Глава XIV (1/1)

Холодно… как же холодно. Спина заледенела жутко, а руку левую он вовсе не чувствовал, неловко навалившись плечом на что-то жесткое. Разлепил глаза Николенька с трудом огромным?— ресницы морозцем прихватило,?— и не сразу понял, где находится. Предрассветная дымка, солома, в глаза лезущая, и теплое дыхание в районе бедра. Зорька. Снова Николенька заснул в загончике ее, так и не найдя в себе сил покинуть теплую ласковую животинку. Так, согревая друг друга теплом обоюдным, спали они ночь вторую.Если бы не Зорька и тревога за тварь божию бессловесную, не дошел бы Николенька в тот день до домишка своего… в день когда умер он душою. Ведь не может землю топтать человек-безбожник, что бабушку свою собственными руками на костер возвел, друга беспомощного оговорил, ребятенка сиротой при живом бате оставил. И все?— ради любви, которую сам выдумал, сам взрастил и сам в нее поверил. Глупое и слабое тело покинула душа, оставив оболочку без чувств и желаний. Не было в Николеньке даже злости, желания отомстить и покарать. Любовь глупая, любимому нежеланная, ушла с душою вместе, а телу ничего было не надобно. Не замечал Николенька, что третий день росинки маковой во рту его не было… Главное, что печь натоплена, да Зорька накормлена и обихожена.Поднялся Николенька с подстилки соломенной осторожно, погладил лобастую голову ласково и в горницу направился. Печь, за ночь остывшую, затопил дровами отсыревшими, в окошко тусклое взглянул. Ясно да морозно. Настоящий январь на дворе, минул уже праздник Крещения Господня, который Николенька и не заметил. Натянув валенки и тулупчик, вышел Николенька на крыльцо и оступился… Что-то под ноги мягкое попало. Глаза опустил и отпрянул в ужасе. Кошка с горлом перерезанным. Такие подарочки частыми теперь на крыльце его стали. Мальчишки соседские забавлялись. Нечистую силу в его, Николеньки, лице изгоняя. Наклонился Николенька, без брезгливости шерстку черную погладив. Еще одной могилкою под старой березой больше будет.Закончив с делами, Николенька к Зорьке вернулся. Обнял шею рыжую, лицо спрятав в теплой шерсти. Постоял молча, а потом в глаза влажные заглянул, понимающие такие, что вдруг совестно стало.—?Ты прости меня, родная, тебе у Марьи лучше будет. У родителей ее хлев теплый да дом большой. Любить тебя там будут, ходить за тобой славно. Ты только поверь мне.Молчала Зорька, только головой как-то укоризненно качала, не соглашаясь словно. Но Николенька уже решил все. Были у него эти два дня и три ночи для размышлений долгих, скорбных…—?Пойдем, покуда светло. Только соберу все, что требуется, и отправимся.Боднула его Зорька в плечо, как раньше бывало, но не дождалась улыбки прежней.***Марья с Егорушкой возилась, яблок моченых заставить поесть пытаясь, когда стук в дверь раздался. Не ждала она никого, потому насторожилась. Приход незваных опричников в дом их до сих пор болью в сердце у нее отдавался.За порогом Николенька обнаружился, еще более худой и бледный, чем два дня тому назад.—?Здравствуй, Марья,?— спросил хрипло?— Можно?Отступила она, с трудом голос Коленьки узнавая.—?Случилось что?—?Что? Нет, ладно все. Только не один я к тебе, а с Зорькою.—?Это корова, что ли? —?подивилась Марья. Зима на дворе, а он с коровой. Застудить так можно кормилицу.—?Она… одна у нас с бабушкою… была.—?Так зачем она мне-то? —?продолжала Марья недоумевать.—?Не тебе, дак матушке твоей. Ты говорила, что у них двор большой. Мне бы к хорошим людям Зорьку.—?А ты… Тебе она не нужна, что ли, стала?—?Да я… —?начал Николенька.Марья, договорить не дав, запричитала наседкою.—?Ты же на ногах еле стоишь, родимый. Ну-ка раздевайся да садись. Покормлю.Николенька скривился как от боли от слов этих.—?Спасибо, только мне сбираться надобно.—?Куда сбираться-то? —?совсем растерялась Марья.—?В дорогу…—?Куда?—?В Литву. —?Переступил Николенька с ноги на ногу, глаза спрятал. —?Мы же с бабушкой оттуда. Там родичи остались… дальние. Здесь у меня все равно…Голос Николеньки сорвался, и у Марьи сердце зашлось от предчувствия нехорошего.—?А как же бабушка-то?..—?Я попросить хотел. —?Николенька протянул мешочек Марье, кожаный. —?Ежели можно будет что-то для нее сделать до…Не договорил Николенька слово страшное. Не смог.Марья мешочек брать не спешила, смотря с подозрением и болью в глазах, но Николенька руку ее перехватил и мешочек в ладонь вложил.—?Вдруг для Степы вызволения нужда будет…—?А ты! Ты-то как же, Николай, на что в Литву добираться будешь? Лошадь бы тебе, сани…—?Зачем сани, добрые люди подвезут, ежели понадобится.—?Когда отправишься?—?Так завтра с утреца самого. Дом бабушкин вам оставляю, если не побрезгуете… Травки там дельные да снадобья, еще бабушкиной рукой приготовлены, а мною подписаны. Может, Егорушке пригодится для здоровья телесного.—?Благодарствую, Николенька. Подорожников тебе испеку, да принесу с утреца.—?Не нужно, Марья. Сам справлюсь. И прости меня, ежели сможешь.Поклонился ей Николенька и вон вышел, а Марья за ним, в платок кутаясь. Зорьку надо было в сараюшку определить, а завтра уж матушке передать на хозяйство.Взглядом Марья Николеньку проводила, скотину застала и в дом вернулась. Сердце у нее болело о мальчишке бедном, что совсем один в мире остался, видела она в глазах его тусклых решимость отчаянную. Только понять ей мудрено было, что происходит с ним. И отчего в дорогу дальнюю не взял серебро, а ей оставил. Грехи замаливает? Придет же в голову глупость такая! Повздыхала Марья, погладила по беловолосой головенке сына и принялась за подорожники.***Скомканным прощание с Марьей вышло, но Николенька тут же его из памяти выкинул. Пустое. Пристроил Зорьку и хорошо… А теперь туда… туда, куда ноги сами несут. На бережок. К месту заветному, теперь?— метелью заметенному да снегом укрытому. Где рябинка гибкая уже не над волною клонится, а надо льдом крепким. Где впервые сказал он ?люблю? человеку чужому, который по странности какой самым дорогим ему мнится по-прежнему. Где начался сладкий грех его, в ад земной приведший. И не только его. Стольких людей невинных. Тех, кто ему был дорог и для кого он дорог был. И потому он, Николай, не заслуживал жизни и смерти человека православного… Чтоб с могилкой и безутешными близкими на похоронах, потому как больше нет их, близких?— он сам их предал и продал… из-за похоти, которой замарался… Из-за своего ?люблю?, отданного Яшеньке.Ни единого человека на бережку днем зимним не было. Именно так, как и надобно. А вот и прорубь…то ли девки прорубили для белья полоскания, то ли рыбаки для надобности своей. Все складывалось, как он и задумывал, а значит?— верно сердце его окаменевшее ведет.Надо вот только крестик православный снять, чтоб не замарать его грехом смертным неискупимым… И тайную слабость свою?— свиток, в котором мысли его сокровенные, греховные, рифмою музыкальной записаны и посвящены все демону собственному, развеять по ветру. Снял Николенька шапку, расстегнул зипун старый и вынул из-за пазухи листы, неаккуратным почерком исписанные, пробежал глазами, к груди прижал истово, а потом?— разорвал надвое и хотел было в око черное посередь льда опустить, только вырвал из рук его бумаги ветра порыв, и разметал в стороны разные.Охнул Николенька, глазами провожая обрывки чувств своих глубоких, обманчивых, а потом задрожал телом всем и, чтобы решимость не покинула его, принялся разоблачаться быстрехонько. Зипун скинул, валенки… В одной рубахе нательной и босиком, как пацаненок малой, остался. И тут отступил будто ветер. Тишина все звуки дальние поглотила. Словно остался Николенька один на один с миром всем, наедине с Богом. Только не стал он боле к себе прислушиваться. Крестик в карман зипуна спрятал, бабушки ласковую улыбку вспомнил, перекрестился и шагнул в воды темные, над ним тут же сомкнувшиеся.—?Николенька!Не успела Марья малость самую. Увидела только, как фигурка хрупкая подо льдом исчезла. Упала на колени, задыхаясь от бега долгого, и слезами захлебнулась, слепоту свою проклиная.—?Что же ты натворил, сердечный! Не будет теперь душе твоей покою ни на этом, ни на том свете.***Весело играли свечи в подсвечниках золоченных, как и вино, по серебряным кувшинам в кухнях разливаемое. Многолюдно да шумно в Кремле было. Государь прошлой ночью с победой из Новгорода воротился и приказал по случаю сему пир званый устроить с лучшими кушаньями да винами заморскими. А пока подготовка шла к действу сему, уединился государь в кабинетной комнате своей с Яковом. Тот с трудом улыбку самодовольную, что так на лицо вылезти норовила, подавлял раз за разом. Ведь государь, как воротился, особо его к себе приблизил, говорил с ним наедине несколько часов долгих, а потом и вовсе благодарности своей монаршей удостоил: шубу подарил с плеча царского горностаевую, да коня статей отменных, о коем Яков и мечтать не смел.Только Яков доклад секретный государю представил, как закрутились винтики большие да малые. После новгородского бунта удачного усмирения начал государь усмирять бунт московский. Отправились опричники за Вяземскими, да Сабуровыми, чтобы под стражу взять немедля. А государь вновь лукавый свой взгляд поднял на Якова, ухмыльнулся довольно.—?Ну что, Яшенька, женится-то не передумал ли?—?Не передумал, государь.—?Ну тогда шли сватов к дочери воеводы Березнина, да не мешкай. Там уже со мною оговорено все… Девка умница да красавица. Осьмнадцать годков, в соку самом.Яков хотел в ноги государю поклониться благодарно, как вдруг стук в дверь раздался. Резкий да деловитый.На пороге Димитрий стоял с лицом как обычно непроницаемым.—?Прости, Государь, что отвлекаю, но тут до князя человечек его Бутиков со срочным делом явился.Яков поморщился. Что случилось такое, что Федька наглости набрался у государя его беспокоить? Знает же, шельма, что с докладом.Государь милостиво отпустил его, приказав отдохнуть от дел до пира вечернего, на котором пожелал пренепременно Якова рядом с собою видеть.***—?Что случилось? —?рявкнул Яков, со крыльца спешно спускаясь. —?Ежели не срочное, то…Глянул недобро на Федора молчащего.От разговора с государем о невесте отвлек, а теперь мнется, стоит да глаза прячет.—?Что случилось, спрашиваю?—?Да баба тут к воротам прибегла… Марья, та что у Степки Тесака жена, не в себе словно. Орет, что утоп, а она ему подорожники… а он…—?Перестань частить, Федька. По делу говори! Кто утоп-то? —?велел строго Яков.—?Мальчишка твой. Николай. —?ответил Федор. —?В толк только не возьму, какой черт Марью эту дернул к Кремлю-то бежать.У Якова в глазах вдруг потемнело, да так, что пришлось о плечо Федькино опереться.—?Зови мне бабу ту! —?не своим голос велел Яков. —?Пусть место покажет… где утоп.Знал Яков. Чувствовал, где место то. Берег пологий. Липа там с дуплом старая, лиственница повалена и рябина гибкая над водою. Там Николенька впервые целовать себя позволил, ?люблю? первым сказал.Затылок пронзило болью, да так сильно, что Яков с трудом расслышал, как Марья зареванная рассказывала сбивчиво, что пришел мальчишка к ней проститься, что после она за ним побежала, потому как сердце не на месте было, да не успела. Ушел мальчишка под воду. Один тулуп да шапка остались у проруби.Вскоре уже на берегу были. Марья поодаль застыла, слезы глотая да себя укоряя. Местные мужики, Федькой привлеченные, баграми начали орудовать. До темноты искали, умаялись все, только бестолку все. Надежно укрыла река добычу свою драгоценную.—?Скажешь бабке его? —?тихо спросил Федор, глядя на хмурого да бледного Якова, что стоя у самой кромки льда, его дожидался. —?Из-за нее ведь утоп, дурной, разлуки не вынес.—?Ты скажи,?— велел Яшка, на Федора не глядя. —?Нашли чего?Федор молча вложил в руки Якова тулуп и шапку, бросил к ногам валенки.—?И вот еще. Ко льду близехонько от проруби примерзло.Федька протянул молчащему Якову влажные мятые обрывки с надписями расплывчатыми. Чтобы делать им на реке зимней?—?Ступай,?— отпустил Яков слугу верного. —?Бабу до дома доставьте?— закоченела вся, и по домам отправляйтесь.—?А ты, князь?—?Сам доберусь,?— бросил Яков, желая только единого. Одиночества. —?Ступай.Федор ушел и увел Марью, которая странно на него глянула и почти бегом прочь поспешила.Якова ноги сами к домику ведьмы понесли. Он вяз в сугробах влажных да тяжелых, но шел целенаправленно, ног под собою не чуя. Уже смеркаться начало и на фоне заката увядающего очертания лачужки кривой проступили четким грубым контуром, словно памятник былому и несбыточному.Не нужно было так с мальчиком. Знал же, понимал, что хрупкий да нежный. Не уберег, прогнал… Получил взамен в груди пустоту гулкую, словно воздух весь вынули и дыру огромную оставили.Яков в калитку прошел через двор заснеженный к крыльцу перекошенному, и только сейчас заметил, что в руках его все еще зипун Николенькин. Колени подкосились, и Яков тяжело осел на ступени низкие, в холодную изнанку тулупа лицом зарываясь. Показалось ему на мгновение, что шерсть сваленная все еще пахнет невинностью сладостной…Но нет. Кончено все. Больше не встретит Николенька его на крылечке, не посмотрит в глаза с теплотою особой, не уймет одной улыбкою своей боль глухую в груди.Просидел так Яков до ночи глубокой, прижимая к груди тулупчик старый, смотря перед собою глазами сухими воспаленными, не вспомнив даже, что ждет государь его на пир званый.