The Show (1/1)

…Мадемуазель Мелин никогда не была смелее, чем брошенный кошкой наедине с миром уличный котенок, - и, тем не менее, сидя рядом с месье Мораном в своем помянуто изящно и жестковато давящем, казалось, самой спинкой своей ей на плечики кресле, она была даже вдвойне способна унять едва уловимую и без того дрожь в коленках – ведь слабость в ее странной и грустной душе чудесным образом уживалась с отменно прокурорскими выдержкой и сдержанностью.

Сам же Солаль бормотал себе под нос нечто ужасно сердитое и злое – и потому она, конечно же, не смогла бы удержаться от того, чтобы нежно коснуться его плеч…- Шо-о-о-о-оу… НАЧИНАЕТСЯ!!. – Громогласный, и, как ни странно, изданный все тем же их провожатым сообщенческий вопль, усиленный тремя микрофонами, заставляет ее почти со скоростью взрослой кошки метнуться, потянувшись было к Лорану, обратно на свое место, - в тиски изящества; все огни, кроме мимолетно почти мерцающей где-то посередине сцены свечки гаснут, а каждый из биллионов атомов тьмы немедленно взрывается самым разномастным и до крайности непристойным в своем страстном жаре шепотом, перемешанном с знакомыми обоим до тихо ласковой оскомины гитарными взгромами первой арии Сальери, умиравшими где-то за сценой в толще тишинной пыли……Странные тени, сшитые из клоков их воспоминаний и мрака переулков туманной Праги охватывают разумы и тела обоих одновременно. Медленно и под глухо гулкий ропот зала выводят на едва ли возвышенную и почти крохотную по соотношению сцену, и на миг оставляют замершими в истоме на противоположных оппозитивно ее краях.

Воцаряется тишина, и аккуратность клавишной арпеджионности, на миг пересыпав его мысли, сменяется сладостным и совершенно смущенно перепуганным трепетом ее губок под его пылающими устами, а руки его точно снова смыкаются на бесстыдно стыдливо обнаженных сценическим платьем плечиках… Тихо рычит, пытаясь удержать непроизвольно скользящие книзу по брюкам свои руки… Полутени-зрители довольно хихикают.…Она тихо и обморочно стонет, снова чувствуя, - как это произошло когда-то давно в гримерной из-за ее несдержанного поцелуя, - его яростно страстные полуукусы, адресованные ее наглости, но терзающие отчего-то ее ж ротик, а затем огненно и до кровоподтеков терзающе стискивающие ее талийку длинные стальные почти по крепости пальцы. Тихо стонет, выгнувшись в муке блаженства назад, и только искусывая в кровь свои истерзанные уже и без того, видимо, где-нибудь при их случайной встрече им же губки, судорожно и рвано дыша и смыкая пальчики у себя чуть пониже грудки и лишь извиваясь под натиском фантомной страсти дальше… Тени-зрительницы недовольно и смятенно даже едва уловимо хмыкают и гомонят нечто об остатках невинности и отсутствии у нее совести……Его выбрасывает из этой странной пытки уже в совершенно приличном виде – так, будто бы он не терзался пару секунд обратно призрачной ночью в гримерке, - в левом со стороны залаотсеке сцены, за небольшой и занявшей его весь кафедрой, ее же – растрепанную, раскрасневшуюся и едва опомнившуюся, еще запыхавшись от сладости всех тогдашних пыток, - ровно посередине подмостков, на низенькой лавочке перед до смешного пафосно и неуклюже огромной пародией на судейскую кафедру – мадемуазель не могла ошибиться с классификацией первого попавшегося ей на глаза после того, как последнюю негу заставляет испуганно улететь щелчок замка, язычком которого оказывается металлическая бляшка ее ожерелья.

К слову, справа на сцене невесть откуда, хоть впрочем, по простой лишь магии кулис, возникает тот самый рванолацканный проводник, а за пародией на кафедру уже перебирает какие-то полуобуглившиеся бумаги человек с пугающе пустой чернотою вместо лица. Полутени и тени в зале затихли, и в совершенной и абсолютной даже не звенящей глухой тишине гулом тихого огня пожара, охватившего, как могло показаться по звуку, весь мир, разносится судейское, безличное и хрипловатое:- Мадемуазель Маэва Мелин… Вы сидите слишком прямо. Такие манеры не к лицу шлюхам. – (Солаль гневно дернулся, едва не опрокинув свою кафедру, но вовремя ее придержав и все же уговорив себя не спешить, - только опасно сверкая глазами на источник этого фарса) - Не жалаете ли поклониться суду?На это его милая Эви, как Лоран, впрочем, и ожидал, только гневно сверкнула на пародийное безличие вмиг почерневшими и загоревшимися тканным из мрака пламенем глазами,- так, что сама кафедральная пародия пошатнулась в изумлении… Впрочем, это могло и показаться, и произнесла громко и отчетливо – тоном обвинителя, но не обвиняемого: - Прошение отклоняется ввиду бессмысленности его сути и некорректной формулировки, ваша… Безликость. – И чуть насмешливее: - Я вижу тут свидетеля, - она кивнула на Солаля, - и присяжного, - едва махнула изящной ручкой в сторону провожатого. – Но я не вижу ни прокурора, ни адвоката.- Позвольте мне ответить на эту неслыханнейшую дерзость, Ваша Безличность, - тут же залебезил и затарахтел правда присяжный проводник, – вот, прошу-с:28 – Запрещено произносить любые речи защитного или обвинительного характера.(Значилось в правилах на том месте, куда тыкала грязная перчатка.)Мадемуазель на это понимающе тряхнула гривкой, а с пародии донеслось уже менее пугающее:- Вы удовлетворены?- Да, мне теперь в полной мере ясна вся некомпетентность и пародийность вашего фарса. – Радостно и звонко, точно пионерка, отрапортовала она. – В чем же меня изволит обвинять кучка столь нелепых фантазеров? – (последнее было сказано почти ласково и до унизительности снисходительно, и даже тени в зале потому слегка шевельнулись).Безличность, тем не менее, осталась безразличной. - Вы, мадемуазель, обвиняетесь в том, что, во-первых, нарушаете фактом уже своего существования правило 3этого карнавала. Правило три, - снисходительно пояснил он, - гласит, что здесь принято не любить юристов, в особенности прокуроров, и в особенности пренебрегших своей профессией в пользу личностных глупостей. Во-вторых же, -это куда важнее, - обвиняетесь в том, что сейчас видели все!.. – Тут голос возрос до высшей своей точки, и немногие даже тени смогли не зажать уши и не шарахнуться от него. Мадемуазель, однако, была бестрепетна. – Свидетель Моран! – Солаль выпрямился еще горделивей. – Подтверждаете ли вы, что эта… - пустой рукав судейской мантии ткнулся в скамью подсудимых – склонила вас к ночи с нею 30 ноября 2009 года у вас же в гримерной? Не отпирайтесь, все видели доказательную модель этого разврата пару минут назад.- Да, верно. - прошипел сквозь зубы Моран. – Я это подтверждаю. – Он попытался было поймать взгляд Маэвы, - но та, казалось, сочла ныне смыслом своей жизни буравить веселым мраковым пламенем своих глаз пустоту в мантии. - …И это ваша главная вина, мамзель. – Голос и мантия вместе с пародийностью гордо замерли, возвышаясь над скамьей. – Имеете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?- Нет, ваша безличность. – (все, даже сама судейскость, кажется, выдохнули с облегчением) - …Я намерена выступать по обвинению ВАС. Вы, несчастные фарсы, господа фантомы и тени, - кто дал вам право обвинять? Вы противны сами себе – признаю, хоть мы к вам относимся и по-разному, - но отчего Я должна слушать ваш лай? Вы, обвиняя меня в любви, точно в преступлении, - кем вы при этом являетесь сами..? Эхом порванности струн обыденности – и только.…Мадемуазель говорила еще минут двадцать, пустотность же, присяжный и зал наблюдали за ней с нескрываемыми злорадством и презрением. Тем не менее, она бы точно довела до припадка кого-либо из них всех, не почувствуй вдруг у себя в ротике грубый кляп, а на обеих своих запястьях, ныне заведенных за спину, грязную перчатку. Пустота в мантии за пародией на кафедру прокашлялась задумчивым громом разрыва парочки бомб где-нибудь за соседним зданием:- Итак, эта скверная женщина приговаривается по вышевынесенным обвинениям, а также по обвинению в нарушении правил 3 и 28этого действа к полноформальному наказанию отдельно по каждому пункту.

Зал взорвался щелестящей и жуткой овацией.

Пустая мантия упала на пол у пародии.К плечику заставленной цепями чуть откинуться назад мадемуазель Мелин по воздуху само по себе медленно подплывало устало шипящее и раскаленное клеймо... Она не проронила ни звука и даже не пыталась вырваться, и через несколько секунд каленая сталь с шипением впилась в живую плоть…

Проводник тихо засмеялся.

Месье Солаль отбросил в сторону дымящуюся железку.- Правило 35…- Тихо и жутко прошипел рванолацканный. Никакой выручки. Ну что ж, накажем обоих... Пожалуй, все же без смягчений. Он щелкнул пальцами, и тени вместе с ним почти мгновенно пропали в едва брезжившем той самой свечкою зеве выхода. Тьму освятили за миг сверканье их глаз и лязг цепей…Какую-то секундную вечность можно было слушать родное дыхание, царапая ледяными влажными пальцами дерево и железо.Огни зажглись как-то сразу, во множестве и многообразии слетевших с осикрасок, колыхающихся от бешеного требования расцвеченной публики.Животный, яростный, выворачивающий внутренности страх заставил Солаля рвануть цепко схваченные железками руки, слишком поздно, чтобы заметить ту цепь, что соединяла табличку на его браслете с табличкой на ожерелье Эви.Боль в глазах напротив внезапно угасла. Из-под врезавшейся в шею цепи лилась кровь.Под оглушительные овации темнота сжирала толпу.