув перед тем длинным пальцем на отчего-то итальянскую надпись ?Uscita?(?Выход?) наверху зеркальной рамы. – Чаю?Мике лишь тихо, задорно и как никогда блестяще и живо улыбнулся.- Только вопрос. Зачем вам мне помогать?Чудесно хипповатый же мессир лишь хмыкнул с приглашающим жестом:

- Всегда желавшей зла…- …Творившей лишь благое. – Улыбнулся музыкантистый малевальщик, и, резко ударив молотком по стеклу, с полубезумным и все так же мозарственно счастливым почти смешком растворился в водовороте осколков.- Хоть одно правило не нарушили. Но… Но что их ждет дальше..? – Рванолацканный казался потерянным и совершенно хмуро лишенным опоры несчастным бюрократом.

- А мне почем знать? – Мессир закинул ногу на ногу и снова ловко крутнул в пальцах чернопуделевуютрость. Тихо, до музыки счастливо рассмеялся. – Никто на свете этого теперь не знает… Кроме них.Осколки света свеч кружились в смешливо нежном вальсе. Рванолацканный, пораженно разинув рот, разглядывал место, где еще полминуты обратно стоял Мике Локонте, в неподдельном восторге и удивлении.- Кстати, - вкрадчиво хмыкнул мессир уже от окна, - я даже правил не нарушил. А вы – за полторы секунды два…*

6 – Здесь не приветствуется никаких необходимостей и желаний, - кроме, конечно, служащих к пользе формальной аппаратной функциональности.7 – Здесь запрещено кого-либо понимать.8 – Здесь запрещено кого-либо утешать.10 – Здесь любые физические контакты на расстоянии менее, чем один метр, разрешены только из соображений похоти или ненависти.13 – Запрещены любые неоднозначные фразы и/или действия, подлежашщие двоякому толкованию и несущие любое сложное и требующе мышления значение.15 – Запрещено пробуждать в ком-либо участие, дружеские или любые другие чувства к своей особе. В случае нарушения данного правила карается только пробудивший(виновник чувств).21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее провлениях приветствуется.22 – Запрещено повиноваться чему-либо кроме бюрократических справок и этих правил.24 – Запрещено возражать любым действиям над собою или прочими, производимым в рамках действа – независимо от их результатов относительно объекта.25 – Строго запрещено плакать. В случае успешного скрытия данного акта от окружающих наказание за нарушение смягчается в допустимой степени.32 – Запрещено врачевать зубы, души и раны всех сортов, в особенности полученные вследствие наказаний.