Глава VI (1/1)

Голоса затихли, значит за расстроенным Эрастом Петровичем, перед которым Ники чувствовал вину, закрылась дверь. Мгновение спустя во дворе мягко рыкнул мотор, давая понять, что гости удалились, и Ники снова попытался подняться, игнорируя внимательный взгляд устроившегося рядом с диваном Ареса?— он же не калека в конце концов,?— но не успел. В гостиную вернулся проводивший друга Яков Петрович и поспешил снова его уложить.—?Миша прав. Вам действительно пока не нужно вставать,?— проговорил он, поправляя на ногах Ники невесомый теплый плед.Ники попробовал было возразить, он все же мужчина, а не трепетная девица, но Яков Петрович, не желая ничего слушать, присел на кромку дивана и произнес:—?Сейчас я сделаю чаю с… медом. А пока, я вас очень прошу, полежите. Вы меня этим очень обяжете Ко… Ники.И пока Ники пытался осознать, что именно в этой фразе заставило его сердце замереть от удивленного восторга, Яков встал, чтобы сделать тот самый распроклятый чай.На кухне Гуро принялся с присущей ему обстоятельностью искать в бесконечных кухонных шкафчиках мед и свежий чай, прекрасно понимая, что его бегство сюда лишь временная передышка. Надо как-то постараться взять себя в руки, чтобы не натворить непоправимого и не наговорить того, о чем пока нужно молчать.Яков был все еще слишком взволнован, а еще бесконечно рад тому, как все обернулось. Тому, что друзья уехали, а мальчик остался. С ним вместе, в доме, который и строился с мыслями о том, что однажды его порог переступит Коля-Николенька. Но как подступиться к Ники, о чем говорить? Ведь этот мальчик… Яков почти уверен?— не просто мальчик, а его Николенька. И неспроста этот странный обморок, и мед, чтоб его… Яков Его узнал. Он Его почувствовал. Но?— Он другой… Он все же Никита. Светленький Никита Гоголь, а не его Николенька… Еще совсем немного и он, взрослый мужчина, не удивлявшийся уже ничему на этом свете, лишится рассудка только от его присутствия поблизости, а ведь им еще вместе сниматься. Про Эраста думать вообще не хотелось…—?Позвольте помогу?У Якова второй раз за вечер выскользнула из рук чашка, но к счастью, в этот раз он успел ее подхватить и спасти от печальной участи первой. Потому что пока он тут мучился неизвестностью, мальчик все-таки поднялся и пришел на кухню… сам. И опять предложил свою помощь, словно это не он, а сам Яков был ослаблен сейчас обмороком.Приглядевшись, Яков увидел, что мальчик, следом за которым неслышно проследовал Арес, до сих пор бледен, его пошатывает, а еще Ники не меньше него взволнован. Но почему? Неужели его опасается… Но тогда почему остался? К счастью, чужое волнение очень хорошо помогло забыть про собственное. Поэтому, как более зрелый и опытный, Яков взял все в свои руки, которые сами тянулись обнять…—?Присаживайтесь за стол, Ники, раз уж вы встали,?— мягко проговорил Яков, отодвигая для мальчика стул и вдруг осознавая, что ему нравится, как это нелепое имя звучит из его собственных уст. ***Ники все же не удалось усидеть, а точнее, улежать на месте.Нет, ему конечно очень понравилась гостиная, отделанная светлым деревом, такие, наверное, называют классическими. Светлая и уютная, с настоящим большим камином, который он видел только на картинках, и удивительно мягким диваном. Но лежать в одиночестве здесь, когда хозяин, еще пару часов назад незнакомый ему человек, хлопочет на кухне по его вине, было в корне неправильным, поэтому Ники осторожно поднялся и, неслышно ступая, направился туда, откуда доносился чуть слышный перезвон посуды. Даже тишина в этом доме казалась Ники уютной. Видимо, хозяин не любил фон. Ники был с ним полностью солидарен.А еще Ники отчаянно боролся с собственной совестью. По-хорошему, по-правильному ему бы вызвать сейчас такси и уехать, и не важно, что это будет стоить не дешево, ведь неприлично ночевать в доме человека, который даже близким другом тебе не является, не то что родственником, но с другой стороны ему так хотелось остаться?— в этом доме с этим человеком, как никогда и ни с кем прежде. Даже его извечная осторожность молчала. Он не чувствовал опасности или неискренности со стороны Якова Петровича. Наоборот, на него хотелось смотреть, с ним хотелось говорить. Долго… сколько позволит. Только вот видения эти странные и не менее странные обмороки напрягали.—?Вам получше, Ники? —?спросил Яков, устраивая перед ним на столе чайную пару, над которой вился легкий парок, и фарфоровую вазу, стилизованную под бочонок?— там, видимо, был обещанный мед.—? Намного… Я не знаю, как так получилось, Яков Петрович,?— растерянно проговорил Ники, аккуратно отхлебывая чай и ложечкой доставая из вазы тягучий мед янтарного оттенка.—?Не оправдывайтесь, не нужно,?— мягко прервал его Яков, опускаясь на соседний стул. —?Устали, переволновались,?— со всеми бывает. День был долгим.Ники снова был смущен тем, как его разглядывают, словно…любуясь, а потому молчал и продолжал пить чай. Не сказать, что такое внимание было ему неприятно, просто он к такому не привык. Такое внимание обжигало, рождало в груди странное ожидание. Подобное тому, что он почувствовал в видении, где искал и ждал кого-то важного и нужного.—?Я, наверное, отвлекаю вас??— Ничуть, на данный момент вы можете отвлечь меня только от традиционного отхода ко сну.—?Я…—?Допивайте спокойно чай, Ники,?— проговорил укоризненно Яков попытавшемуся подняться со стула юноше. —?А потом я покажу вам, где у меня гостевая спальня.Чай был действительно свежий и вкусный, а мед душистый, и отогревшегося Ники стало клонить в сон. Он поднялся, но его снова нехорошо повело в сторону, и если бы не подоспевший Яков, пришлось бы ухватиться за стул.—?Осторожнее,?— прошептал Яков, подхватывая мальчика за пояс. И снова дежавю, вспышка под прикрытыми веками, а в руках свое, родное. Нет, спина у Ники шире и крепче, нет знакомой сутулости, но сомнений быть не может… это тепло, этот запах… эта бледная шея, которую он покрывал поцелуями в кремлевских покоях. Разум и чувства пришли к согласию?— мальчик и есть Николенька, пускай белокурый и со странным именем Ники… Но Яков был уверен?— эту смущенную растерянность, этот незнакомый современным юношам румянец подделать невозможно.А Ники и не пытался вырваться, только замер в его руках и прошептал сбивчиво:—?Ну что вы, Яков Петрович, я ж не инвалид, чтобы так со мной возиться.—?И все-таки позвольте помочь вам, Ники,?— безапелляционно заявил Яков, ведя мальчика на второй этаж по широкой светлого дерева лестнице в гостевую спальню, что находилась недалеко от хозяйской.И Ники шел, почти не дыша, потому как до самого нутра пробирало его этим недо-объятием, но он сдержал дрожь и послушно позволил хозяину дома увлечь его за собой. Ему очень хотелось сказать, что вместо того, чтобы спать, он просидел бы и поговорил с Яковом Петровичем всю ночь напролет, если бы мог, но Ники молчал, потому что жутко смущался. Такого душевного раздрая он никогда раньше не испытывал.Они не торопясь дошли до комнаты, но когда хозяин дома зашел внутрь и начал объяснять, где находится ванная и свежий халат, Ники его уже не слышал. Он замер в дверях шикарной спальни в его любимых темно-шоколадных тонах и вдруг осознал?— он никогда раньше не спал в гостях и вообще в чужих кроватях… И впервые это у него происходило в доме звезды экрана и очень привлекательного мужчины… который прямо сейчас включал прикроватные светильники, снимал покрывало с кровати, и при этом смотрел на него с таким участием во взгляде… Ники улыбнулся, осознавая, что… вот же она забота, простая человеческая забота, так непохожая на желание понравится, что исходило от Эраста Петровича.—?Проходите, Ники, свежее белье Катя только вчера постелила, новая зубная щетка и все, что может понадобится, найдете в шкафчике в ванной.Ники повиновался и тут же оказался усаженным на ножную прикроватную тумбу.—?Посидите пока, я наберу вам ванну.И прежде чем Ники успел запротестовать, Яков Петрович скрылся за дверью, которая видимо вела в гостевую ванну.Стараясь не пялиться, Ники осторожно разглядывал комнату. Натуральные ткани и фактуры; Ники очень плохо разбирался в дизайне, но был уверен?— все, что сейчас его окружало, было очень дорогим и качественным, но вряд ли кичливым и сверхмодным. Дом во многом напоминал Ники его хозяина. Благородный, обстоятельный, самодостаточный и красивый… притягательный. Господи, о чем он думает! Его собираются купать в ванне как болезного малыша, а он мечтает. Щеки опалило огнем.—?Ну вот, Ники, ванна готова. —?Яков Петрович в рубашке с закатанными рукавами и темной прядью, упавшей на лоб, показался Ники воплощением всех его стыдных фантазий разом. —?Справитесь сами или…—?Справлюсь,?— выдохнул Ники, подавляя безумное желание задержать хозяина дома еще на пару минут. —?Я справлюсь, вам тоже надо отдохнуть. Спасибо и… спокойной ночи, Яков Петрович.—?И вам доброй ночи, Ники,?— улыбнулся Яков мягкой домашней улыбкой, которой никогда не встретишь на глянцевых обложках. —?Если вдруг… вам станет хуже или что-то понадобится, моя комната последняя по коридору налево.***Как только за Яковом Петровичем закрылась дверь Ники длинно выдохнул и со скоростью приболевшей улитки поспешил в ванну, которая не поразила его своими размерами, но впечатлила убранством все в той же золотисто-шоколадной гамме. Недолго, но с огромным удовольствием полежав в горячей душистой воде, в которую предусмотрительный Яков Петрович добавил что-то,пахнущее летним лугом, Ники быстро вымылся, ополоснулся и, облачившись в пушистый халат все того же густого шоколадного цвета, быстро выстирал свое белье и носки, почистил зубы и вышел из ванной.Спальня тут же приняла его в свои приветливые объятия, обволакивая уютом. Маленькие лампы под абажурами по обе стороны кровати давали достаточно теплого рассеянного желтого света, чтобы осмотреться. Ступая по толстому пушистому ковру голыми ногами, Ники обошел комнату. О двадцать первом веке здесь напоминал только плоский телевизор напротив кровати и кондиционер у окна. Даже искусственно состаренный постер с видом на Эйфелеву башню двадцатого века был в изящной резной лакированной раме. Ники пригляделся. Вполне возможно и не постер, а настоящее реальное фото того времени…Постель тоже была очень удобная, высокая, с резным изголовьем и столбиками по углам. Наверное, гости Якова Петровича чувствуют себя в ней по меньшей мере князьями. Ники улыбнулся собственным нелепым мыслям, скинул халат и, как был обнаженным, быстро юркнул под теплое одеяло и выключил свет, безошибочно распознав выключатель, закрытый декоративной деревянной панелью.Он никогда не спал в загородных домах… А в таких удобных широких постелях?— тем более, а потому ему казалось, что этой ночью он не уснет, слишком переволновался и вымотался; но стоило только голове коснуться подушки, как глаза сами закрылись.Большой город. И нет, это не современный мегаполис… Ники никогда не путешествовал и не был в Европе, но что-то ему подсказывает, что это один из многочисленных европейских городов, который может похвастаться тысячелетней историей. А потом он видит знакомую триумфальную арку, силуэт Эйфелевой башни, и все становится на свои места. Он почти угадал. Это Париж. Но какой-то странный?— с кострами и баррикадами, с запахом гари и пороха, висящем в воздухе, с улицами, полными общим ночным ожиданием сидящих на баррикадах людей с оружием в руках. Ники видит все это сверху, обозревая притихший город с… высоты птичьего полета. И правда, слышится явный шелест крыльев. Ники поворачивает голову и с ужасом и восторгом обмирает. Это он! Он сам и есть птица! И он летит, парит над Парижем! Его крылья кипельно-белые и он ловит ими потоки теплого летнего воздуха. Вот он кружится над темными домами, над ?ежами? и военными грузовиками, пролетает над каким-то темным сквером и устраивается на ночлег на ветвях вяза, напротив старой католической церкви, спрятав голову под крыло.Будит его грубоватый мужской голос:—?Ты смотри-ка, это же Часовня Покаяния! А я думаю, что-то знакомое…Ники встрепенулся, когда услышал ответ. Этот другой голос был знакомый и родной до боли.—?И правда…Сквозь листву Ники видит Якова Петровича… Это точно он, но другой… словно со съемочной площадки, где снимают фильм про Вторую мировую. Он стройный и загоревший, в майке, галифе, тяжелых армейских ботинках, вот только на поясе у него кобура с оружием, вовсе не напоминающем бутафорское… Зрение у Ники острое, и когда Яков Петрович поднимает взгляд, стараясь разглядеть часовню, он ясно видит в его завораживающей винной темноте неизбывную печаль, что рвет сердце в клочья.И Ники, забыв обо все, срывается с ветки вниз, чтобы хоть как-то его утешить, но все, что он может, лишь мягко коснуться крылом загорелого плеча… Но эта малость почему-то действует. Яков останавливается. Его глаза проясняются. Лицо разглаживается, уходит горькая складка со лба. Ники видит это и радостно рассекает крыльями воздух, улетая в предрассветное небо…