Часть вторая. Полковник Гуревич. Глава I (1/1)

Санкт-Петербургдекабрь 1811 годаМутное зимнее петербургское солнце с трудом пробилось сквозь плотные шторы высокого французского окна, осветив своим тусклым светом большую комнату с потертым золотистого дуба паркетом, и стенами, обитыми охряным шелком. Самой монументальной, но вовсе не роскошной, была в этой комнате широкая кровать темного дерева… на которой, дыша глубоко и размеренно, спали двое мужчин.Один, раскинувшийся на спине брюнет, на висках которого едва заметно серебрилась седина, казалось, был мужчиной без возраста. Ему можно было дать как тридцать, так и пятьдесят лет. Его черты дышали благородством, а крепкое поджарое тело воина, кое-где покрытое едва заметными шрамами, отливало естественным загаром, столь редким в петербургских гостиных. Поморщившись, мужчина открыл глаза, еще мутные и чуть расфокусированные ото сна. Они поражали необычным цветом горького турецкого кофе и безграничной усталостью в их темной глубине. Моргнув пару раз и окончательно проснувшись, мужчина повернул голову и с выражением острой брезгливости на породистом лице глянул на хрупкого юношу, зарывшегося лицом в подушку в паре сантиметров от него.Кратко и не куртуазно выругавшись под нос, князь Яков Петрович Гуревич откинул одеяло, больше не глядя на случайного любовника, имени которого не помнил, а скорее всего, не знал. Все, наверняка, как всегда. Худощавый белокожий брюнет с тонкими чертами. Якову даже не надо было видеть его прикрытых тяжелыми веками глаз, чтобы знать, что они одного из множества небесных оттенков. В каком бы состоянии он не ложился в постель со всеми этими многочисленными адъютантиками, типаж их никогда не менялся. Яков за множество прошедших… лет так и не успел разгадать эту загадку.Натянув изрядно помятый белый замшевый колет, обнаружившийся в ногах постели, рейтузы и ботфорты, Яков в который раз поблагодарил свою ?особенность?. Благодаря ей он практически не пьянел, а значит, и не страдал похмельем, потому отлично помнил, что последняя бутылка бургундского, распитая вчера на двоих с юношей, раскинувшемся сейчас на постели, была лишней. Вчера опять чествовали героев Аустерлица и его в их числе. Яков даже не знал, каким ветром его занесло на дружеский раут (а скорее, попойку сослуживцев) к полковнику Михайлову, и что заставило поддаться чарам юного Адониса. Наверное, извечная скука.Стараясь не шуметь?— разговаривать с мальчишкой, даже встречаться с ним взглядами не хотелось, хотя помнилось отлично, что близостью их, или точнее яростным совокуплением на холодных простынях мальчишка остался более чем доволен,?— Яков поднялся. Сейчас, при свете дня этот юный бесстыдник был неприятен Якову до омерзения, как и другие до него, сотни других… Возможно, дело было в самом Якове, иначе как объяснить горькое опустошение, что охватывало его каждый раз после такой близости. Яков клялся себе, что подобное больше не повторится, забывался на время в женских объятиях, гнал прочь навязчивые желания… до следующего срыва. И так?— по кругу. Снова и снова. Словно с завязанными глазами ходил в темной комнате, искал что-то, искал и не находил… в тысячах этих влажных рук, сладких улыбок, похотливых взглядов. Чувствуя, как снова накрывает непониманием и злостью на себя самого, Яков схватил со стула плащ и треуголку и отправился к выходу, мечтая о горячей ванне и крепком сне в собственной кровати.Только ступив за порог, Яков услышал разговор, заставивший его застыть на месте и прислушаться с особым вниманием. Сердце пропустило удар и бешено зачастило.—?Удивительно все-таки, как Гуревич смог выжить после таких ранений, полученных под Аустерлицем? —?говорил определенно хозяин дома, полковник Михайлов. —?Бинх, который под его началом служил, рассказывал, что на нем места живого не было…—?Да… странное дело,?— ответил его собеседник.Но Яков уже не слушал. Он спешил на черную лестницу, что использовалась слугами. Не хотелось ему сейчас встречаться с сослуживцами… и не потому что ночь с мальчишкой провел… совсем по иной причине.Никем не замеченный, Яков выскользнув на двор, продуваемый всеми ветрами, и, кутаясь в теплый плащ, поспешил к себе на набережную Мойки, где проживал в огромной, со вкусом обставленной квартире, которую благоволивший к нему император даровал герою Аустерлица.Нехорошее предчувствие гнало князя вперед. Но вскоре он замедлил шаг. Следовало проветрить похмельную голову и все основательно обдумать. Все отлично складывалось до этого момента. И опять поползли слухи. Мутные, скользкие. Нет, Яков был готов к ним, ему не впервой. Косые взгляды, недоверие, страх. Все это он уже проходил не раз и даже не десять. Но… опять придется менять имя, биографию, полюбившийся образ жизни. Покидать Петербург, статусный, красивый, бурно развивающийся, который отчего-то ощущался родным, как ни одна иная столица. Яков поежился от сильного ветра, долетавшего с залива, натянул перчатки. Было досадно. Он практически идеально вписался в высший свет Петербурга, входил в военный совет, приятельствовал с генералом Багратионом. И немудрено, с такой-то биографией. Потомок благородного сербского князя, бездетный вдовец, пятнадцать лет назад появившийся при русском дворе, он привлек к себе повышенное внимание изысканными манерами, множеством знакомств при европейских королевских дворах и отличным владением саблей. А уж после Аустерлица князь Гуревич, доблестный герой, приставленный к наградам, удостоенный личной благодарности императора Александра, был на вершине популярности в свете.Но если бы особая канцелярия Его Императорского Величества вдруг вознамерилась узнать о давнем прошлом полковника Гуревича, то удивилась бы несказанно…Ведь не смогла бы она найти ни дальних, ни ближних родственников благородного князя, словно появился он из ниоткуда, чтобы жениться на одной из красивейших девушек Сараево, а после безвременной ее кончины в родах два года спустя явится в столицу Российской империи, чтобы служить государю ее верой и правдой.Вдруг припомнился Якову Аустерлиц. Как шел он в бой, ведя за собой вверенные полки, бросался под пули, закрывал собою пехотинцев. Привычно призывал к себе смерть и она привычно оставалась глуха к мольбам его. Окровавленный и почти бездыханный, он остался жив. Солдаты, боготворившие своего бесстрашного командира, практически на руках принесли его в лазарет. Яков до сих пор помнил неверящие глаза полковых хирургов.Яков шагал по набережной, затылком ощущая подзабытое уже чувство тревоги. Время близилось к полудню и прохожих ему попадалось все больше. Гомон голосов, детский смех, выкрики лотошников?— все это сливалось в один беспокойный людской шум. Чтобы сосредоточиться, Яков остановился и, развернувшись к реке, стал ловить взглядом проносящихся над скованной льдом рекой чаек. Белоснежные птицы в свободном полете завораживали его, сколько он себя помнил. Одна из них приземлилась у самой полыньи, и Яков зашипел, боль пронзила все его существо; лоб словно металлическим обручем сжало, перед глазами побежала рябь, горький ком стал в горле. Чтобы начать дышать ровно, пришлось опереться о холодный гранит. Что с ним происходит? Нужно непременно понять, но для начала нужно вспомнить.Отдышавшись, Яков поспешил дальше, уже не замедляя шага, чтобы у самого дома на перекрестке, где всегда толкался самый разный торговый люд, столкнуться… с пожилой цыганкой. Старуха, кутаясь в шаль поверх шубы и звеня серьгами, воззрилась на статного офицера и, опытным пытливым глазом оценив его платежеспособность, тут же пошла в атаку. Яков лицо удержал, усмехнувшись, хотя сначала думал отпугнуть, злобно рыкнув. Сколько этого люда он повидал на своем веку, пытаясь осмыслить свою ?особенность?, да только все без толку. Подобные этой цыганке?— знахари, старцы, прорицатели,?— старались держаться от него подальше, как только понимали, с кем имеют дело. Эта пока даже не догадывалась.—?Позолоти ручку, господин хороший. Дозволь, на ладонь твою взгляну, всю правду скажу…любовь наворожу да в делах удачу.Яков бровь изогнул, но перчатку снял. Язвительность, привычная, так с языка и просилась:—?Отчего же не дозволить…Цыганка руки его коснулась, взглянула внимательно и вдруг глаза ее расширились, лицо пятнами некрасивыми пошло.—?ТЫ! ТЫ?.. Вечный!..Не успел Яков даже слова молвить, как будто ветром сдуло цыганку, только сладковатый аромат приторных благовоний служил доказательством, что не привиделась ему эта встреча.По спине привычный холодок побежал, когда праздно гуляющие оглядываться на него начали. Хорошо, что знакомцев среди них не было.В квартиру свою Яков буквально влетел. Злой, голодный и с ощущением полнейшего déjà vu, как говорят французы. Хотелось немедля пустить себе пулю в лоб. Только бы это все закончилось, только бы не видеть больше всепоглощающего ужаса, как в глазах той цыганки…Василий, денщик, что был практически тенью своего господина уже много лет, встречал его у самых дверей.—?Что же вы, ваша светлость, не сказались, что ночевать не явитесь? Я ж ночь целую не спал.Яков, даже взглядом его не удостоив, бросил сквозь зубы:—?Вели ванну приготовить да завтрак накрыть.—?Так готово уж все, ваша светлость,?— отрапортовал денщик. —?Блины горячие, варенье смородиновое да медок акациевый, все, как вы любите.Яков, сбросив плащ и треуголку на руки Василию, поспешил в спальню. Хотелось содрать с себя всю одежду, смыть грязные следы вчерашней пьяной похоти и утренней тревоги, что с головы до ног опутала.Пока Яков самостоятельно разоблачался, притихший Василий принес ведро с кипятком, чтобы остывшую воду разбавить, и простыни чистые для обтирания, а потом помог господину своему в ванну горячую опуститься. Присутствовать при омовении Яков никому, кроме Васьки, не позволял. Слишком много могло возникнуть вопросов. Слишком гладко на нем шрамы смыкались да ранения заживлялись. Те хирурги, что латали его при Аустерлице, были бы очень удивлены, узнай они, что на теле Якова нет больше шрамов, оставленных французскими штыками и осколками ядер.—?Вы уж меня в раз следующий упредите, ваша светлость, ежели у друзей останетесь…—?Не твоего ума дело,?— отозвался зло Яков, понимая, что сегодня даже ванна, что всегда его умиротворяла, не помогает. Расслабиться не получалось. Мысли в логичные цепочки не складывались, живот подводило от голода. Спасибо, что способности получать удовольствие от пищи телесной проклятая ?особенность? его не лишила.Василий, не зная о тяжких думах, преследующих его господина, намылил душистым мылом тряпицу и начал спину его многострадальную мыть, до красноты растирая.—?Совсем уж нет той отметины, что после дуэли с князем тем черкесским оставалась. Заживает на вас барин все как на той собаке.Это оказалось каплей последней.—?Вон пошел!—?Дак барин, я ж еще…—?Вон, я сказал!Васька за дверью скрылся, только успев тряпицу спешно на край ванны пристроить. Когда Яков Петрович гневались, все вокруг предпочитали исчезать мгновенно, не успев даже понять, в чем именно провинились.Яков в воду откинулся, вдохнул длинно, ощущая дымный аромат сандала, предупредительным Васькой в воду добавленный. Непонятное тревожное предчувствие чего-то надвигающегося, чему противостоять невозможно, появившееся после разговора, утром услышанного, так его и не покинуло. Теснилось в груди, ворочалось медведем, заспавшимся в берлоге. Вернулось желание… нет, не бросить все и скрыться, то было уже привычным, другое?— докопаться наконец до истинной причины мытарств своих. Вот только как?Завтрак накрыт был в хорошо протопленной малой гостиной. Чуть приоткрытое окно, белоснежная кружевная скатерть, тонкий французский фарфор. Все как он любил. Будучи военным и подчиняя весь день свой особому порядку, Яков тем не менее ценил уют и некую томную праздность, сколько себя помнил, а помнил он немало. За столом прислуживал лакей Прохор, которого скрепя сердце пришлось нанять, после того как князю были дарованы императором обширные апартаменты, которые требовали ежедневного ухода и ?порядка поддержания?, хоть и не терпел Яков около себя лишних людей. В штате у него состояло кроме Василия только трое: раздражающий Прохор, отличная кухарка Степанида да приходящая горничная. Пригубив крепкий кофий, Яков подозвал Василия:—? Никто без меня не являлся?—?Не было никого, ваша светлость.—?Почту неси.Удивившись отсутствию у барина аппетита, Василий поспешил за серебряным подносом, на котором громоздилось бесчисленное количество визиток и пригласительных.Яков, продолжая цедить кофе маленькими глотками, просматривал надушенные конверты из дорогой бумаги. Многие хотели заполучить в свой салон героя и франта князя Гуревича, вдовца с флером легкой таинственности. Который, уже более десяти лет проживая в Петербурге и вращаясь в великосветском обществе, так и не поддался чарам ни одной придворной красавицы. Князь был неизменно галантен, терпелив и уважителен с любой дамой, расточал комплименты и дарил улыбки, но стоило ей или ее благородным родителям проявить к нему матримониальный интерес, мягкий тон и обращение тут же сменялось холодностью, если не сказать суровостью, или метким саркастичным юмором. Самые настойчивые и глуповатые из потенциальных невест тут же становились героинями веселых анекдотов и дружеских шаржей. Такая стойкость героя Аустерлица, хранящего трогательную верность усопшей супруге, только подогревала к нему интерес. Именно поэтому Яков очень избирательно относился к приходившим на его имя приглашениям.—?Василий, ты у меня отличный лазутчик,?— сменил гнев на милость Яков, брезгливо, как грязную ветошь откидывая конверт за конвертом. —?Что там слышно о губернаторском бале? Будет ли император?—?А то как же,?— расцвел улыбкой ?лазутчик?, чувствуя, как изменилось настроение барина. —?Доподлинно известно, что и государь и государыня обещали быть непременно.Яков покивал, о чем-то раздумывая. Напряжение понемногу отпускало заостренные черты его лица.—?Вот и славно. Значит ответим Александру Дмитриевичу* согласием,?— князь извлек из огромной кучи лишь одно приглашение. —?Остальное в огонь.—?Слушаюсь, ваша светлость.Ежегодный рождественский бал у генерал-губернатора должен был состояться аккурат через две недели, в самый канун Рождества. Там Яков должен был появиться непременно, чтобы не торопясь начать осуществлять план, при успешном завершении которого князь Гуревич вскоре исчезнет из Петербурга, не вызвав никаких подозрений.—?Прохор, блинчики еще не остыли?Тревога не отпустила, лишь отступила на мягких лапах, чтобы при удобном случае снова вцепится в загривок. Неужели на этот раз он что-то упустил?***В маленькой уютной квартирке в четыре комнаты, что находилась на Таврической, аккурат между Манежем Кавалергардского полка и Таврическим дворцом, было шумно и весело.Воспользовавшись тем, что опекун их с утра раннего ушел по неотложным делам, Оксана, едва поднявшись с постели, простоволосая, в кружевном пеньюаре с кокетливыми розовыми бантиками по полочке, уселась перед французским клавесином и, усиленно фальшивя, выводила шумный бравурный марш. А все для того, чтобы любимый братец наконец протер глаза и составил ей компанию за завтраком.Наблюдательная Оксана знала, что Коля снова полночи не спал, потому как отсвет свечи был отчетливо виден из-под его двери. А значит, опять разоспится до самого обеда, пока не защекочет она его до смерти или не выльет на темную макушку кувшин ледяной воды.Горничная Оксаны Татьяна, опасливо поглядывая на часы в углу гостиной, показывающие одиннадцатый час утра, в который раз выговаривала госпоже Яновской на ее неподобающее поведение.—?Барышня, а ежели сейчас вернется Леопольд Леопольдович, а вы не одеты?—?Дядюшка никогда не станет на меня ворчать, ты же знаешь,?— отмахнулась Оксана, продолжая выводить музыкальные пассы изящными пальчиками.—?Вот и зря! А мне вот опять попадет… за то, что по полу холодному босиком ходите.—?От милейшего дядюшки? Вздор!Оксана закончила мучить клавесин и уши соседей, устремилась к окну и сморщила свой хорошенький носик, увидев свинцовые тучи, нависшие над городом и грозящие вот-вот разродиться снегопадом.—?У меня сегодня отличное настроение, Танюш. Я танцевать хочу, на коньках кататься, а на улице опять слякоть и ветер, не погуляешь в удовольствие,?— огромные ореховые глаза погрустнели, даже блестящие шоколадные кудри словно съежились.—?Не огорчайтесь, Оксана Васильевна. Мы с вами вышивать сядем или читать вон Николая Васильевича стихи.—?А вот не буду я его стихи больше читать,?— проворчала Оксана, позволяя увести себя в сторону спальни. —?Ему спать по ночам надобно, а не стишки писать. Я по утрам летать готова, а он спит. Скучно мне без него, Танюш. Мы же близнецы с ним… отчего же разные-то такие?Прошла Оксана с горничной в свою маленькую, но уютную спаленку, которая была мало похожа на будуар молоденькой барышни, скорее напоминала штаб юного сорванца. На стенах висели карандашные рисунки лошадей, собак и парусников, в углу стояла в ножнах папенькина шпага, а на подоконнике обреталась в большой банке… пиявка, удачно умыкнутая из кабинета опекуна.Девушка снова закружилась по комнате, не давая себя толком раздеть и обтереть после сна.—?Да стойте же вы наконец, барышня! —?воскликнула в сердцах Татьяна. —?Сил на вас никаких нету. Вам же уже восемнадцать годков, а все как девочка. Брали бы пример с Николая Васильевича?— спокойного да рассудительного.Оксана вдруг напевать перестала, в лице изменилась, на Татьяну взглянув исподлобья.—?Он не всегда таким был и в этом моя вина.Голос Оксаны задрожал и она тяжело опустилась на разобранную кровать.—?Ну что вы, барышня, плакать что ли собрались? —?перепугалась горничная. —?Простите дуру деревенскую, печалить не хотела.—?Так ведь правда то,?— проговорила Оксана, голову на руки роняя. —?Коля всегда смешливый был. Какие мы с ним каверзы в детстве устраивали, матушка да гувернеры за голову хватались…Татьяна, будучи всего на пару лет барышни своей старше, очень привязана к ней была. Еще с тех самых пор, как два года назад впервые увидела.Брат и сестра Яновские были круглыми сиротами. Родились и выросли они в Полтавской губернии, где практиковал хозяин Татьянин, доктор Бомгарт, а после того, как умерли от тифа их родители, детей тот забрал к себе и стал им официальным опекуном. Они дружны были с раннего детства с Василием Афанасьевичем?— отцом близнецов Яновских, вот и не смог Леопольд Леопольдович, сам холостой да бездетный, сирот на произвол судьбы оставить и с собой забрал, перебравшись в столицу на практику. Впервые в Петербурге брат и сестра Яновские оказались, когда обоим по шестнадцать было, в сентябре 1809 года, растерянные, испуганные и молчаливые. И если Оксана вскоре оттаяла, улыбаться начала и миром вокруг интересоваться, то брат ее Николай, казалось, все больше замыкался в себе, знакомств новых чурался, разговаривал лишь с домашними да штабс-капитаном Бинхом, что был ближайшим другом Леопольда Леопольдовича.Татьяна уже хотела барышню к туалетному столику пригласить, как вдруг та заговорила:—?…случилось это через месяц после похорон родителей, когда полегче нам стало под присмотром Леопольда Леопольдовича. Отпустил он нас к реке искупаться… Жаркий июль тогда выдался… такой, что по песку ногами босыми не походишь?— обжигает. Коля всегда плавал плохо?— боялся. Все больше на берегу сидел, честь мою охраняя. И в тот день я до рубашки разделась и в воду, нырнула, поплыла… Вода такая теплая… к телу ластится. Нанырялась и уже хотела назад выйти, и тут словно нашло что на меня. Решила напугать брата, дыхание задержала и на дно самое опустилась. Показалось мне, что на мгновение, но когда вынырнула, то увидела, что на берегу нет его, а когда осмотрелась, закричала от страха…—?Барышня… вы ж белая вся…—?Он тонул… понимаешь? Из сил выбивался. Я от ужаса чуть под воду не ушла, а потом к нему… Очнулась только, когда на берег его уж вытащила, откуда только силы взялись, не знаю. Яким на крик мой прибежал… помог. Коленька очнулся, только меня не видел словно, обнять себя не давал, за крестик на груди хватался и шептал, что вода ледяная и он ног и рук своих не чувствует. Дядюшка потом сказал, что это он от потрясения сильного себя не помнил. Ведь вода была что молоко парное. Потом только мы узнали, что в омут его затянуло, ногу судорогой свело?— испугался он и запаниковал. Еще бы чуть-чуть и не успела б я…—?И в чем же вы тут виноваты, барышня? Вы же жизнь Николаю Васильевичу спасли с божьей помощью? —?сказала Татьяна, барышню свою за плечи обнимая и перед зеркалом усаживая, чтобы причесать.—?Как ты не понимаешь! Если бы не я, ничего бы с ним не случилось вовсе,?— покачала головой Оксана. —?После случая этого кошмары его мучить стали, потому спать ночами перестал, а вскоре стихи сочинять начал. Говорит, словно кто другой рукой его по бумаге водит. А раньше и не помышлял об этом, все больше верховой ездой увлекался, романы читал да помогал мне вышивать узоры особо сложные.—?А кто в кошмарах-то ему является? —?спросила Татьяна, глядя на Оксану в зеркало. —?Мертвяки небось.—?Не говорит он, Танюш, скрытный стал, но по тому, как кричит иногда ночами, мечется, ужасное что-то. Только Яким, дядька его старый, может удержать да успокоить.Вскоре, обрядив барышню в домашнее простое, но очень милое платье из голубого крепа, подняв роскошные кудри ее в высокий пучок и украсив шелковой лентой, Татьяна отправилась справиться о завтраке, а Оксана к комнате брата прошла. Легко постучала и, не дождавшись ответа, решительно толкнула тонкую створку.Коля спал, так крепко завернувшись в одеяло, что видны были только воспаленные от бессонницы глаза и темные пряди, рассыпавшиеся по подушке. Пол вокруг кровати был усеян множеством бумаг, исписанных его ровным красивым почерком. Оксана подтянула одну из них к себе изящной туфелькой, подняла и вчиталась. Опять стихи. И ведь не плохие вовсе, только больно трагичные… Неужели смерть родителей так на него повлияла? Оксана тяжко вздохнула и передумала будить брата. Пусть отдыхает, хорошо, что кошмары, ночами его терзающие, в утренние часы не тревожат.Оксана, стараясь ступать на половицы неслышно, выскользнула из комнаты Коли, поплотнее прикрыла дверь и тут же услышала звон дверного колокольчика. Наверняка дядюшка вернулся из сиротского дома, где детишек бесплатно лечит, будет с кем позавтракать.Девушка пронеслась по коридору, чуть не сбив с ног Якима, который нес кувшин с водой и полотенца для умывания своему барину. Оксана улыбнулась ему:—?Не буди Николашу, Яким. Он опять всю ночь не спал.Яким глянул вслед ласково и чуть осуждающе прошептал:—?Вертихвостка. Кто ж тебя такую замуж-то возьмет? Матушка, царствие ей небесное, не одобрила бы…Оксана его уже не слышала. Она влетела в гостиную, наплевав на годами вбиваемые в ее хорошенькую головку манеры, когда из коридора показался припорошенный снегом и запотевший очками Леопольд Леопольдович.—?Доброе утро, дядюшка!—?Оксаночка, радость моя! Мне доложились, что ты еще не завтракала.Барышня Яновская уже хотела по обыкновению отшутиться, как вдруг заметила за спиной дядюшки темный силуэт. Совсем скоро в гостиную вошел гость?— серьезный светловолосый мужчина в военном мундире, при появлении которого сердечко Оксаны затрепетало, а красивая головка решила, что утреннее платье нужно было выбирать тщательнее.—?Добрый день, Оксана Васильевна,?— поклонился он сдержанно.—?Добрый, Александр Христофорович. Как ваше здоровье?—?Оксаночка, штабс-капитан пришел ко мне на консультацию относительно руки, и я решил пригласить его к нам на завтрак. Подумал, что вы с Колей не будете против.—?Нет, конечно же нет. —?Оксана лукаво сверкнула глазами и чинно прошла к накрытому в дальнем углу комнаты столу. —?Только брат еще спит, и я решила его не беспокоить.—?Это ты правильно… Надо что-то делать с его кошмарами,?— нахмурился на мгновение доктор Бомгарт. —?Что же вы застыли, капитан Бинх? Идите к столу. Не чинитесь, у нас все по-простому. Кофе, чай, чудесный курник… рекомендую.Вскоре все расселись и принялись за трапезу.Оксана отчаянно злилась и вымещала эту злость на ни в чем не повинном сырнике с изюмом, кромсая его маленьким ножиком.Ну почему, почему он на нее никогда не смотрит? Даже сейчас, когда сидит так близко. Неужели она ему совсем-совсем не нравится… Может, права Татьяна, и ей пора становится степенной и холодной, как все настоящие барышни.Добрейший доктор заметил странное состояние любимой воспитанницы.—?Оксаночка, ты почему не ешь ничего? Не время болеть и чахнуть. Я же тебе главного не сказал! Александр Христофорович принес отличную новость. Нас с вами ждут на рождественском балу у генерал-губернатора, где ожидают императора. Там штабс-капитан сможет вас с братом представить лучшим людям столицы…Оксана горделиво вскинула кудрявую головку. Ее первый бал! Еще вчера от подобной новости она бы пришла в пьянящий восторг и скакала по гостиной горной козочкой. Но сегодня этот нахмурившийся сероглазый капитан не позволил ей в полной мере насладится ею. Ну ничего, он еще пожалеет! Сухарь бессердечный!—?Я очень рада, дядюшка, и благодарна Александру Христофоровичу за участие,?— самая радостная и беззаботная улыбка заиграла на ее губах. —?Думаю, там будет весело, и я наконец буду танцевать с самыми красивыми офицерами.Оксана сделала акцент на последних словах и с преувеличенным усердием принялась намазывать масло на кусочек багета. Если милейший Леопольд Леопольдович и удивился подобному заявлению, то вида не подал. Штабс-капитан даже бровью не повел, продолжив сосредоточенно жевать предложенный курник.—?У нас всего две недели на подготовку,?— кивнул сам себе Бомгарт. —?Это очень важное и ответственное мероприятие, и главным сейчас для вас, моя дорогая, станет пошив платья. Французские модистки конечно дороги, но у меня есть некоторые связи, сбережения…Оксана не дала договорить дорогому дядюшке. Вскочила и без экивоков крепко благодарно обняла за плечи.—?Спасибо, дядюшка, я так рада! Вы столько для нас с Колей делаете. Я даже и мечтать не смела.—?Полно, душа моя, присядьте. Вы ведете себя… кхм… слишком эксцентрично.Оксана, мило зардевшись, зарылась носом в седеющий висок и не увидела, с какой неизбывной нежностью и тоской посмотрели на нее серые глаза штабс-капитана.