Глава XII (1/1)

Над ухом звенел наглый комар, не давая полностью погрузиться в приятную полудрему послеобеденного сна. Яков быстро покончил с назойливым насекомым, но приятная расслабленность уже бежала, потому он приоткрыл глаза и увидел привычную уже, приевшуюся за несколько последних недель картину. Старательно выводящий очередное любовное послание штабс-капитан Бинх… Яков скривился. Так получилось, что ему пришлось делить походную палатку с этим малоприятным лично ему субъектом, но выбирать, увы, не приходилось. Даже ему.Вторая Западная Армия генерала Багратиона уже несколько недель стояла под Гродно. Ухоженный живописный городишко оказался далеко не медвежьим углом, как сначала думалось Якову. Жизнь в лагере протекала неспешно и необременительно. Это было скорее приятное, чем тревожное ожидание.Якову здесь бы нравилось еще больше, если бы не кислая мина Бинха, который практиковал эпистолярный жанр так часто, что становилось смешно. Не то чтобы Яков не знал, кому тот пишет свои ежедневные послания. Догадаться было не сложно. Барышне Яновской, конечно, и он бы не имел ничего против, если бы этот влюбленный чурбан отослал хоть одно письмо. Но тот писал долго и старательно… в итоге пряча аккуратно сложенные листы в походный сундук. А сам потом не спал по ночам, горестно вздыхая и не давая спать другим.Вот и сейчас Бинх выводил очередное письмо. А Яков… задумался. Еще совсем недавно он бы высмеял влюбленного как мальчишка тридцатилетнего военного, но сейчас отчего-то делать этого совсем не хотелось. Одухотворенное лицо Бинха, старательно подбирающего нежные слова для своей Оксаны, вызывало странную, плохо контролируемую зависть. Впервые это случилось тогда, когда Яков вдруг осознал, что ему самому писать некому. Раньше его это мало беспокоило, но теперь…Ту мартовскую ночь в Москве, когда его впервые отвергли и оттолкнули, Яков запомнил слишком хорошо. И кто? Восемнадцатилетний сопляк сомнительных достоинств! Конечно же, он не бросился догонять сбежавшего мальчишку, реакцию которого ослепленный похотью и темной страстью, даже не попытался тогда понять. Вместо этого он отправился кутить в одну из лучших московских рестораций, где напился до приятного опустошения и назло этому недотроге подцепил двух миловидных юных адъютантов, давно и основательно лишенных невинности, с которыми и проснулся в номерах ближе к полудню следующего дня. А еще через пару дней, лелея собственную уязвленную гордость, не попрощавшись ни с кем из новых московских знакомцев и наказав Василию прибыть с вещами следом, спешно отправился в Петербург, прихватив с собою обоих амантов. Те были счастливы, предвкушая карьеру в столице под покровительством героического любовника.Пара месяцев в Петербурге превратились для Якова в пошлейшее безделье, сдобренное привычным пьяным угаром. Поэтому приказ явиться в военный лагерь под Гродно стал для него лучшим способом вырваться из затянувшего его морока, в котором он слишком часто начал называть своих любовников чужим именем. Водился теперь за ним такой грех; хорошо, что адъютантиков тоже в полки вызывали, и хрустальные глаза Якову теперь чудились в одинокой походной постели.Скоро Яков осознал, что именно от того, чьим именем он так боялся ненароком назвать случайных любовников, он с радостью сбежал в армию… Туда, где легко и безопасно можно было сгинуть на поле сражения, чтобы после начать новую жизнь и забыть навсегда хрупкого темноволосого мальчишку?— того единственного, с кем рядом он чувствовал себя живым, нужным… и счастливым.Но здесь, в душном июньском лагере, куда ветер слишком часто приносил знакомый запах вереска, с влюбленным Бинхом на соседней узкой койке забыть у Якова не получалось. Совсем. Здесь Яков впервые задумался о том, как они расстались, и, посмотрев на ситуацию со стороны, спокойно и трезво, ужаснулся. Коля в тот вечер был действительно близок к тому, чтобы отдать ему всего себя без остатка, но Яков сам все испортил грубой поспешностью, забыв, кто именно перед ним. Кто впервые позволяет себя так откровенно ласкать. А еще этот грубый пошляк Василий, что посмел к нему прикоснуться… чтобы задержать, как не отработавшую свою плату шлюху.Рассудив так, Яков понял, что совершил глупость и чуть не учинил насилия, и теперь пожинал плоды своей гордыни и тщеславия. Что ему стоило объясниться, поговорить, да просто принести извинения? Не попросил, даже не попытался… Потому сейчас и писать некому. А вот если бы проявил понимание, то сейчас бы писал своему… нет не мальчику?— Коле, за которого, сейчас Яков готов был в этом признаться, тревожится. Это, конечно, еще не любовь…Яков еще раз взглянул на Бинха. Хоть кто-то должен быть счастливым, а потому не будет он и дальше терпеть глупость и слепоту этого сухаря-капитана.—?Да решитесь же вы наконец, Александр Христофорович! —?усевшись на походной кровати, бросил он резко. —?Отправьте вы это злополучное письмо! А лучше?— их все.Бинх в ответ на эту тираду побагровел, прибрал к рукам исписанный лист и метнул в Якова быстрый злой взгляд. Но полковника Гуревича такими взглядами было не пронять.—?Барышне Яновской,?— добил Яков застывшего памятником самому себе Бинха. —?Ведь ждет же она. Столько вокруг нее женихов увивалось в Москве, а она все по вам вздыхала.Бинх опустил глаза и буркнул полувопросительно:—?Ждет…—?Ждет,?— подтвердил Яков?— Не откладывайте, можете опоздать.Бинх поднял глаза, действительно чувствуя себя чурбаном и дураком. А ведь Гуревич прав. И ему впервые захотелось поблагодарить невыносимого князя, но сделать это он не успел.В палатку влетел денщик Гуревича Василий и произнес скороговоркой:—?Ваше сиятельство, вас срочно к командующему требуют.—?Что-то случилось? —?спросил встревоженный Бинх, наблюдая за тем, как Яков спрыгнул с походной койки и начал быстро приводить себя в порядок.—?Да, ваше благородие,?— ответил Василий. —?Там говорят, что война с Францией началась…***Коля придавил языком первую, еще не спелую, но уже душистую ягоду малины и поморщился от кислого вкуса. С книгой на коленях он сидел на скамеечке в маленьком тетушкином садике и вслушивался в чистый глубокий голос Татьяны, что, собирая ягоды на пироги, завела какую-то лиричную народную песню, наверняка с плохим концом.Июнь в Москве выдался жарким и душным. Висевшую в воздухе пыль редко прибивали короткие грозовые дожди, но свежести они не добавляли. Лето в этом году было тревожным. Не до праздников и ярмарок привычных. В городе среди бедняков свирепствовала эпидемия ветрянки. Из столицы со дня на день ждали известий о неминуемой уже войне.Тетушка и Оксана, по примеру прочих дворян, ходили раздавать милостыню. Оксана болезни не боялась?— они с Колей ветрянкой еще в далеком детстве, в Полтаве, отболели… Деловитая и энергичная не по годам тетушка тоже не драматизировала?— она была уверена, что ?этой вульгарной болезнью? давно переболела…Сейчас две дорогие Коле женщины, о которых он тревожился не на шутку, ушли вместе с приживалками тетушки, корзиной коврижек и молоком для болящих детей, а сам Коля маялся ожиданием.Душа у Коли еще с той памятной мартовской ночи была не на месте, а тут еще, не глядя, книгу, Яковом подаренную, прихватил и совсем тоскливо на сердце сделалось от горьких воспоминаний.Ничто его боле не волновало, ничто не интересовало, все из рук валилось… Стоило только веки смежить, и вот стоял рядом его Яков и укоризненно так смотрел, словно обвинял в чем. Коля уже передумал о той ночи множество раз, но так и не понял, что же тогда случилось и правильно ли он поступил. Пришел только стыд за собственный страх. Ведь сбежал же позорно, как мальчишка, не одевшись, в чужом плаще, который так и не вернул хозяину, а бережно хранил, утыкаясь носом в бархатистую ткань, когда становилось совсем невмоготу. Испугался тогда Коля почти до беспамятства… Его накрыл тот же душераздирающий страх, что и при встрече с полковником на губернаторском балу, только в первый раз он оцепенел, тогда как во второй сбежал, подгоняемый паникой.Сестре и тетушке он в тот день ничего не рассказал, а на вопрос почему ?милейший Яков Петрович? больше не приходит в гости, соврал, что того спешно вызвали в столицу… Чувствовал Коля, что не поверила ему проницательная сестра, но отважно делал вид, что все у него в полном порядке.А еще Коле теперь все чаще снился тот мальчик, что явился однажды у реки. В одном из сновидений он назвал себя Николенькой, грустно покачал головой, Коля увидел, как по щеке его катится слеза, а потом произнес фразу, от которой Коля похолодел:?У него была возможность все изменить, но теперь все кончено, пути назад больше нет?.Коля проснулся весь в слезах и с чувством глубокой невосполнимой утраты. Он не сомневался в том, что эта потеря связана с Яковом, и был почти уверен, что им уже не суждено было свидеться.Оксане, которая тревожилась о тетушке, надвигающейся войне и своем дорогом капитане, Коля ничего не рассказывал, чтобы не волновать еще и своими проблемами. Сестра тоже мрачнела с каждым днем, хоть и старалась этого не показывать. Но Коля замечал и постоянную задумчивость, и синие круги под глазами, и полное равнодушие к милым ее сердцу безделушкам и нарядам.—?Барин? Николай Васильевич?Коля не сразу понял, что его зовет Татьяна. Девушка уже набрала полный туесок ягод и теперь стояла рядом со скамейкой, с тревогой на Колю поглядывая.—?Что?—?Я говорю, что-то вы барин совсем загрустили… —?заулыбалась Татьяна, которой очень нравился бледный благородный юноша, всегда уважительно к ней относившийся. —?Шли бы погуляли. На реку вон, на бережок. Смотрите, какое лето щедрое, с солнышком и малиной. А вы все в саду сидите и носа за ворота не кажете, уж простите вы меня!—?Не хочу я.—?А вы ненадолго, —?настаивала неугомонная Татьяна. —?Аполлинария Генриховна с Оксаной Васильевной еще не скоро воротятся, вы к тому времени прогуляетесь, и стол уж к обеду накрыт будет.Коля решил, что проще согласиться, чтобы от прилипчивой девушки отделаться, прихватил легкий сюртук и отправился за ворота.Побрел Коля куда глаза глядят. А ноги, словно по волшебству, принесли его туда, где не чаял он уже оказаться: к тому самому месту, к бережку, на котором впервые он встретил не князя Гуревича, а своего Якова. Того, которого сам себе выдумал. Или не выдумал вовсе, а просто в ту ночь понял превратно? Может, его действительно… Нет, не полюбили конечно, а выделили из множество других, а то, что случилось, недоразумение, а он, глупый и неопытный, все не так понял?Все здесь было прежним. И семейка лиственниц, и рябинки, склонившиеся к воде. Только не ждал его здесь никто. Ни невесомый Николенька из снов, ни Яков с теплой улыбкой. Лишь тихо несла свои воды река, да волны, гонимые ветром, бились о берег. Но в шуме этом слышалось Коле сегодня нечто особенное.Устроившись на поваленной лиственнице, Коля просидел в волшебной тиши и задумчивости не менее часа, когда вдруг отчетливо услышал голоса… Их голоса! Словно совсем рядом с ним сидели Яков и Николенька… И они… целовались. Эти звуки Коля теперь не спутал бы ни с чем. Яков и Николенька шептали друг другу, что-то трепетное и ласковое. Но слов он разобрать не смог, потому что нежный шепот вдруг заглушил громкий треск горящих поленьев, а потом раздался оглушительный взрыв, и Коля, на мгновение оглохнув, схватился за голову.В чувство его привел знакомый взволнованный голос, звавший его по имени, и топот быстрых девичьих ножек. Призраки исчезли, а вместо них Коля увидел спешащую к нему непривычно раскрасневшуюся от быстрого бега сестру. Коля поднялся ей навстречу, подспудно догадываясь, что именно сейчас услышит.—?Коля! —?прошептала задушенно Оксана, бросаясь к нему на шею. —?Только что пришло известие, что война с Наполеоном началась!..