Глава XV (1/1)

Свечи уродливо оплывали, медленно затухая, крадя и без того неверный тусклый свет, падавший на бумаги, по краю стола разложенные… Только сегодня это были не протоколы важные и доносы гнусные, а листы со стихотворными строфами.За окном вьюжил и выл метелями февраль. Седмицы три уж минуло с того вечера страшного, что провел Яков на промерзшем крыльце старой лачуги. Три седмицы старался не думать он о хрупком окоченевшем теле на дне реки и старухе в холодном темном подземелье, но помогало плохо. Ночами приходили во сны его жуткие демоны, пугающие своим гадким видом и странными речами. И вместо того, чтобы мечтать о молодой невесте, к которой по правилам всем уже не единожды ездили сваты, а скоро он сам должен был явиться с подарками дорогими для знакомства первого с нареченной своею, лежал Яков без сна, отгоняя воспоминания о глазах робких хрустальных.Крестик медный, что найден был в кармашке тулупа старого, пристанище свое нашел в шкатулке, что от матушки Якову досталась, а листы отсыревшие высушены были, разглажены и в старый часослов вложены аккуратно. Яков не удержался бы и вернулся непременно в старую лачугу над рекою еще раз, ежели бы не знал достоверно от Федьки, что в следующую же ночь после утопления мальчишки вспыхнул домик аки свечка и сгорел дотла. Соседи добрые постарались. Хотел Яков найти поджигателей злобных, но, рассудив здраво, отпустил гнев свой. Чем лучше он людишек этих?Провел Яков по листу ближнему ладонью, слова отдельные зорко выхватывая. Все нежные да ласкательные, чувства сильного полные. Знал он, кому стихи эти адресованы, и от этого временами так тяжко становилось?— хоть волком вой. Только негоже было думать ему, государеву слуге, об отродье бесовском, об образе, так настойчиво хранимом памятью окаянной, да и не только ею одною.Но приходил день новый, вставало над Москвою солнце, преклонялись перед ним с подобострастными улыбками вчерашние недруги его, и забывалось то, что в груди ночами болело. Главным было лишь собственное, его, Якова, величие, и будущее светлое рода Гурьевских возрождаемого.Собрал листы заветные Яков в часослов, за пазуху сунул, свечи затушил и, одевшись, вон вышел. Нужно было отоспаться. Завтра день тяжелый предстоял. Казнь Марфы старой через сожжение очистительное.***День выдался ясный да солнечный, не в пример предыдущим. Только проснувшись, понял Яков, как мутит его от предчувствий нехороших.Сороковой день сегодня со дня того, который теперь с ним навсегда останется… укором страшным. Даже отзавтракать не изволив, чем Настасью огорчил сильно, поспешил Яков за стены кремлевские, где сегодня должна быть предана огню ведьма, что и не была ведьмою вовсе. Старуха, что от пыток и недоеданий уже и на ногах-то не держалась. Подумывал ее Яков не от смерти неминуемой, так хоть от огня спасти, в память о… том, чье имя теперь и в мыслях тяжко произносилось, но не смог. Слишком далеко дело ведьмы зашло. Поворотить назад невозможно было… государем бумагу заверенную.Казнь производили на заднем дворе кремлевском. Без толпы зевак привычной и охраны в рядов несколько. Только Яков, Федор за плечом его правым, палачи и шестеро опричников из охраны дворцовой. Марфа?— слишком мелкая сошка, чтоб внимание особое к казни ее привлекать. Это на руку Якову было, потому как смог он напоследок вину давящую малым искупить.Когда вывели палачи Марфу из подземелья темного на день ясный, солнцем зимним освещенный, закрыла она глаза слезящиеся рукою и покачнулась, с трудом ноги, в чуни старые обутые, по снегу серому передвигая. Шла сама, позади палачом страхуемая, с таким спокойствием и достоинством, что невольно восхитились выдержкою старухи все присутствующие. И даже в спине ее сгорбленной что-то особое усматривалось. Сдернули с нее тулуп старый палачи, стащили чуни. Оставив босою на снегу в одной рубашке свободной белоснежной до пят самых, что передал вчера Яков через Федора. Подозревал он, что не примет Марфа гордая подачки его, особо после того, как узнала про внучка гибель, потому именем Марьи прикрылся. Поднялась Марфа на костровище и оставили ее силы последние. Если бы не палачи, что спешно к столбу ее веревкой грубой пеньковой привязали, упала бы как подкошенная. Морозный ветер раздувал патлы седые старушечьи, на глаза спадающие, но чувствовал Яков на себе взгляд тяжелый?— тот самый, что и в мешке каменном пробирал до дрожи его. Следовало быстрее с этим заканчивать. Дал Яков знак и палачи хворост сухой запалили. Огонь затрещал весело, побежал живо наверх, раздуваясь всполохами и языками желтыми. И тут ноги Якова будто сами вперед понесли. Все ближе и ближе к костру, и тогда Федька за ним кинулся. Яков только рыкнул, прочь отсылая. Что-то влекло его к ведьме, а спроси его?— не ответил бы, что именно. Не собирался же он сейчас пред нею виниться?.. Видел по губ синюшных движению, что шепчет что-то Марфа, и еще ближе ступил…Костер разгорался все сильнее, чадя отсыревшей соломой, и старая ведьма вдруг заговорила, шамкая беззубым ртом, но Яков ясно слышал сквозь вой пламени каждое слово ее, только ему предназначенное:—?Ты сам не ведаешь, что натворил, князь… Сколько невинных душ загубил и все-то тебе с рук сходило, но внучка я тебе не прощу! Будь ты проклят, Яков, во веки вечные! И не спадет с тебя сие проклятие, пока не познаешь ты любовь взаимную, ответную и жаркую, пока не найдешь свою половинку и прощение не вымолишь!..Яков зажмурившись от дыма едкого, развернулся стремительно и пошел прочь с сердцем бьющимся бешено, и почувствовал облегчение огромное, услышав взрывы за спиною своей. Это взорвался порох, который по приказу его заранее в костер подкинут был, чтобы не мучилась Марфа старая.Подойдя к напряженному Федору, Яков развернулся, чтобы с облегчением особым увидеть, как пламя в один миг поглотило ведьму в белом саване, что успела мудрено так проклясть его. Перекрестился.—?Пойдем, князь, лица на тебе нет,?— услужливо Федька плечо свое подставил. —?Что ж ты к самому костру-то ринулся, знал же что там… Что она бормотала-то?—?Ничего, пустое все,?— отозвался Яков, дрожь в голосе усмиряя. —?Нет ее боле, а остальное неважно все.—?Только пепел от нечистой и останется,?— передернул плечами Федька, брезгливо на костер глядя.—?А что там Марья-то? Писарчука жинка, что за него все ходила… —?с интересом преувеличенным спросил Яков у Федора, двор покидая и боле не оглядываясь на чад черный и треск поленьев догорающих.—?Дак помиловал писарчука Государь.Яков вскинул бровь удивленно.—?Я почему ни сном ни духом?—?Это все Димитрий Иванович оформил по велению Государя,?— начал рассказ свой Федор. —?Я только краем уха слыхал. Марья-то эта каждый день ко Кремлю наведывалась, а тут подгадала как-то под выезд государя. Он ее рыдающую из возка-то увидел, вышел, а она ему в ноги, да умолять. Вот он Степку и помиловал. Кнутом только отходили для острастки да на руки ей и выдали. С условием, правда, что уедут они в землицу подрайскую, в Казань то бишь, на вечное поселение…Яков кивнул.—?Хорошо, коли так. Государь у нас милостив.Федька повеселел, увидев что Яков лицом посветлел словно, и решил вопрос задать, что давно покою не давал ему.—?Ты, князь, прости, ежели не в свое дело лезу, но скоро ли на свадьбе-то твоей гулять будем? Давно знатного пира не было. Заскучали ребята опричные.Яков глянул исподлобья, но потом решил не выговаривать слуге верному.—?Долго ждать вам еще придется, Федька. После Пасхи, в днях последних апреля.—?Дак это ж разве долго? —?обрадовался Федор, глазами заблестел. —?Невесту видел ли?—?Все как положено идет. Через пару деньков с подарками еду к воеводе в терем. Вот тогда и встреча первая назначена с Катериной Михайловной. Только что там увидишь за тремя поволоками-то?Усмехнулся Федька.—?Все, что надо, увидишь, князь. Главное, чтоб покладиста да здорова была, нарожала тебе ребятишек-наследников. А Государь правда отцом посаженным у тебя на свадьбе будет?—?Слухи все! —?оборвал Яков болтовню праздную. —?За что мне честь эдакая?—?Не скажи, князь, ценит тебя государь.Отпустил Яков Федьку, прошел в кабинет свой. На душе муторно было. В ушах все еще слова ведьмы старой звучали… Про любовь, про половинку странную… Вырвать бы язык ей перед смертью лютой, как всегда с ворожеями поступали, но и тут слабость проявил Яков?— приказал не трогать. Ударом для старухи стала смерть… внука. А он муж зрелый с болью душевной справится. Раньше же легко было, не мучили его порывы и мысли странные. И сейчас пройдет.И получилось, как и предсказывал. В дни последующие тягость сердечная отступать начала вместе с хрустальными глазами и памятью о мальчишке, у которого нет имени. Сон приходил без видений странных, аппетит завидный возвратился, и работа на благо царя и отечества закипела как прежде…***А к свадьбе все тягостное отступило вовсе. Время милосердное притупило думы прошлые. Только отголосок в душе остался печали тихой вместе со строфами стихотворными, в голове звучащими…Убрал Яков подальше и крестик медный, и молитвослов, стихи сокровенные укрывший, чтобы к ним не возвращаться боле. У него впереди жизнь другая?— важная, долгая, событиями полная, и невеста-красавица скоро женою станет. Катерина?— ладная, темноволосая, благонравная и, по всему видно, к Якову благосклонная.Знать, по сердцу жених ей пришелся, хоть и не особо рода знатного, но за ним государь сам, а значит власть, сила и монета звонкая.Яков-то сам ничего, кроме равнодушия, к невесте своей не чувствовал. Но то привычно было, понятно и вопросов не вызывало. Он и от нее любви особой не ждал, не нужна ему любовь эта. А вот наследники нужны непременно, потому и здоровьем телесным будущей жены своей Яков интересовался особо.***Поздний апрель звенел капелью, текли ручьи многоводные, возвращались птицы со стран дальних, радуя веселыми своими перекличками, проклевывались первые листики на березках и рябинках, лезли по опушкам лесным подснежники, мать-и-мачеха и травка молодая да нежная. Река вскрыла воды свои и несла их скоро и бурно. Земля радовалась теплу и солнцу, просыпаясь, а в месте с ней встряхивались и люди земли московской от спячки зимней. Игрались первые свадьбы долгожданные, возможные наконец после завершения многодневного Поста Великого.Самой ожидаемой свадьба князя Гурьевского стала, ближнего государева человека, который поднялся из низов столь высоко, что его внимания теперь искали главы родов древних, да локти кусали, что дочерей своих за столь достойного мужа не сосватали. Забылось вдруг и происхождение его невысокое, и состояние не великое. Ведь одарил государь Якова Петровича и домом новым да богатым вблизи Кремля, и подарками драгоценными для невесты его, Екатерины Михайловны Березниной. Воевода Березнин о зяте своим говорил исключительно положительно, а слезы жены его и дочки младшенькой за стенами терема женского остались, никем не замеченные.Собор Успенский благолепием своим душу трогал. Колокольный звон широко разливался, в воздухе зависая и от стен звонницы новой отражаясь, к таинству венчания призывая. На паперти ждали с особым нетерпением и благоговением нищие да убогие. Государь ожидался со двором ближним, а значит, и милостыня особо щедрая.Свадебный поезд уж приближался. Шумный да яркий. С гусельниками да рожочниками, что попритихли до венчания, а уж потом разойдутся во прыть всю легких своих. Бежали впереди поезда нищие мальчишки в надежде на монетку мелкую. Сопровождали возки лучшие опричники?— жениха дружки в кафтанах богатых. Государь прибыл верхами во всем блеске своем, со стременными да стажей личной, и прошел во храм на место ему положенное.Гости тоже в храм потянулись, проникаясь момента величием, рассмотреть молодых пытаясь… Торжественно и радостно совершалось таинство брака великое. От ярко горящих свечей, от торжественного пения хора церковного на душе у всех невольно становилось празднично.Вскоре во притворе первом тишина особая, лишь перешептыванием редким нарушаемая, установилась. Жених видный и невеста юная стояли со свечами в руках зажженными, пока хор прославлял благословенное богом супружество. Рядом держались дружки жениха, отец невесты, сединами убеленный, и ближние сродники. Невеста и жених тихи были и сосредоточены, за священником следя неотрывно, богатством одеяний своих окружающих поражая и восхищая.Яков статный да высокий, в алый бархатный кафтан и мягкие сапоги облаченный, притягивал взгляды завистливые мужские и одобрительные женские. А невеста, в полок тонкий нежный укутанная, в венце драгоценном, роскошном сарафане атласном и душегрее, жемчугами расшитой и соболями отороченной, хороша была несказанно.Долгий и муторный обряд венчания Яков перенес стоически, на молитве да словах отца Георгия сосредоточившись, краем глаза лишь замечая на головке невесты своей вышивку пелены богатую тонкую. Прикладываясь к чаше с вином, уловил на мгновение глаза девичьи, кротко долу опущенные, да ресницы пушистые. А соединив свои пальцы с дрожащими влажными нареченной своей, успокоил ее легким пожатием.Все, что происходило сейчас под сводами этими, должно было несказанно Якова радовать, но отчего-то не испытывал он счастья особого да подъема душевного. Конечно, льстило ему безмерно и участие государя пристальное в судьбе его, и уважение, к нему проявляемое теперь повсеместно, да даже зависть и ненависть людские забавляли. А вот счастья… того всеобъемлющего, всепоглощающего, как ночью той, не было вовсе.Не заметил Яков, как отзвучала молитва последняя из уст отца Георгия, в думы свои уйдя полностью, и вот уже должен он на губах жены своей, на глазах у всего народа православного, запечатлеть поцелуй целомудренный, свидетельствующий святую и чистую любовь к ней.Припал к губам раскрасневшейся жены своей Яков и только благодаря выдержке недюжинной в голос не вскрикнул, торжественность момента сохранив. Обожгло вдруг внутри, полыхнуло пожаром… болью в каждом члене отзываясь. Закусил Яков щеку, чтоб не завыть от боли и достоинство свое не уронить, поклонился архиереям, улыбнулся вымученно, жену свою законную перед богом и людьми из храма уводя.На ступенях их ждали уже родные, друзья и просто зеваки, до зрелищ охочие. С пожеланиями жизни счастливой и долгой, шутками да прибаутками. Говор быстрый, смех, да дудок журчание обрушились на Якова, боль невыносимую усугубляя. Он что-то отвечал, придерживал за руку хрупкую жену свою и блестел глазами, от боли потемневшими, ноги с трудом переставляя.Подведя жену к возку их ожидающему, хотел уже Яков устроить ее поудобнее, как вдруг услышал тихий крыльев шелест и курлыканье птичье знакомое. Обернулся и застыл. На конек крыльца церковного сел голубь белоснежный, крылья трепетные сложив. Яков не сводил глаз с него, завороженный словно, понимая подспудно, что никто другой чуда этого белого не видит. А голубь, словно душа чистая хрустальная на шумы и крики людские внимания не обращая, смотрел прямо на Якова, столбом застывшего рядом с женою уже законною.Нежно курлыкнул голубь раз последний, прощаясь словно, и взмыл в небо, удаляясь стремительно. Проводил Яков его взглядом, пока не растворилась точка белая в лазоревом небе ясном, и очнулся будто. Не было больше ни боли в чреслах невыносимой, ни камня на сердце тягостного. Словно крылом голубиным сняло.Только спокойствие и безразличие прежнее. Посмотрел Яков на жену свою, с тревогою на него глядящую. Почувствовал, как все тело наливается энергией прежней и желанием знакомым. Предвкушением пира знатного грядущего и ночи первой с юной да невинной женою-красавицей.—?Что же вы, Катерина Михайловна, медлите? —?спросил весело, подмигнув лукаво. —?Нас государь с государыней ожидают на пир. Нехорошо ждать их заставлять.Юная невеста прошептала извинения скорые и тут же поспешила поудобнее в возок усесться, на него из-под ресниц заинтересованно глядя и впервые со сватовства времени убеждаясь, что с мужем ей повезло особо. А слухи все?— они от зависти черной. Счастлива она будет с Яшенькой своим. Непременно будет.