Часть первая. Опричник Гурьевский. Глава I (1/1)

Глава IМосква, август 1570 годаЯков, сколько себя помнил, просыпался поутру легко, а уж летом, когда зорька ранняя, и подавно. Вот и сегодня, едва затеплился рассвет и подали голос первые петухи, стараясь перекричать птах лесных, поднялся он, троекратно перекрестился на образ Спасителя и, натянув на ночную рубаху верхний кафтан, проследовал из спаленки прочь, чтобы, пройдя по струганным полам, как был босиком, выйти на крыльцо.Настасья, судя по звукам, доносившимся из кухни, уже вовсю радела над утренней трапезой.Утренний воздух был пропитан множеством ароматов. От сарая наносило навозом и прелым сеном, а из садика за домом?— яблочным духом. Будут у Настасьи сладкие пироги на светлый праздник Успения.Яков сошел с крыльца и, завернув к колодцу, набрал в ведро студеной чистой воды и прошел к старой баньке, что спряталась за сараем. Здесь, вдали от хозяйственных помещений, свежесть утра просто звенела в воздухе, а босые ноги приятно щекотала осока, покрытая предрассветной росой. Пройдя через предбанник, Яков оказался в мыльне, где, быстро скинув с себя нехитрые одежды, облился из принесенного ведра, стараясь не замочить волос.Расслабленное, разомлевшее со сна тело содрогнулось от такого варварства, но Яков лишь зашипел сквозь зубы и фыркнул по-кошачьи. Мягкое покалывание кожи от макушки до пяток и легкое головокружение было приятным и уже обыденным. После подобного ?изуверства?, как называла эти водные процедуры Настасья, голова прояснялась, мышцы пели, а внутри разливалось тепло. Зимней порой ведро колодезной воды заменялось ледяной топленой, снежной после жаркой баньки.Растеревшись мягкой холстиной хорошенько, Яков натянул свежую рубаху, оставленную расторопной Настасьей, и пошел обратно в дом… хотя домом его можно было назвать лишь с натяжкой.Скорее?— небольшой домик вдали от главных улиц, что был далеко не пределом мечтаний единственного наследника обедневших князей Гурьевских, но что поделать, пока его состояние не позволяло более просторные палаты вблизи Кремля, да и из дворовых при нем состояли крепостная матушки Настасья, да Микитка, сирота шустрый и сообразительный, что однажды виртуозно срезал у Якова кошель, был пойман на месте, повинился да и остался при князе на посылках. А большего государеву слуге, что обретался в опричном сыскном ведомстве, которое возглавлял Малюта Скуратов-Бельский*, будучи по роду занятий следователем, было не положено. Отвечал Яков на службе за выслушивание изветчиков**, да выслеживание неблагонадежных на земских да опричных землях. В свои сорок он уже был человеком по этой части известным и уважаемым, к Димитрию Годунову да самому Государю вхожим. Знал люд кремлевский уже давно: у князя Гурьевского на долгих беседах в холодных казематах говорили все… даже немые, и старался дорогу ему не переходить.Когда Яков возвратился в дом, на столе в горнице его уже ждал кувшин парного молока, прикрытый от вездесущих мух белой салфеткою, свежий хлеб, зернистый влажный творог и так им любимый брусничный взвар.Князь позавтракал с видимым удовольствием, наперед зная, что отобедать с его многочисленными делами ему не скоро придется. Выдал Настасье пятак на хозяйственные расходы и поспешил одеваться.Микитка тут же подскочил ближе, притащил темно-вишневый кафтан, светлый кушак, мягкие летние сапоги, костяной гребень. Князь не позволил к своим волосам прикасаться, и мальчишка покорно отступил, опустился на колени, помогая натянуть черные сапоги мягкой кожи.—?Я сегодня в допросную, а потом к Государю. Если кто прибудет, пусть дожидается.—?Слушаю, Яков Петрович,?— мальчишка привычно поклонился.***В приказе Якова уже ждал с докладом один из самых приближенных?— опричник Федор Бутиков. Яков выслушал его молча, лишь изредка кивая, и отпустил, забрав очередную пачку доносов анонимных. А ведь впереди его ждала еще и бумажная работа, поименная роспись изветчиков и поставленных ими сведений для Скуратова сама себя не напишет. После обеда, раздав распоряжения и закончив с росписью, Яков отправился к Государю.Последний год еженедельные доклады напрямую Иоанну обыденностью для Якова стали. Это было для него очередной вехой, ведущей все ближе к заветной цели… к ближнему кругу государеву. Даже Скуратов с особым интересом присматриваться стал к своему подчиненному после того, как однажды, пригласив Якова к трапезе на малом обеде, Государь сказал так, чтобы все присутствующие услышали:—?Молодец Яшка! Многое видит да разумеет из того, чего вы и близко не замечаете.В палатах государевых Якова встретил Димитрий Иванович?— младший Годунов, и тут же препроводил в комнату кабинетную.—?Не в духе сегодня Государь,?— посетовал Димитрий. —?Но тебя, Яков, он привечает… выслушает.Яков кивнул, давая понять, что все уразумел, и поспешил войти в комнату, охраняемую самыми доверенными из опричной братии.Годунов объявил появление Якова и дверь за ним затворилась, оставляя Якова наедине с царем.Иоанн не спешил поднимать голову от бумаг, в беспорядке на столе разложенных, продолжая скрупулезно их изучать. И Яков дожидался позволения говорить, украдкой разглядывая Государя. Сегодня тот был одет просто, но как всегда аккуратно, ни в чем не терпя неряшливости. Якову вдруг подумалось, что во многом они с Иоанном схожи. Практически одногодки, да и детство у обоих не сказать чтоб радостным было. Мать Яков совсем не знал?— померла родами, а отец, сгинувший на поле брани, когда ему двенадцать минуло, успел единственного сына ратному делу подучить, да к родственникам до совершеннолетия пристроить.—?С чем, Яшенька, пожаловал? —?умные проницательные глаза Государя смотрели с интересом, в то время как рука, украшенная многоцветием перстней, откладывала читаемые бумаги прочь. —?Я тебя знаю, ты с пустыми руками не ходишь.Яков поклонился.—?Да вот, Государь, есть у меня для тебя занимательный протокол, Димитрием Ивановичем в каземате составленный,?— проговорил Яков, осторожно доставая бумагу из папки, что при нем находилась. —?Один служивый человечишка много интересного наговорил давеча о тех, к кому интерес у нас имеется.***Солнце уже клонилось к горизонту, когда Яков спешился со своего буланого у крыльца. Микитка, карауливший князя у окна аж с обеда, поклонился, как положено, и увел под уздцы ахалтекинца зрелого.—?Умыться готово, Яков Петрович, я б и баньку… только вы не велели.—?Разберись с Громом, корма задай да почисти, не до баньки нынче,?— отмахнулся Яков от парнишки, продолжая о чем-то размышлять сосредоточенно.В августе темнело быстро, потому в горнице уже пылали свечи, а Настасья споро накрывала на стол. Сегодня к вечерней трапезе были у нее почки заячьи, гороховая каша да сладкие пироги с начинкой яблочной.При виде такого изобилия Яков сбросил с себя мрачную задумчивость, что печатью лежала на лице его после разговора с Государем, и, наскоро умывшись и прочитав молитву, за стол уселся.—?А пахнет-то как… —?сглотнул слюну Яков. —?Небось пироги мои любимые с яблоками в меду.—?Они самые, Яков Петрович, а мед липовый, что у башкир на базаре брала.Яков кивнул благосклонно, продолжая неспешно и чинно жевать.—?А что за телега у соседнего двора? —?спросил он позже, доев сдобренную маслом кашу. —?Утром еще вроде не было.—?А, так это к купцу Головнину свекровь пожаловали. Женка его молодая скоро первенцем разродиться должна, видать, с помощью и подарками приехала.—?Ясно, нас это не касается.—?Вы, Яков Петрович, так не говорите,?— Настасья взмахнула руками. —?Женитесь, вот тогда и сами для дорогой жены и повитуху опытную искать будете, и матушку ее со двора не погоните… детки?— они еще не родились, а уже ухода да любви требуют.Яков только бровь выгнул, глядя на разговорившуюся кухарку, но выговаривать не стал, находясь в благодушном настроении, взвар любимый попивая.—?…В повитухи, думаю, старую Марфу позовут,?— тем временем продолжила Настасья, убирая со стола. —?Что к Курбским*** у дворовых ближних роды принимать ходила.Яков, услышав знакомую фамилию, весь обратился в слух.—?К Курбским, говоришь?—?К ним, к ним. Там уж больно тяжкие роды, говорят, были. Ребеночек во чреве неправильно лежал, а она спасла и мать, и ребеночка.—?Хорошая видать знахарка, коли…—?То, что хороша, это точно, только вот… —?Настасья замолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать.—?Что… —?мягко проговорил Яков. —?Только?Настасья этот обманчиво спокойный тон знала, от него на нее всегда дурнота накатывала и руки тряслись.—?Говаривали, батюшка-князь, что с нечистым она знается, оттого и боль быстро отводит, и травки особые да заговоренные редкие собирает, которые не каждому в руки идут,?— проговорила она на одном дыхании.—?Так, говоришь, к Курбским в дом хаживала… —?словно сам с собою заговорил Яков и потер ладони, задумчиво прокручивая на пальце перстень с александритом.—?К Курбским… и не один разок. Я тогда еще подумала… странно это… люди ведь большие, не ей чета.—?Это ты правильно подумала, Настасья. А теперь, ежели что про знахарку эту узнаешь, все мне докладывай.—?Не беспокойтесь, Яков Петрович, только вам-то она…—?А это не твоего ума дело,?— чуть слышно бросил Яков, и Настасья обмерла, вмиг поняв, что болтовней своей умудрилась разозлить на диво благодушного сегодня князя.Поклонившись, Настасья, не поднимая глаз, убирала со стола, а потому не видела, каким неподдельным интересом сверкнули темные глаза, и как растянулись в улыбке красиво очерченные губы.***Коля осторожно ступал по старым, рассохшимся, скрипучим половицам, стараясь не разбудить бабушку, что дремала на печке. Умаялась бедная, опять в ночи ее к кому-то из болезных вызвали, потому проспит она до самого полудня, а Коля покуда может спокойно прогуляться к речке.

Не знал он, правду говорят, али брешут, но верил, что в столь ранний час летом у воды можно русалок встретить, тех самых, про которых бабка сказки волшебные сказывала. Словно живут они в реках да озерах и одиноких странников к себе песнями заманивают.Коля вышел на старое покосившееся крыльцо через темные сени, где не продохнуть было от ароматов травяных… цветы да травы для бабкиных отваров да примочек сушились.Пройдя по маленькому, но чистому двору, Коля оказался за околицей. Домик их с бабушкой стоял поблизости от Москвы-реки, недалеко от Кремля. Долетал сюда и колокольный звон, и мелодии рожков да гусель, когда в праздники гулянья по государеву повелению устраивались.Прикрыв за собой калитку, Коля прошел на бережок, любимое его место, от посторонних глаз орешником да плакучей ивою скрытое. Ранним утром здесь было зябко, наползал от реки туман, шелестели в кроне проснувшиеся птахи.Коля присел на причудливо завернутый ствол старой ольхи и вгляделся в противоположный берег. Тишина, ни единой живой души, ни движения. Любил Коля за эту благостную тишь ранние летние утра. Обидно только было, что эту его любовь бабушка Марфа не разделяла, лишь посмеивалась, и к реке с ним никогда не ходила. Коля вздохнул. Он уже давно привык к одиночеству, наверное, с тех самых пор, как нашли они приют в этом старом доме, что достался бабке от дальней родни. Поначалу, когда двенадцать лет назад прибыли они в Московию из княжества Литовского за лучшей долею, Коля очень хотел найти друзей среди мальчишек местных, но те его отчего-то сторонились. Много позже он понял, что это из-за бабушки, что знахарством промышляла. А тогда было больно и безумно обидно. Ведь не было у Коли кроме бабки ни единой родной души. Отец и мать по пути в Московию померли от оспины, бабка от этой хвори успела только внучка уберечь, да и их с зараженных недугом земель в Московию поначалу пускать не хотели…Это время Коля помнил плохо, ему в ту пору пять годков только минуло. Когда добрались в Москву к бабкиным родственникам, оказалось, что скончался от скоротечного недуга младший брат бабкин, а за полгода до него и жинка его преставилась. Остался им с бабушкой в наследство маленький дом у реки, да коровка. Годам к десяти появился у Коли друг Василий, задумчивый и смирный, матушку его от грудной жабы бабка вылечила, но пути их быстро разошлись, когда тот в услужение к купцу Коховскому поступил и в Астрахань уехал.Тяжко им с бабушкой поначалу пришлось, на чужой земле, да без родственников и добрых друзей, но потом оказалось, что знахари да хорошие травницы на любой стороне нужны. Бабка быстро обзавелась нужными знакомствами среди служивых да купеческой братии, а вскоре и со знатными сошлась. Коле она о своих делах мало чего рассказывала, но по тому, каких слуг да верховых за ней посылали, далеко не бедными были те люди, которых она врачевала. Бывало и в возках неприметных приезжали женщины в богатых однорядках****, но покуда они с бабкой беседы вели, та внучка отсылала.

Несмотря на то, что бабка строгая была, внучка Колю она любила и привечала, медяков, то на пряник, то на новую рубаху, давала, и грамоте заставляла учиться?— пристроила к писарю в ученики. У писаря того сыночка бабушка долго от болей в желудке лечила. Так что к своим шестнадцати Коля грамоту хорошо разумел и почерк имел ровный, красивый, Псалтирь читал споро, а иногда в ночной тиши рифмы слагал про русалок.Коля выудил из кармана антоновку, особо душистая она была в этот год. Даже в их с бабкой маленьком садике родились собственные яблочки. Хрусткое кисло-сладкое яблоко было вкусным и сочным, и мысли Коли снова унеслись к волшебным сказкам, в которых яблоки силу колдовскую имели. Откусишь одно?— здоровье богатырское подарят; откусишь второе?— ума прибавят; а третье откусишь?— деву встретишь красы неземной, которая полюбит тебя всем сердцем. Заболело опять у Коли в груди, хотелось чего-то, только не ведал он сам чего. Началось это еще весной теплой да ранней, когда зазвенели ручьи и полезли из-под снега первые подснежники. Пуще прежнего рифмы слагать хотелось и даже петь под гусли или гармонику. Бабка когда приметила, что внучок ночами спать перестал, мается, да сам не знает о чем, посмотрела лукаво, поговорила о деле молодом да дурном и посоветовала на день Ивана Купалы ребят соседских не сторониться, а идти с ними праздновать. То что не церковный праздник?— пустое, главное для души и тела молодого раздолье.Только не пошел тогда Коля, оробел. Особо, когда увидел как парни с девками готовятся да в лучшее обряжаются. Смелые, красивые, улыбчивые да озорные?— были они слишком шумными вольными да задиристыми, и в свой круг травницы внука принимать не спешили.В тот день июньский он особо не расстроился, закончил ходить за скотиной, воды натаскал и на свой заветный бережок отправился. Улегся на молодой травке и глаза прикрыл. Исчезли причудливые облака, появились сказочные жар-птицы и воины в бархатной одежде, тяжелых кольчугах, на крепких лошадях с длинными гривами и в сбруе золотой…Коля почти задремал, когда услышал невнятный шум, а за ним протяжный женский крик. Коля встрепенулся и, поднявшись на ноги, поспешил с берега к дому.У их изгороди было тихо, лишь квохтали соседские куры да бренчало ведро о колодезную цепь, а вот дальше по улочке, аккурат напротив Васькиного дома, крутились четверо в черном, на черных лошадях. Не узнать их было невозможно. Личная стража Государя?— опричники. О них бабка говорила только шепотом, а на вопросы прятала глаза и молчать велела. Коля осторожно зашел во двор, но отходить далеко от забора не стал, наблюдая. Сколько прошло времени, он не ведал, только показалось ему, что недолго совсем. И вот уже эти самые четверо показались на дороге… но не одни. Теперь был среди них темноволосый человек в ярко-алом кафтане и такого-же цвета щегольских сапогах на низком каблуке. Коля не успел моргнуть, а государевы люди уже скрылись вдали, возглавляемые вырвавшимся вперед человеком в красном.Нет. Никогда не научиться Коле так ездить верхом и носить так естественно богатые кафтаны, от одного взгляда на которые глаз яркостью режет, а сердце вскачь пускается.