Глава XVI (1/1)

Тени от покачивающихся деревьев скользили по потертым половицам паркета. Приглушенный лунный свет лился в окно, но не умиротворял, как бывало ранее, а совсем наоборот, приносил новые тревожные мысли. Яков откинул плед и спустил ноги на пол. Уже который день ему не спалось. Бессонница крепко вонзила в него свои острые зубы еще две с лишним недели назад, когда из этой квартиры с небольшим вещмешком ушел советский мальчик Коля Алов, забрав с собой все, ради чего Якову в последний месяц страстно хотелось жить.Теперь, приходя вечером с работы, он не зажигал свет. Зачем? Чтобы в очередной раз увидеть одинокую холодную квартиру во всей ее неприглядной красе? Он и питался теперь исключительно в офицерской столовой. А спал… Спал, даже не переодеваясь в пижаму, до сих пор в кабинете, на неудобном диване. Но это была такая мелочь по сравнению с тем, как грела его душу эта призрачная иллюзия неодиночества. Ворочаясь на скрипучей коже дивана, можно было представить, что там, в спальне, где со дня побега все оставалось по-прежнему, спит, свернувшись калачиком под теплым одеялом, его дорогой солнечный мальчик.Со дня на день Яков ждал вестей от Луи, медленно сходя с ума от неизвестности и тревоги. Хваленая выдержка советского разведчика трещала по швам, когда дело касалось Коли.Принявшись за какой-то скучный роман, который в былые времена за полчаса вылечивал его от бессонницы, Яков вскоре отбросил книгу в сторону. Читать было решительно невозможно, в голове тяжелыми дождевыми тучами бродили невеселые мысли.День побега Яков помнил поминутно и постоянно прокручивал в голове темными бессонными ночами. Как в последний раз обнял серьезного собранного Колю, трогательно прячущего заплаканные глаза; как пожал мозолистые ладони крепким парням, от которых теперь зависела жизнь его мальчика, и как неимоверным усилием воли заставил себя остаться на месте, провожая глазами узкую спину, защищенную двумя другими?— широкими и надежными; как половину ночи лично распекал полусонную, испуганную до икоты охрану, якобы халатно исполняющую свои обязанности; как ранним утром поспешил за бледным Гофманом, доложившем об обнаруженном на заднем дворе завода теле Луизы Дани с простреленным виском.Яков тогда все сделал правильно: вызвал подкрепление из Руана, чтобы с собаками прочесали все заводские окрестности, горестно постоял на коленях перед трупом своей официальной любовницы, потом, получив разрешение, занялся ее похоронами…Днем позже приехавшие из города эсэсовцы, естественно, не нашли ничего подозрительного, о чем после и доложили штандартенфюреру Гауфу. Комиссия пришла к выводу, что у сбежавших, видимо, имелись связи ?на воле?… Но не задерживать же всех заводских! Да и все, кого потом допрашивали, только разводили?руками?— знать ничего не знали о том, что ?эти? решили сбежать. Да еще зачем-то советского мальчишку с собой прихватили…Яков уже собирался пойти за стол поработать, раз уж сон сбежал окончательно, как вдруг тихо тренькнул дверной звонок.Яков быстро поднялся и пошел открывать. На пороге стоял уставший, но явно довольный Луи.—?Все в порядке,?— дождавшись, пока Яков закроет дверь, проговорил француз. —?Они добрались до побережья и сегодня сядут на рыболовецкий баркас.Яков облегченно прислонился к косяку. Наконец можно было вздохнуть относительно спокойно. Теперь до безопасной Англии было рукой подать.—?Проходи, Луи, —?пригласил Яков не просто подчиненного, а теперь совершенно точно друга на кухню. —?У меня все равно бессонница.Луи стянул обувь, прошел на кухню, включил свет и, осмотревшись, недовольно нахмурился.—?Как я погляжу, вы не только не спите, но еще и не едите, Иаков,?— кивая на пустые полки буфета, проговорил он. —?Не дело это.—?Нет желания, Луи,?— попытался донести до него очевидное Яков. Но Луи, отмахнувшись от объяснений, уже закатал рукава и взялся за сковородку.—?С вашим замом бы еще разобраться,?— мечтательно заявил он, нарезая лук и на скорую руку сооружая свою любимую болтунью.—?Сам разберусь,?— ответил Яков, присаживаясь к пустому столу, на котором еще совсем недавно стояла вазочка с гренками, а по выходным?— с так любимыми Колей ?яблоками любви?. —?Когда немцы будут отступать. А ты в это дело не вмешивайся.—?Не буду,?— кивнул понимающе Луи, раскладывая яичницу по тарелкам.Аппетита у Якова действительно не было, однако под требовательным взглядом друга он заставил себя поесть. Коля бы не одобрил его голодовки. Но стряпня Луи совсем не то, к чему привык за последний месяц Яков, да и замечательный какао больше никто не готовил.—?Не переживайте,?— Луи, верно истолковав потерянный взгляд Якова, похлопал его по плечу. —?Скоро войне конец. И встретитесь вы с Николя…Но Яков его не услышал, продолжая монотонно жевать яичницу, совершенно не ощущая ее вкуса.***Когда ужин, а скорее ранний завтрак закончился, и укоризненно качающий головой Луи покинул маленькую квартирку, Яков почувствовал, как от сердца немного отлегло, и решил все же немного вздремнуть. До рассвета оставалась пара часов…Сон сморил его почти мгновенно.Перед ним снова был тот мальчик, так похожий на его Колю, только длинноволосый и в косоворотке старинной, хитрым узором вышитой. Хрупкий, испуганный, почти ребенок, этот мальчик смотрел ему прямо в глаза, открыто и преданно, так, как смотрел один только Коля. А под ногами Якова пестрым ковром лежала осенняя листва, такая, как бывает только в России, а в руках?— горсть рябины, налитой соками, спелой, словно чуть подернутой морозцем.Ягоды Яков мальчику на ладони протягивает, но те вдруг соком терпким брызжут, кровью теплой оборачиваясь… Яков, глядя на окровавленную ладонь, содрогается и словно срывается в темную пропасть…Образы… Картины… Дрожащие тени… Все смешалось в одну страшную неприглядную картину. И Яков кричит от боли, ужаса и отвращения к себе. Палаты кремлевские, казематы подземные, прорубь черная, костер, над которым корчится маленькая фигурка, бальная зала и страх на любимом лице, вереница хрупких мальчишек, ни у одного из которых нет Его глаз, московский пожар и небольшой крест над свежей могилой… Все это промелькнуло в одно мгновение. Все, что было до Мелицы, вернулось из небытия сразу и навсегда.?— Николенька! —?Яков одним движением срывается с дивана, оступившись, падает на колени и замирает, потому что в серебре лунного света стоит ТОТ САМЫЙ мальчик, которого Яков когда-то предал…—?Николенька,?— шепчет Яков; перед глазами, будто живые, стоят все трое: замученный им Николенька, которого, как оказалось, он и ждал все это время, погибший по его же вине в горящей Москве храбрый благородный юноша Николай Васильевич и самоотверженный советский паренек Коля Алов, которого…—?Николенька,?— Яков, содрогаясь от страшной догадки и отвращения к себе прежнему, смотрит на юную серебристую тень. —?Ты пришел за мной?..Но Николенька молча покачал головой, тонкой призрачной ладошкой указывая на спальню, и Яков понял, что его догадка верна.—?Ты… —?прошептал Яков. —?Николенька… Ты пришел сказать, что что-то случилось с Колей?Мальчик горестно кивнул, внимательно наблюдая за тем, как Яков поднимается с колен. Но когда Яков попытался шагнуть к нему,шепча ?прости меня, Николенька?, отступил, опустив полные любви и боли глаза.—?Не уходи! —?взмолился Яков. —?Прости меня, Николенька… Скажи… Скажи мне, что случилось с Колей…Но Николенька только покачал головой… И когда обезумевший Яков метнулся к нему, истаял, растворившись в круге серебристого лунного света, словно его тут и не было…Яков проснулся от собственного крика, больше похожего на вой смертельно раненного хищника.Глаза жгло от непролитых слез. Теперь он знал о себе ВСЕ, и это знание было настолько ужасно, что хотелось немедленно пустить себе пулю в висок. Но Яков знал?— бесполезно. Он проклят старой Марфой и снова упустил возможность искупить свою вину. Николенька не мог ошибиться: с его Колей что-то случилось, что-то страшное, непоправимое. То, что вернуло его, Якова, из забвения, окунув с головой в омут вины и непроходящей дикой боли.***Их звали Гастон и Марк. Очень разные и одновременно неуловимо похожие, эти двое ребят из Сопротивления сразу понравились Коле. Целеустремленные, идейные в самом лучшем смысле этого слова и неунывающие, они очень помогли ему в первые дни после побега, когда ноги несли вперед, а сердце стремилось назад, туда, где Коля его ставил. Находясь в постоянно опасности, Коля не уставал переживать о том, чем обернется их побег для Якова, для других подневольных работяг, для друзей, с которыми он так и не успел проститься.Удача была на их стороне, да и люди, проверенные и бесстрашные люди из Сопротивления, помогали во всем. Среди них были и женщины, и дети, и даже убеленные сединами старики.—?Отдать швартовы! —?услышал Коля.Это баркас снялся с якоря, чтобы проследовать в сторону Англии.Коля каждый день удивляться тому, в какие дали занесла его, простого советского парня, война. Она же подарила ему самую удивительную встречу в жизни. И любовь. Настоящую любовь, Коля был в этом уверен. Яков Петрович ни на мгновение не покидал его мыслей. Долгими ночами, напряженно прислушиваясь к каждому шороху, Коля молил провидение лишь об одном. Любимый должен выжить. Остальное неважно, даже война с ее великими или гнусными целями. Важен только Яков, с которым они так и не успели стать вместе полностью. На этой стыдно-трепетной мысли сердце Коли сбивалось с ритма, а щеки предательски алели. Но его спутники не замечали его состояния. Они были рады, что без приключений добрались до моря, и теперь уютно располагались прямо на палубе на своих потертых вещмешках.—?А может перекусим, Николя? —?предложил Гастон.Они и правда в последний раз ели еще до рассвета, нужно было спешить в порт.—?Можно,?— согласился Коля, устраиваясь рядом.—?Завтра уже будем на Острове,?— продолжил как всегда говорливый Марк. —?Ты бывал в Англии?Коля покачал головой, помогая разложить на старой газете нехитрую снедь, которой их в пути снабдили укрывавшие от фашистских ищеек французы: сыр, зачерствевший хлеб, остатки домашней колбасы.Коля достал к общему ужину еще кое-что. Мед, тот самый, который привез для него Яков. В дороге как-то не было возможности его попробовать, а вот теперь… Бережно развязав тряпицу, Коля понял, что попробовать душистый мед у него не получится. В горле встал ком. Сам вид маленького глиняного горшочка вверг в страшную тоску.Но ребята, не догадывающиеся о его чаяниях, все же убедили его поесть, хотя сами отказались от предложенного лакомства.—?Ты слишком щуплый, Николя,?— проговорил Марк. —?Ешь сам, набирайся сил.И Коля ел. Самый вкусный на свете мед вприкуску с сухим хлебом, прислушиваясь к гудению морской воды и крикам рыбаков. Он не замечал неприятного запаха, что всегда сопровождает рыболовецкие суда, не чувствовал жесткости палубы, продолжая смотреть на удаляющиеся огни французского берега.Спать они легли прямо на палубе, укрывшись брезентовыми дерюгами. Вот здесь очень пригодился подаренный Яковом теплый свитер, в колкий ворот которого Коля зарылся носом, глядя на яркие звезды над головой. Небо нынче было по-летнему ясным. Коля думал, что не уснет от вороха мыслей и переживаний, но заснул практически сразу.Сон его был странным.Снилось Коле, что лежит он на жесткой лавке в деревянном домике, скорее?— избушке с маленьким мутным окном. Укрыт старым зипуном, пахнущим хлевом, а голова его покоится на коленях старушки, которая гладит его по волосам и поет песню на каком-то непривычном ему старинном наречии. Ее мягкий голос не пугает, скорее успокаивает. Как и сама старушка, сморщенное лицо которой Коля наконец видит и понимает, что всем сердцем любит эту сухонькую женщину, чей взгляд лучится добротой.—?Спи, Николенька, спи,?— шепчет ему… бабушка ласково, и Коле нравится, как звучит его имя в ее устах.Сквозь мягкие переливы колыбельной Коле слышится какой-то далекий шум и людские крики совсем рядом. Кто-то трясет его за плечо. Но старушка мягко удерживает его и целует в лоб.—?Спи, Николенька,?— шепчет ему бабушка, успокаивая. —?Спи. Не надо просыпаться… Рано еще…Где-то очень далеко снова слышится какой-то шум и плеск. А потом все умолкает, и в этой странной тишине стены избушки истончаются, и Коля со стороны видит себя, шагающего в луч лунного света.Душа его поет. Он знает точно. Там его ждет Яков Петрович. Его Яшенька…***Яков обнаружил себя сидящим за столом на темной кухне. Из окна на него смотрели звезды. Перед ним был строй початых бутылок. Сколько он выпил этого французского пойла, Яков не помнил, но все было бессмысленно. Его по-прежнему не брал алкоголь?— проклятие действовало безотказно. От выматывающих душу воспоминаний, от которых хотелось лезть на стену и рвать жилы зубами, не помогало ничего. Не спасал даже сон.Ночами приходил только Коля. Улыбался смущенно и нежно, говорил, что ждет его. Мягко убеждал, что проклятие они преодолеют вместе. Их взаимная любовь преодолеет. Николенька же больше не появлялся, хотя Яков ждал его со страхом и трепетом раскаявшегося убийцы.Это было удивительно, но каждого из этих мальчишек, которые по сути являлись одним целым, он любил. Каждого по своему и всех одинаково. А перед Николенькой, самым хрупким и юным, но таким сильным и самоотверженным, готов был стоять на коленях часами, вымаливая прощение. Только бы тот простил его, проклятого за многочисленные смертные грехи Зверя.Если бы можно было все вернуть и прожить одну-единственную человеческую жизнь заново… Но это было бы слишком большой милостью для него.А пока нужно дождаться вестей от связного и узнать, что произошло с его Колей. В том, что что-то случилось, Яков был уверен. Николенька не умел лгать, даже в посмертии он остался самим собой.Дверной звонок тренькнул как-то по особенному… Тревожно. Или Якову это только показалось?Он поднялся и прошел к двери, с каждым шагом чувствуя приближение неотвратимого.За дверью предсказуемо стоял Луи. Только взглянув в его лицо, Яков все понял, мысленно умоляя Луи молчать… Но тот, к сожалению, мысли читать не умел.—?Только что сообщили, что авиация союзников разбомбила баркас, на котором я отправил Николя и ребят,?— сухо проговорил Луи. —?Они приняли его за немецкое судно…Дальше Яков уже не слушал. Он развернулся и молча направился в ванну. Французский связной и глава заводского Сопротивления не должен видеть слезы советского разведчика Гурьева.А вот Зверь, сутки назад ставший наконец Человеком, мог позволить себе такую слабость.