Часть пятая. Жизнь после жизней. Глава I (1/1)

Проснулся Яков, что вынырнул из омута темного, в одно мгновение. Сердце колотилось так, словно вот-вот пробьет грудную клетку. В нос тут же нежный аромат вереска ворвался и только тогда понял князь, что на груди его спит Николенька, щекой, бритвы не знающей, прижавшись.Прикрыл Яков глаза, стараясь отдышаться, но не помогло это, снова ему образы чудного сна явились с ясностью всей. Сна яркого да живого настолько, что казалось, исчезнет сейчас темная кремлевская горница и появится залитая солнцем спальня в цвете лиловом с портретом мальчика, что на груди его спит сладко, ласками ночными утомленный. Рука Якова в спутанные темные пряди зарылась, и перед глазами снова картинки цветные замелькали, как мозаика из Царьграда, по стеклышку цветному собранная.Вот Николенька, от отчаянья не выдержав муки душевной, в омут с ледяной водой бросается; вот Коля Яновский, испуганный и оскорбленный, из объятий жестких вырывается, чтобы сбежать и погибнуть в Москве, горящей как сухостой в лето жаркое; вот серьезный Николай Алов в плен к немцам, совсем не похожим на тех, что у них в слободе проживают, попавший и так полюбившийся шпиону Якову, что рискнул тот многим ради спасения его, а вот Николай в последние минуты жизни своей в стороне чужой видит над собой небо низкое да звездное, чтобы сгинуть в пучине морской через время малое. Но ярче всего горит и бьется в груди князя любовь лицедея Ники, о которой тот говорит от сердца всего, не скрываясь от друзей ближних во время бесовское, когда люди по воздуху на железных птицах летали, слова на расстоянии передавали и картинки оживляли на экранах широких, а потом молодость свою, красоту и славу в жертву этой самой любви приносит, ни на секунду не усомнившись в правильности поступка своего.Тяжелые раздумья Якова, которого нервный озноб все не отпускал, прервал тихий, но настойчивый в дверь стук.Но не разбудил он мальчишку, что на груди его посапывал, руками хрупкими крепко за торс обнимая. Продолжал спать спокойно Николенька, не подозревая о том, какую бурю в груди бесстрашного князя Гурьевского обычный, казалось бы, сон вызвал.Яков же, стряхнув с себя дрему да растерянность, так ему доселе не свойственную, и Николеньку ловко отстранив, с перины мягкой поднялся. Мысли метались потревоженными пичугами, но план в его голове, тот, о котором он и подумать не мог еще вечером вчерашним, понемногу складываться да выстраиваться стал в цепочку дел последовательных.Понимал умом Яков: время нынче не на его стороне, а потому действовать нужно немедля. Рубаху через голову натянул да к двери, затворенной на защелку, направился, зная уже, кого на пороге узреет. За дверью и правда Годунов обретался и с ним?— постельничий, что держал в руках одежду их постиранную да высушенную.—?Пора вам, князь, утро уж не ранее. Государь приказал не беспокоить, но не ждут дела.—?Дай четверть часа и готовы будем,?— ответил Яков холодно, одежу принимая.—?Там возок ожидает и Федор твой.—?Благодарствую за все.Годунов кивнул, но не уходил, медлил, а потом в спаленку шагнул, но был остановлен взглядом Якова, таким предупреждающим да яростным, что стушевался секретарь государя всесильный и отступил, а князь продолжил:—?Мы тут сами управимся, Димитрий Иванович, ты мне лучше устрой сегодня встречу личную с Государем. Дело срочное сказывай, наиважнейшее. Уважишь?Странно посмотрел Годунов, недоверчиво. Вчера вечером поздним еще ничего срочного, а ранним утром уж переменилось все, но все же ответил:—?Так уж и быть, передам государю просьбу твою, да и ты, князь, не мешкай.Яков поклонился в благодарность, одежду забрал и, дверь закрыв, к кровати обернулся, сам себе удивляясь. Впервые он так на Годунова вызверился, немного еще?— и в горло бы вцепился, а все потому, что не испытывал он доселе ревности такой жгучей. И кого ревновал? Мальчишку угловатого без рода и племени. Но в груди так потеплело лишь от взгляда единого, на макушку темную в подушках брошенного, что понял Яков: никому теперь мальчишку не отдаст, не позволит даже глядеть в сторону его, особенно в виде таком, как сейчас,?— расхристанном да не прибранном.—?Нам идти надобно? —?прошелестело от кровати вопросительно и Яков всем телом вздрогнул, голос тонкий да хриплый услышав.Николенька, испуганный и заспанный, смотрел на него, руки из-под одеяла выпростав и плечами поводя зябко.—?Поднимайся, свет мой. Много дел у нас…Захлопал ресницами своими длинными мальчишка, а потом сказал такое, что князю дышать тяжко стало, словно сам воды ледяной из омута хлебнул.—?Сон я странный видел, Яшенька… Словно не любишь ты меня боле, стыдишься. Словно предал, бабушку в каземат упрятал, а я в проруби утоп от горя, а потом воскрес… Прости господи,?— истого на угол красный перекрестился Николенька,?— чтобы снова умереть. Город большой виделся в огне с храмами великими, что прямо в облака крестами упираются, и сестра у меня Оксана… которую ссильничать люди лихие хотели, а дальше человек страшный, черный… каземат каменный с запахом едким, а потом огней множество ярких, вместо лошадок коробки разноцветные на колесах, стеклянные башни до небес, дюже шумно, одежа странная, но теплая, и дом… тоже теплый да уютный, бабушка с пирогами и ты рядом…Говоря это, мальчишка из одеяла выскользнул и встать попытался, да только не вышло у него. Зашипел Николенька болезненно, румянцем стыдливым покрываясь, и обратно опустился неловко. Князь и сам не понял, как рядом оказался, присел, тело хрупкое со следами несдержанности своей осматривая, и зашептал вполголоса проклятия в адрес свой, а потом оправиться и одеть рубаху до подштанники помог, стараясь не замечать взгляда смущенного, нежности полного.Не до взглядов влюбленных сейчас было Якову, понял он все из слов мальчишки сбивчивых. Тот же сон видел Николенька, да только по разумению своему бесхитростному да наивности не уразумел ничего, слава Всевышнему. И хорошо, что не уразумел, не нужны ему переживания лишние. Других сейчас будет немеряно.—?Яшенька… —?начал Николенька осторожно. —?Я же должен сегодня Федору дом, где девка-заика обретается, показать. —?И мягко коснулся теплой надежной руки, заботливо кафтан постиранный ему протягивающей.—?Забудь, не надобно уже,?— проговорил Яков, ничего сейчас объяснять не желая.—?Но мы же…—?Виновен я пред тобой, свет мой,?— проговорил Яков, ладони подрагивающие на плечи хрупкие опуская и глаз не отводя от лица бледного, растерянного. —?И так далеко зашло все, что теперь нам с тобою одна дорога…—?Какая? —?спросил Николенька, сердцем обмирая…—?Вместе бежать в землицу подрайскую. В Казань,?— ответил князь, в глаза родниковые заглядывая. —?Где сможем схорониться от гнева Иоанна… Но если не хочешь ты…—?Хочу, Яшенька,?— прошептал Николенька, обнимая архангела своего, который тоже его обнимал как никогда прежде, и сердцем понимая?— что бы тот ни сделал, все простит ему. Ведь ночью этой таинство великое меж ними свершилось, свет божественный пролился, а то, что во сне увидел, так то от нечистого. Не велит бабушка всем снам верить, а значит, не будет он. Не важно все, лишь бы свет-Яшенька рядом был. С ним хоть в Казань, хоть в омут с головою. —?С тобою ничто не страшно мне.Князь горечь, что на губах кипела, проглотил, объятия разомкнул, позже поговорить время будет, ежели все как задумал устроится, а пока токмо о деле.—?Слушай меня, Николенька,?— проговорил Яков, с неудовольствием на прохудившиеся сапожки мальчика поглядывая. —?Сейчас Федор домой тебя отвезет. Ты быстро коровку свою пристроишь людям добрым, пожитки соберешь и будешь ждать меня. Понял ли, голубь мой?—?А бабушка как же, Яшенька? —?спросил Николенька, расставаться ни на минуту с сердцем своим не желая?— Она же из Коломны только завтра возвернется.—?С Марфой я сам говорить буду, не думай о том,?— ответил Яков. —?Ее мы с собою заберем, лекарские знания ее везде нужны.—?А как же матушка твоя? —?не унимался добрая душа Николенька. —?Перенесет ли дорогу дальнюю… хвори у нее тяжелые.Во рту снова пересохло, но князь силы в себе нашел, чтобы правду сказать горькую:—?Солгал я тебе про маменьку, сокол мой, и пойму, ежели простить не сможешь.—?Зачем, Яшенька?—?Чтобы доверчивость твою завоевать, мой свет…—?Пустое… —?проговорил вдруг Николенька тоном таким, что Яков вскинулся, нотки новые в голосе его уловив. —?Будем мы с бабушкой ждать тебя, как сказываешь.—?Веришь ли мне, ангел мой?—?Ежели кто сам вину свою признал да раскаялся, дак в чем винить его.И тут отпустило Якова, на душе светло стало, ясно, как в небе голубом днем летним, и понял он, что все у них получится, только сон помнить надобно, который неспроста приснился, и в счастье свое с Николенькой веря, не отпускать его от себя. Вдруг и вправду в омут бросится, предательство малейшее сердцем почуя, и тогда останется Якову только следом уйти. Не нужна ему теперь никакая невеста высокородная, государем сосватанная, ни почести, ни монета звонкая не нужны. Николенька, ангельской чистоты мальчишка, свыше ему послан, чтобы душу его, грехами многими отягощенную, на свет из тьмы явить. А чтобы понял все верно, сон-откровение на него наслали, да такой живой и страшный, чтобы век не забыл.Перекрестился Яков на иконы троекратно с поклоном поясным, Николеньку, как маменька его самого перед дальней дорогой, крестным знамением осенил и к двери подтолкнул.—?Ступай, свет мой, к Федору! —?сказал властно, голосом не дрогнувшим. —?Скорее ступай, иначе отпустить от себя не смогу.