Глава XVII (1/1)

На притихший город медленно опускалась ночь. Если бы не горевшие костры, укрепления и баррикады, этой темной, безлунной, но теплой ночью можно было отправиться по узким улочкам правобережного Парижа на позднюю прогулку с любимой девушкой, любуясь загорающимися звездами. Но увы, на дворе было 23 августа 1944 года, в воздухе пахло порохом и гарью, а где-то поодаль перекрикивались бойцы, побрякивали ложки о котелки, с знакомым до боли звуком перезаряжалось оружие.Луи тяжело шагал в штаб, проверив своих бойцов на баррикадах, зорко поглядывая по сторонам. Нежно любимый им Париж уже давно был оккупирован фашистами. Но сейчас, когда шестого июня высадившиеся в Нормандии союзники готовились идти на штурм города, настроение у французов, возглавляемых бойцами Сопротивления, было особенно воодушевленным. Плохо вооруженный, практически с одними булыжниками в руках, французский пролетариат уверенно сражался против вооруженных до зубов, но раздавленных массовым дезертирством и упадническими настроениями в рядах Вермахта немцев. Парижане мстили захватчикам за массовые облавы на бойцов Сопротивления, евреев, студентов, белоэмигрантов, коммунистов и всех подозрительных, которых в последние недели фашисты без суда и следствия спешно отправляли в Бухенвальд. Именно тогда в городе, который силами укрывшегося Сопротивления уже знал о подошедших союзниках, началась массовая забастовка. В рядах фашистов, получивших приказание фюрера удержать город любой ценой, а если не получится, то взорвать его, началась паника, которая обернулась новыми арестами, облавами и расстрелом тридцати пяти участников Сопротивления в Булонском лесу.Когда военный комендант Парижа Дитрих фон Хольтиц отдал приказ заминировать наиболее важные объекты в городе, Луи одним из первых поддержал призыв всем парижанам от шестнадцати до шестидесяти пяти взяться за оружие.На баррикады пошли все, даже девушки и женщины. Кто с чем мог. Кто с ломами и камнями, а кто и с старым дедовским ружьем, которое помнило еще Первую мировую.Вскоре начались первые уличные бои, Сопротивление пошло ва-банк и с многочисленными потерями, но центр Парижа был зачищен от немцев уже к вечеру двадцатого августа. Двадцать второго людей на баррикадах начали обстреливать танки из тех, что остались в распоряжении фон Хольтица, но и этот огонь Сопротивлению удалось подавить.Луи предвкушал хорошую драку. Еще совсем немного, и в Париж с двух сторон должны были войти 4-я пехотная дивизия США и 2-я бронетанковая дивизия ?Свободная Франция?. Де Голль убедил союзников, в необходимости штурмовать город. Луи со своими ребятами уже очень давно с нетерпением ждал этой минуты и активно готовился к предстоящему решительному сражению.Обойдя очередного ?ежа?, Луи насторожился. Из-за угла показалась серая тень явно вооруженного человека, но, разглядев узнаваемую походку, Луи позволил себе расслабиться. Это был Бесстрашный Гуро. Так, и только так его друга, советского разведчика Якова Гурьева, звали в Сопротивлении на французский манер. И что удивительно, самому Якову понравилось это прозвище.Гуро, в такой же, как и у него, майке, галифе и американских армейских ботинках, видимо, тоже возвращался после проверки своих людей на баррикадах. В городе было жарко и душно, повсюду горели костры, но и в таком положении красивейший город Европы не растерял своего очарования. Только не об этом стоило сейчас думать. Душевный и физический подъем и Марсельеза из каждого второго окна настраивали на нужный лад.—?Иаков?—?Все в порядке, Луи? —?спросил подошедший Гуро?— загорелый, с обветренным лицом, он сейчас вовсе не походил на того холеного штандартенфюрера, которым был совсем еще недавно.—?В полном,?— ответил Луи.Духота и стоящая в воздухе пыль не давала нормально дышать, но Гуро словно этого не замечал.—?Люди готовы и только и ждут приказа.Луи кивнул. Он тоже видел всех тех, кто уцелел при дневном танковом обстреле, их вдумчивые сосредоточенные лица. Мужчины, женщины, молодые парни и совсем юные девушки. Паники ни у кого из них не было. Лишь твердое убеждение, что они продержатся столько, сколько еще будет нужно до штурма. Люди не знали, когда именно он начнется, но были готовы стоять до конца. Все их надежды сейчас были связаны с союзниками.Луи и Яков плечом к плечу шли по улице. Их окликали малознакомые ополченцы, приветствовали бойцы Сопротивления. У ярко горящих костров спешно перекусывали, перебинтовывали раны, делились последними новостями, чуть слышно напевали Марсельезу.—?Осталось совсем недолго, друзья,?— находил для всех ободряющие слова Луи. —?У нас все получится.Яков только молча кивал, совершенно не замечая восхищенных взглядов в свою сторону.Может быть, в прошлой жизни чужое восхищение и поклонение было для него важно и даже лестно, но не сейчас, не для него настоящего. Теперь для Якова существовал лишь этот день, это мгновение, в котором он был нужен незнакомым людям и единственному своему другу, знающему о нем очень многое, но далеко не все.Тяжкий груз памяти давил на Якова все сильнее с каждым днем. Время не лечит. Не в его случае. Яков закрылся от людей. Нет, он был также добр и участлив ко всем, кому нужна была помощь, но эмоции его покинули. Так было хотя бы немного легче. Совсем не выгорел Яков только потому, что знал: у него будет еще один шанс. И его он уже не упустит. Знала Марфа, когда проклятие накладывала, все знала… Но она же, или кто-то более милосердный на небесах, каждый раз давали ему этот призрачный шанс. И то, что он теперь все помнил, укрепляло в нем эту уверенность.—?О чем задумался, Иаков? —?спросил Луи, не ведающий о том, какие мысли день и ночь терзают его друга.—?Только что услышал, что от Полковника пришла радиограмма, что штурм начнется завтра,?— ответил Яков своему бывшему связному.—?Вот это дело! —?отозвался Луи. —?Только завтра не слишком геройствуй на баррикадах.Яков равнодушно пожал плечами. Знал бы Луи… Знал бы друг, что Яков выживал после любых ранений. Что тот, кто примкнул к Сопротивлению после отступления немцев с завода, и кого все бойцы знают как Бесстрашного Гуро?— знали бы они все, что он Бессмертный… Проклятый… Вечный…Но Луи этого не знал. И в общем-то кроме этого странного советского, который почему-то решил погибнуть для Советов, а затем вместе с ним, Луи, отправился в партизанский отряд, кроме вот этого Иакова у Луи тоже не было никого…Они присели прямо на газон во дворе какого-то темного дома, окруженного маленьким парком, в двух кварталах от штаба Сопротивления, и закурили. Луи по привычке начал выговаривать своему другу.—?Совсем ты себя не бережешь, Иаков,?— доверительно начал он. —?Догадываюсь я, что тому виной, не дурак и не слепой…Чувство вины душило Луи, ему было невыносимо смотреть на друга, который отчаянно пытался самоубиться в каждом бою, закрывая собою других, но, словно заговоренный, выходил невредимым из всех, даже самых опасных переделок.А ведь это именно он, Луи, убедил Колю, Николя, да и самого Якова, отправить мальчика к Полковнику… Но Яков ни разу его не упрекнул. Лишь собою рисковал, начиная с того самого боя, при отступлении немцев с завода, когда с одним револьвером в руках бросился не на взбунтовавшихся бойцов Сопротивления, а на крысу…Август тоже выхватил тогда револьвер и успел несколько раз выстрелить?— сволочь, но инстинкт самосохранения у него был развит на все сто. Что гнало Якова вперед, Луи понял уже тогда, но вот как он, раненный, выбил у крысы револьвер и, опрокинув одним ударом на землю, бил и бил по морде, пока она не превратилась в кровавое месиво, и как тогда держался, не замечая тяжелых ран, не представлял. Было что-то в этом советском, что-то такое, чего Луи ни в ком другом раньше не встречал. Но думать об этом ему совсем не хотелось…—?Завтра наш с ребятами долг всего лишь продержаться до штурма и отбить атаки немцев, а дальше…—?Понял я тебя, понял,?— отмахнулся Яков, чтобы успокоить эту явную заботу.Впереди?— только завтрашний день. Думать о другом не было пока ни малейшего смысла.Яков затянулся американской сигаретой и прикрыл глаза. Перед глазами как и всегда стоял Коля?— перед уходом, с тощим вещмешком за плечами. Тот его пронзительный прощальный взгляд. Последний любящий взгляд поразительных синих глаз. Слишком живо было все, связанное с Колей. Как живо и воспоминание о другом Коле?— о Николае Яновском, погибшем в Москве… Как жив в памяти и Николенька… Его Яков звал во всех своих снах и иногда как будто видел призрачный тонкий силуэт… Но тот мальчик больше не приходил. Не смотрел на него своими хрустальными глазами, где вместо укора была только нежность, только вера и любовь…Все это навсегда останется в его сердце. А сейчас главное?— Париж, который они должны отстоять. И Луи, который что-то говорит…—?Что? —?возвратился в настоящее Яков.—?Да говорю я, что когда Париж освободят, думаю в Алжир вернуться. Остатки макаронников фашистских добивать,?— пояснил Луи про еще не конца добитых итальянских фашистов, которые оккупировали французскую колонию. —?Я же начало войны как раз в Алжире и встретил. Иностранный легион всегда в горячие точки отправляли…Окинув друга долгим взглядом, Луи вдруг спросил:—?Со мной поедешь? Или в Советы думаешь податься?—?Поеду,?— сразу же согласился Яков.Воевать у него прекрасно получалось. С таким-то опытом! Пусть не своей родине, но он еще послужит. Той же Франции, например…Видя, что странный советский кивнул на предложение поехать с ним в Алжир, Луи хлопнул его по плечу, отбрасывая окурок под ноги.—?Не будем тогда рассиживаться, Иаков,?— проговорил он. —?Пошли в штаб. Отмоемся хоть от этой копоти,?— Луи оглядел себя и Якова, тоже всего в копоти после дневного артобстрела. —?А то на чертей из преисподней с тобой похожи!—?Пошли,?— кивнул Яков, поднимаясь следом.—?Ты смотри-ка, это же Часовня Покаяния! —?проговорил вдруг Луи, вглядываясь в темнеющее впереди величественное здание с рядом колонн, к входу в которое вела гравийная дорожка. —?А я думаю, что-то знакомое…Яков вскинул голову. И правда. Он уже был здесь раньше. В старых своих жизнях, в бесконечном и бесцельном ранее своем путешествии.Небольшая строгая часовня на улице Паскье на месте старого кладбища Мадлен. Тут захоронены тела Людовика и Марии-Антуанетты, убитых во время Французской революции.Часовня Покаяния. Горькая полуулыбка тронула губы Якова.И вдруг… То ли их тихие голоса, то ли что-то другое вспугнуло белого голубка, который спал в кроне ближайшего вяза.Потревоженная птица сорвалась с веток и, пролетев совсем близко, мягко и нежно коснувшись Якова крылом, улетела в постепенно светлеющее, предрассветное небо Парижа…Яков долго смотрел ему вслед. Впервые за долгие месяцы после гибели Коли горькая складка между его бровей разгладилась, а потухшие глаза заблестели.Яков помнил! Он отлично помнил тот теплый апрельский день, день своей первой свадьбы, и голубка, сорвавшегося с крыши церковного крыльца. И теперь он точно знал: ему, как и тогда, в очередной раз подарили НАДЕЖДУ…