Ужасы и смерть в ночи (1/2)
Утро омрачилось болью. Болело всё тело, кроме вылеченной Реном ноги. Кусая саднящие губы, обветренные и разбитые, Эндрю, расстегнув мундир, для верности ощупал шею, рёбра и грудь. По характерной боли он заключил, что справа разливается большой синяк. Рен, который наблюдал за его возней мутными спросонья глазами, не успел нанести повреждений, опасных для жизни. Эндрю отвернулся. Настроение, само по себенерадужное, стремительно ухудшалось. Он потёрся щекой о рукоять ножа и посмотрел на прикрывающее вход одеяло. За ночь пещеру выстудило, поднимались, кряхтя и растирая закоченевшие руки-ноги. Маккензи развел костер, достал еду. Покормил коня. Топлива в убежище оказалось припасено на несколько дней, негласно решили экономить — кто знает, сколько ещё продлится сбивающая с ног непогода. Каждый держался особняком. Маккензи от безделья прикончил оставшийся самогон и только и делал, что спал. Кай Рен выглядел нездоровым. То и дело отходил он к входу и подолгу стоял там. Широкие плечи его вздрагивали. В какой-то миг Эндрю услышал сдавленный хрип: Рен содрогался в кашле. Он был простужен и не хотел, чтобы кто-нибудь это заметил.
Несколько раз он исчезал за пологом. Возвращался облепленный снегом и смурной, но заверял, что поблизости — ни единой краснокожей души. — Вы говорили, за нашим передвижением следят.
— Дикари бросили нас, как только завьюжило, — ровно отвечал Рен. — И к лучшему.
На капитана Генри он теперь старался не смотреть, а те редкие взгляды, что Эндрю замечал, были отчаянными, исполненными какой-то неземной тоски. Жадности в чёрных сатанинских глазах заметно поубавилось.
В их тесной компании Рен оказался изгоем, но не особо страдал от этого. Он разделал конскую ногу, замыл кровь и прожарил её на дымном очаге до хруста. Маккензи набил рот жёстким мясом, как только сняли его с огня. Не стал отказываться и капитан Генри: не к лицу мужчине строить из себя оскорблённую невинность. — И почему нельзя сапоги надеть на сапоги? — рассуждал Маккензи, покуривая после сытного обеда.
— Тяжело попасть каблуком в каблук, — отозвался разомлевший Эндрю.
Рен, разумеется, шутливый разговор не поддержал, судя по его виду, по наморщенному лбу, он уже вёл бесшумный разговор с кем-то в своей голове. Выглядело жутко. Докурив, Маккензи выбил трубку, убрал в карман и подошёл к выходу. Отогнул занавес, и по неровному полу затанцевали снежинки. — Конца и края не видно проклятой непогоде.
— Прибей одеяло обратно, — сказал Рен с предостережением в голосе. Он отвлёкся от своих дум. — Колдуны краснокожих чертей могут учуять дым и дух белого человека даже сквозь вьюгу. Без единого звука Маккензи подчинился, наверное устыдился своей неосмотрительности. Бывалый же северянин, матёрый охотник, и всё любопытно-глупый, как девица в первый свой выход в свет. Капитан Генри разделял его чувства относительно Рена: проклятущий юнец творит что вздумается и со старшими разговаривает высокомерно и порой сквозь зубы как королевский сынок какой-то, и нет на него управы. Про его поползновения и говорить нечего, Эндрю склонен был полагать, что то больше от вседозволенности, от стремления унизить соперника за благосклонность лорда Сноука, нежели от желания взаправду разделить с ним постель. Итак, Маккензи отошёл от выхода, прикорнул на своей лежанке и спустя недолгое время уже спал, как и всякий человек, зарабатывающий пропитание изнурительным трудом, как странник-следопыт, он привык засыпать как только представится случай. Рен последовал его примеру. Неподвижно замер у дальней стены, и, кажется, даже не дышал: ноги вытянуты, руки вдоль тела, раскрытыми ладонями вверх. Тихо пофыркивал утомлённый затянувшимся отдыхом конь. Эндрю маялся от безделья. Снова проверил ружьё, пистолет, нож. В тысячный раз злобно посмотрел на Рена, сожалея,что не может приложить ни одно из этих орудий смерти к его голове, горлу или груди. Он дурно спал предыдущую ночь и совсем не отдохнул, однако напряжение не отпускало. И сейчас не мог сомкнуть глаз, не мог держать их открытыми из-за неприятного жжения, и жалел, что, подобно Маккензи, не взял с собой достаточно крепкого пойла, чтобы забыться хотя бы на несколько часов и дать отдых усталому телу и измученному разуму. — Ваши мысли мешают мне, — раздался мрачный голос из темноты, и Эндрю вздрогнул. — Приглушите их!
Отзываться не хотелось, не находилось слов, чтобы ответить. Не пристало джентльмену браниться грубо и непристойно, выдавая свою уязвлённость, однако учтивого ответа Рен не заслуживал. Каким это образом Эндрю должен был последовать его просьбе, не будь она приказом, отданным самым язвительным тоном? Тяжело иметь рядом человека, привыкшего, что всё вокруг если не подчиняется ему, то хотя бы соответствует его картине мира. Для начала Эндрю хорошо обдумал свой ответ. — Я всего лишь человек. Обычный. И унимать беспокоящиеразум мысли нас не обучают. Да и. Кроме вас за ними никто не подглядывает. Костер догорал. Эндрю поднялся, чтобы подбросить дров, и содрогнулся, заслышав шевеление. Рен встал вместе с ним и направился к очагу. Огонь приходился ему то ли злейшим врагом, то ли братом, потому как взаимодействие его с лицом Рена было воистину впечатляющим, даже повергающим в ужас. Тени съедали плоть щёк, оставляя в провалах глазниц только недобро горящие рыжим глаза.
— Не могу, — обвиняюще заговорил Рен. — Эти ваши мысли! В недрах горы — индейский погост, и духи этого места многократно умножают любую печаль. Я недооценил их влияние. Капитан Генри молча поворошил угли палкой. Исповедь Рена его никоим образом не касалась. Нечего вести себя как скотина, а потом читать его мысли и беситься их содержанию. Вся эта чертовщина больше не беспокоила, человек привыкает ко всему, учится жить бок о бок с постоянной опасностью. Снаружи вьюжило ещё пуще прежнего, белая пелена с еле различимыми чёрными пятнами гор и леса уже посерела. Справлять нужду было неприятно и зябко. Растерев руки снегом и набрав полный чайник, Эндрю задернул полог и вернулся в тепло. Он успел хватить холодного ветра, набрать полные лёгкие морозного воздуха и решить, что всё — суета сует, а жизнь одна, и покуда нет угрозы жизни, нет надобности и задумываться о ней. Ведь, сосредоточиваясь на прошлом, можно упустить будущее и принять в объятия новую, быть может, смертельную напасть. Костер уже весело потрескивал, освещая по-прежнему угрюмое лицо Рена. Пусть его. Эндрю впервые осознал, что оказался втянут в мальчишечью возню о превосходстве, силе и уважении.Цели у оппонента наверняка были столь же бесхитростными: доказать, что авторитет и звание ничто против физической силы и тем более, против колдовства. И в той борьбе в ход идут любые средства, вплоть до уравнения противника с женщиной. Даже хуже: с безымянной подстилкой.
Всё это за долю секунды промелькнуло в голове у капитана Генри, и сразу же ушло, сменившись арктическим холодом и безликой ослепительной белизной чистого разума. Рен поднял голову. — Уже лучше, — слегка удивлённо сказал он и добавил нехотя: — Относительно вас я также ошибался. Эндрю холодно улыбнулся. Рен ждал, что он будет бесконечно жалеть себя? Воистину человек по своим поступкам других судит. Быть может, стоит закрепить результат и притвориться дружелюбным? Эндрю отвернулся, проверяя пистолет на поясе. Потёр бок, убедившись, что при надобности нож легко выскользнет из ножен. — Вы исцелили волчьи укусы. Почему не могли… — Эндрю провёл рукой, изображая шрам на лице, — после стычки с индейцами? Рен посмотрел настороженно, но принял навязанные правила игры. Только потому что сам этого хотел. Как и его спутники, он страдал от ничегонеделанья. — Я был лишён сил. Всех. — Как же так… — Я убил отца. — Голос прозвучал глухо.
Вечер признаний. Подобного Эндрю не ожидал ещё больше. Он уставился на скорбное лицо в отблесках костра. Рен пристально смотрел на подстилку под своими ногами, казалось, ещё немного — и по его щекам потекут слёзы.
— Кем он был? — Французским поданным. Хватит о нём! — отрезал Рен, резко подымаясь.
Французским, значит? Эндрю задумался. Кай Рен не сильно походил на француза. Скорее, на человека, в жилах которого немалая толика индейской крови. Впрочем Эндрю мог и ошибаться, в человеческих родословных он разбирался из рук вон плохо.
Рен стоял у входа, вглядываясь в беснующуюся пургу. Так вот, значит, где его слабое место. Семья. — Лорд Сноук стар, — начал вдруг он.