Глава IV (1/1)

Домик и правда оказался крошечный, темный, с низкими, сажей покрытыми потолками и хлевом, что располагался под одною крышей с его жилой частью, и сарайкой для сушки трав. Внутри было чисто и по-своему уютно, но даже запах засохшей травы не мог перебить стойкую вонь, что шла от хлева, где, судя по всему, содержалась корова, только видно ее не было, и Яков посчитал, что та сейчас на выпасе, что вскоре Коленька и подтвердил, рассказав с улыбкою, как любит свою рыжую Зорьку.Единственная горенка в доме была вытянутая, с одним окном слюдяным. Большую часть ее занимала печь, на которой, по словам Николеньки, спала бабка, а он?— на узкой лавке за печкой, что была отделена от горницы полинялой тонкой занавесью. Лампадка тусклая в углу, под образом древним Спасителя. Беднота, если не сказать, нищета.Яков поморщился, но лицо удержал, несмотря на то, что отвратительный коровий дух продолжал забивался в его чувствительный нос.—?Как же вы тут вдвоем с бабушкой-то обретаетесь? —?искренне недоумевая, спросил он мальчишку.Нет, в богатых палатах Яков сам ни дня не жил, но вот такое почти нищенское существование не мог не осуждать. Имея таких покровителей, о которых подозревал он, Марфа могла бы достойно содержать дом и обихаживать единственного внука.—?В тесноте да не в обиде,?— пробормотал Коля, явно стыдясь.—?Конечно-конечно! —?поспешил сказать Яков, а сам устремился в сени-сарайку, где, как он успел заметить, сушилось множество трав. Там вдоль стен висели полки, на которых стояли многочисленные полотняные мешочки и кривобокие чаши да кувшины с неясным содержимым.Едва войдя в тесное помещение с низким потолком, он почти уткнулся носом в пучок травы, завернутый в тряпицу, и еле удержался, чтобы не чихнуть.—?Это, Яков Петрович, цветы кубышки водяной, уже просушенные. Бабушка отвар из них делает, когда я животом маюсь,?— терпеливо пояснял Николенька, ходя промеж балок, на которых в подвешенном виде сушились различные пучочки да коренья. —?А вот это… Видите? Это?— ромашка, что в полях растет, для примочек на лицо, чтоб кожа краше была…—?А это что за куст? —?поинтересовался Яков Петрович, осторожно стряхивая с плеча семена, что на его кафтан вдруг сверху просыпались.—?Аааа… Это иван-чай. А вот там у нее чистотел, что от ран гнойных хорош.—?Слышал-слышал,?— утвердительно качнул головой Яков, дивясь тому, как мальчишка ловко и привычно лавирует по комнате со свечой в тоненькой руке. Одно неверное движение?— и пожар неминуем.—?А тут хвощ полевой. Я собирал,?— не без гордости произнес Коленька. —?Бабушка самому разрешает, потому что попортить его неумением никак нельзя. Его настой она сама от боли сердечной пьет, да глаза старые промывает.—?Занимательно,?— проговорил Яков, полностью уверившись, что никаких травок запретных он здесь точно не найдет, а потому совсем утерял интерес к рассказу мальчишки. Если и готовит бабка что-то с ворожбою связанное, то точно не здесь.Вдруг вдали ощутимо громыхнуло и Коленька от испуга чуть свечу не выронил. Значит, не рисуется, подумал Яков, взаправду грозы боится до припадка нервного.?— Пойдемте-ка в горницу, дорогой мой. Нагляделся я на травки ваши.—?Пойдемте, Яков Петрович,?— проговорил Коленька, поспешно из сеней в комнатку следуя.Яков отправился за ним, стараясь не выдать своей неприязни к запаху хлева, что царил там, навечно въевшись в эти стены. А привычный Николенька, волнуясь, провел дорогого гостя к столу и усадил на узкую лавку.—?Я вас, Яков Петрович, сейчас взваром ягодным угощу, на малине лесной да смородине. Лучше бабушки его никто не варит.Яков отхлебнул из громоздкой тяжелой кружки и решил, что Николенька прав. Перещеголяла бабка Марфа душистый взвар Настасьи.—?Вкусно очень, душисто.Мальчишка аж засиял весь от похвалы такой.—?Вот еще пирожок с капустою… —?продолжил угощать Коленька, уже менее уверенно пододвигая к Якову тарелку.Посмотрев на подсохшую корочку пирожка, Яков внутренне скривился.—?Благодарствую, Николенька,?— проговорил он. —?Я уже отужинал.И вновь громыхнуло, уже совсем близко, и даже в маленькое мутное оконце была видна разрезающая вечернее небо молния.Коля весь сжался, а Якову Петровичу пришла в голову очень приятная мысль мальчишку ближе к себе посадить. Ведь самое время для увещеваний и обещаний. Да Коленька и сам к нему тянулся, испуганными своими глазами сверкая.—?Ты вот что, Николенька, иди-ка ко мне поближе. И теплее так будет, и уютней,?— проговорил Яков, к себе поманив. —?Вижу теперь, соколик мой, как ты беснования природного боишься.Николенька с удовольствием приблизился и совсем рядом на скамью уселся; на душе его тепло так стало, что хоть плачь.—?А бабушка ремеслу-то своему тебя учит? —?поинтересовался верный своей цели Яков, когда мальчишка доверчиво к боку его прижался.—?Нет, что вы… —?покачал головою Николенька. —?Говорит, не мое это дело… Да и никто ничему меня не учит. Вон другие в мои лета уже мастеровыми стали, а я… С русалками да домовыми во сне разговариваю.Яков усмехнулся, а Коля вдруг подумал, что давно уж русалок да домовых другой образ ему заменил.—?Я ж слабый да болезный… если бы в приказ какой писарем, или в лавку купеческую… да и там многого не разумею.—?Нехорошо это, Николенька,?— проговорил Яков мягко. —?Вдруг с бабушкой твоей что случится, немолода уж, а тебе и жить не на что… пропадешь.Коля кивнул, в глаза дорогие заглядывая и от заботы явной обмирая.А Яков Петрович вдруг заговорил о таком, что Коля решил, что помер да прямо в кущи райские и угодил.—?Я подумал тут, Николенька. Грамоте ты обучен, смышленый, говорить умеешь складно… А что, соколик мой, если бы я тебя к себе поселил, м? Был бы мне помощником в делах… Что скажешь?Коленька дар речи утерял, предложение неожиданное услышав. А Яков, увидев, какое впечатление оно на паренька произвело, продолжил вдохновенно лгать, благо получалось у него это завсегда легко да непринужденно.—?Живу я, как ты уже понял, не бедно, не в царских палатах конечно, но в доме большом. И пусть князь я не особо родовитый, но людей своих обижать никому не позволяю. Домой вот видишь, не спешу,?— от того, что не ждет меня там никто, окромя матушки родной. Только хворает она давно, а лекари ей ничем помочь не могут. А бабуля твоя вылечить бы ее могла.—?Яков Петрович… мне же вас сам господь послал! —?вдруг сказал Николенька. И Яков увидел в глазах мальчишки восхищение неприкрытое, благоговению сродни. —?Мне окромя вас никто такого не предлагал. А матушку вашу, я уверен, бабушка не откажется излечить.—?Правда? —?в голосе Якова так явственно зазвучала радость, что он чуть было не поверил себе сам. —?Если бы и правда получилось страдания матушкины облегчить, я бы и бабулю твою к себе забрал, чтобы не ютилась в старом холодном доме.—?Неужто такое возможно? —?Николенька подсел еще ближе, тонкие белые пальцы в кулачок ловя.—?Конечно… али не веришь мне, Николенька?Мальчишка поспешно головой замотал, и Яков, спрятав улыбку, продолжил заманивать:—?Только вот…—?Что?—?Видишь ли, свет мой, матушка у меня недоверчивая… Кого попало к себе не подпускает, даже мне, сыну своему родному, не верит до конца, больше все рекомендациям от знакомых да проверенных людей полученным,?— отвел ласково Яков прядку темную от тонкого личика мальчишки и продолжил. —?Рекомендации бы нам получить… Ты не знаешь ли, кого из людей знатных, государственных, бабушка твоя пользовала?—?Так как не помнить, Яков Петрович! У Курбского Андрея Михайловича часто в доме бывала, я еще мал тогда был, но помню, а…Николенька замер на полуслове, в лицо дорогому гостю заглянув. Еще мгновение назад светлое да умиротворенное, изменилось оно до неузнаваемости, показавшись хищным, неживым, словно… замороженным.Коленька отшатнулся невольно от преобразившегося в одно мгновение обожаемого лица, не понимая толком, взаправду то было, или привиделось в полутьме зловещей.Яков быстро понял, что оплошал, и заминка вышла неловкая, и, дабы подозрение от себя отвести, обнял за плечи замершего испуганным галчонком мальчишку, прижал к себе, и, не дав опомниться, в губы поцеловал.Целоваться Яков Петрович умел, но не особо любил. Но здесь надобно было приложить все усилия, чтобы забылся мальчик в объятиях его, а потому выплеснул на него Яков всю свою нежность показушную. А мальчик и вырваться не пытался, ошалев от неожиданности и напора властного, растекся он в руках Якова сладкой патокой, только губам жестким и ласковым отдавался, да отчаянно за плечи, бархатом обтянутые, цеплялся.А Яков и не думал отпускать податливое тело. Мальчик льнул к нему сам, как телок глупый. Чистый, похотью и грязью человеческой не замаранный, да и не целованный вовсе… Нежничать с таким одно удовольствие да нега. Не думал Яков так с Николенькой сближаться, но ежели подвернулся случай дивный, то можно и приятное с полезным совместить.Тем временем мальчишка в его объятиях постанывать начал, сам того не замечая, да потираться телом всем, стыд трепетный вовсе утратив. Тут бы и брать его можно было Якову, но тот, делу государеву преданный, поцелуй разорвал, объятия ослабил, и, дожидаясь, покуда мальчишка в его руках придет в себя, прошептал:—?Мне тебя Коленька, Господь в утешение послал… чистого такого, светлого… Уж не думал, что так бывает в зрелые-то лета мои. Это ли не счастье? —?и, пальчики тонкие перехватив, поцеловал их страстно и нежно.—?Я-яков Петрович… ?— потянул томно Коленька, встречаясь затуманенным взором с его глазами. —?Я… Я не сплю ли?..—?Шшш, Николенька. Все хорошо, душа моя… —?проговорил Яков успокоительно, в темную макушку уткнувшись. —?Ты вот что, касатик мой, у бабули своей вызнай потихоньку, кого она там еще пользовала? А я уж рекомендациями потом заручусь. Для матушки моей… Сможешь, соколик мой? Только пусть это нашим с тобою секретом будет…Николенька усиленно закивал, глаз не отводя от драгоценного своего. Он слышал все, но будто и не разумел вовсе. Забылось то страшное чужое лицо; был только его дорогой Яков Петрович, что добра ему желает и… целует в уста так сладко… словно д—?Значит, говоришь, на след прихвостней Андрюшкиных напали… ?— голос государя отражался от стен кабинетной комнаты и набатом ударял в уши Якова.—?Есть такое предположение, Государь,?— откашлявшись, пояснил Яков. —?Люди есть, которые указать на них могут.—?Если правда все, о чем говоришь, то скверну эту в разгар Ливонской кампании* нам оставлять без внимания никак нельзя.—?Никак нельзя, Государь,?— подтвердил Яков. —?Ежели приятели давние Курбского вслед за ним бежать сбираются, изловить их надобно и в холодную, как и всех, кто не тверд в преданности государю своему.Иоанн молчал, а Яков, весь внутри подбираясь, ждал повеления. Ибо чувствовал, что вот он тот самый момент истины…Ведь ночью этой он так и не ложился, как и люди его. И думать забыл Яков о влюбленном мальчишке, только переступив порог старой хибарки. А совесть его не гложила вовсе, потому как не было ее. Все мысли Якова о том были, как государю ловчее новые сведения приподнесть. Надумал?— и к Годунову с утреца на поклон отправился, а тот сразу до государя допустил с вестями важными.И вот теперь стоял Яков, распоряжений государевых ожидая, и все больше хмурясь в тишине напряженной. А Иоанн глаза на него свои темные пронзительные поднял и проговорил:—?Вот что, Яша, хвалю тебя за проявленное рвение. И на все дальнейшие действия, что Курбских и около них обретающихся касаемые, даю тебе свое государево разрешение… Позови-ка мне Димитрия…Когда в кабинете появился Годунов, Иоанн повелел тому всячески помогать да поддерживать меры, князем Гурьевским производимые.—?…Денег из казны, людей смышленых поболе и бумагу от моего имени подготовь, где особые полномочия Якова Петровича обозначены будут.Годунов с поклоном вышел; и только хотел Яков государя за доверие поблагодарить, да отправится вслед за Димитрием, как государь вдруг улыбнулся лукаво, и спросил с интересом особым:—?А что ж не женат ты до сих пор, Яша? —?в голосе государя явственно насмешка Якову услышалась.?— Не по-христиански сие! Болтают, что ты мальчишек дюже любишь. Правда то?—?Правда. —?Яков смело кивнул, зная о тайнах тех, что в палатах государевых происходили, наблюдая подле государя молодого Басманова, и не сомневаясь в том, что поймут его здесь. —?Но жениться я, мой Государь, совсем не против… Только вот какую невесту отдадут за того, у кого есть одна крохотная деревенька под Суздалем, да и обедневшее имя Гурьевских?..—?Тогда раскрути мне это дело, Яков Петрович,?— усмехнулся Государь. —?А уже невесту мы тебе сыщем. Отдадут… Царское слово?— закон… Чем не невеста младшенькая дочь Михаила Андреевича Безнина, калужского воеводы?Яков, возликовав внутренне от такого царева обещания, в ноги ему поклонился, руку целуя, не ожидал он такой чести… ох, не ожидал.А Государь, милостиво кивнув ему, от себя отпустил, добавив вслед:—?Ты дельце мне это, князь, раскрути… А я в долгу не останусь.***Бабушка вернулась, когда Николенька и выспаться успел, и перекусить малость, и воды принесть. Прилегла бабушка ненадолго отдохнуть, а он все думу свою тяжкую думал, как начать разговор с ней сложный… как спросить о тех, кого бабушка пользует, да не простых, знатных. Он никогда подобных вопросов ей задавать не пытался, ни к чему было, а ежели теперь задаст, она не поймет его интереса… допытываться начнет, к чему спрашивает.Извелся весь Николенька и ничего лучше не придумал, как всю правду бабушке рассказать. Она же любит его, понимает, жалеет, а сейчас и подавно все поймет, как только он расскажет, что его на службу к себе Яков Петрович взять хочет, а бабушку к матушке своей определить… Авось обрадуется бабушка… А то, что Яков Петрович про тайну говорил, так он же ни кому попало откроется, а бабушке родной… На том и порешил.И вот когда бабушка, отдохнув, у печурки возилась, нехитрую трапезу собирая, Коленька, дров натаскав, устроился рядом на лавке, и разговор нелегкий начал:—?Ба, мне помощь твоя нужна…—?Что стряслось? —?тут же обратилась на него Марфа. —?Лихорадит опять?—?Со мной хорошо все. Надо, ба, матушке Якова Петровича помочь. Недужит она сильно и давно уж.—?Ежели так, почему сам ко мне не пришел, а тебя, мальца, подослал? —?посмотрела Марфа на внучка с подозрением, руки в бока уткнув.—?Ба, да что ты говоришь-то такое, никого он не подсылал! Просто матушка его боярыня недоверчивая, и хочет она от других… ну… —?сбился Николенька, не зная как правильно объясниться. —?Кому помогла ты с излечением, о тебе послушать…—?Это от кого же? Я про недужных своих никому ничего не сказываю, нехорошо это, Николенька.—?А вот хотя бы от… Курбских? —?ухнул в омут с головою Николенька.Из руки бабушки вдруг вылетела ложка щербатая, в гороховой каше измаранная, и ударилась о половицы старые.—?Ты… —?Коленька увидел, как прижала бабушка руки к груди, и нахмурилась нехорошо. —?Откуда про Курбских прознал? Не нужно фамилию эту вслух произносить, беду на себя накличешь!—?Ты сама говорила… —?попробовал объясниться Николенька. —?Давно уж…Бабушка внимательно на внука посмотрела… и сразу многое понятно ей стало.—?Это же он, да? —?подошла Марфа к внуку, и села с ним рядом, заставив в глаза себе смотреть. —?Этот Гурьевский приказал про Курбских прознать? Отвечай!Николенька глаза не опустил, только из рук, удержать пытающихся, вырвался:—?А ежели и он? Для благого дела! Матушку он свою болезную излечить хочет. Это грех разве? Он и меня обещал к себе на службу писарем взять!—?Внучок, послушай меня,?— мягкий голос бабушки задрожал и внутри у Николеньки нехорошо сжалось. —?Я ж тебе добра желаю и сейчас прошу: не слушай того, что этот черный тебе складно слагает. Не знаешь ты, что на сердце у него… правду ли говорит.—?Он… —?Николенька чуть не задохнулся от возмущения. —?Он добр и приветлив со мною как никто, а ты его в обманщики?—?Не знаешь ты, какими погаными могут быть добрые да с виду приветливые, ежели от тебя им что-то надобно.—?Ему от меня ничего не надобно! Он лишь помочь хочет по доброте душевной… —?почти прокричал Коля, и вскочив с лавки, бросился вон из дома.—?Куда ты? —?попробовала остановить внучка Марфа. —?Обед уж на столе.Но Николенька ее уже не слышал. Глаза щипало от слез обидных, в то время как ноги сами несли на бережок заветный.—?Что же я такой… —?шептал Николенька, носом хлюпая. —?И бабушку разозлил, и для Якова Петровича… Яши ничего не вызнал. А еще слово давал, что секрет это наш будет, один на двоих.Размазывая слезы по щекам, мучился Николенька от осознания неразумности собственной. А как только представил он, как разочарованно на него будут смотреть удивительные глаза ласковые, и изогнутся в презрительной усмешке губы чудесные, что так сладко и хорошо делать умеют, то и вовсе в ужас священный пришел, и ничком в траву желтеющую упал.