— 23 — (1/2)
— Неужели, все закончится так?
— Времени нет, оно вытекло песком сквозь пальцы.— Неужели, это конец? Я не верю.
***Мой лучший друг очнулся.Друг, о котором я забыл.
Друг, которого винил в том, что случилось с нами, с Сэмом.Машина доктора Кинг упрямо придерживается скорости, указанной на показателях железных табличек. Райли неустанно разговаривает со мной, задает различные вопросы, словом, пытается всячески отвлечь от того, чтобы я не захлебнулся в собственных мыслях. Потому что я уже буквально тону в них, теряя смысл сказанных ею слов где-то в начале предложения. Все происходит так быстро, так спешно. Я больше не на инвалидной коляске, длительность возможности ходить с каждым днем все больше и больше, меня приняли в Нью-Йорскую академию искусств во втором семестре, физически я прихожу к той самой "норме"... Скоро Рождество... время действительно проходит так быстро, будто его нет и никогда уже не будет.
И мой друг пришел в себя от комы.Кажется, все действительно приходит в "норму"?Цепляю взглядом высокоэтажные городские дома, пару часов назад сменившие заснеженные горы, вид которых за все это время уже осточертел, став непроходимой костью поперек горла. Пульс родных улиц эхом памяти скребется по стенкам черепной коробки. Кажется, что из любой темной подворотни сейчас выбегут четверо пацанов, детей улиц, детей лета и городских разбоев. Знакомые граффити на стенках отпечатываются на обратной стороне моих век, и руки машинально вспоминают, каково это — рисовать граффити баллончиками с разноцветной краской, подаренными мне Митчем и Броуди. Митч и Броуди... Митч любил эти улицы, особенно тот переулок, заканчивающийся сетчатым забором, перелезая через который, было весело убегать от копов. Митч любил эти улицы. Я любил... Любил.
Большие небоскребы больше не обволакиваются огромным, плавящимся апельсиновой глазурью солнцем, они устилаются пеленой декабрьского снега, мягко падающего наземь, покрывая антрацитовый асфальт.
Вчерашнее известие о том, что Броуди Лоуренс будет жить, врезалось в понимание острым осколком. Мы не виделись так долго... Я даже не уверен, в порядке ли он теперь, помнит ли он меня (в том случае, если ему отшибло память), знает ли, что я жив, что тоже выжил после аварии.— Броуди... — слетает с моих уст. — Он знает, что я?..— Что ты тоже выжил после той аварии? — заканчивает за меня Райли, словно прочитав вопрос, возникший в моих мыслях. Коротко киваю, и доктор Кинг одаривает меня взглядом, поджимая губы, а потом возвращаясь к слежке за ситуацией на дороге. — Он знает.— А он знает, что?..— Что Митч Хеннигат умер, как и твой брат Сэм? — опять будто мысли читает. — Ему вчера сообщили.
Могу только представить, о чем он сейчас думает, как переваривает эту новость, как ненависть к самому себе змеится под кожей, как желание прекратить эту боль эту вину, впившуюся в душу, велико.— И как он?..— Дай угадаю, — смеется, затем продолжая: — как он воспринял это?Киваю головой.— Сам у него и спросишь, мы уже почти приехали.
Поднимаю взгляд, вперив его в вид за лобовым стеклом. Здание больницы выделяется среди всех своей мрачностью. Или просто для меня это место всегда будет таким, потому что с ним связано слишком много. Смерть Сэма, моя инвалидность, подключенный к жизненному обеспечению Броуди. Слишком много плохого дерьма, приключившегося в моей жизни. И даже мама не пришла меня навестить. Никто не пришел. Я был один. Мне было плохо. Мне было так плохо не чувствовать собственное тело ниже бедер. Мне было так хреново, что все "ушли", оставив меня одного жить в этом дерьмовом мире. Мне было... Мне было так плохо...Серый кирпич стен больниц словно давит на глазницы, на него тяжело смотреть. Смотрю на него исподлобья, хмуро, нервно сглатывая ком в горле.
— Ты в порядке? — спрашивает Райли.Черт подери, а разве когда-либо возможно быть в порядке?— Да, — стараюсь звучать нормально, не так, словно меня колотит.Воздух родного города, загоняясь подкожу, служит неким успокаивающим лекарством, и я делаю глубокий вдох, переминаясь с ноги на ногу, выйдя из машины, когда Райли паркует ее у входа в больницу. Этот город прекрасен в любую пору года, мне будет не хватать его шумного импульса, хотя биение сердца Нью-Йорка куда громче и быстрее. Мне будет не хватать этого воздуха в Нью-Йорке. Хах, размышляешь так, Дилан, будто уже собрался уезжать. Ты решил сдержать (не)данное Санни Брайт обещание? Ты решил?Вдох-выдох, О’Брайен.Просто вдох и выдох.— Готов? — доктор Кинг зарывается подбородком в вязанный хомут цвета морской волны и засовывает руки в серое пальто. Делаю что-то похожее на кивок головы, хотя со стороны это явно ничего схожего с кивком не имеет. Так или иначе, данный жест Райли принимает за мое согласие, потому мы оба поднимаемся по ступенькам: она спокойно, я — держась за поручень.
Внезапное тепло обдает холодную кожу огнем, а нос внутри щекочет неприятный, резко врезавшийся запах медикаментов. Морщусь, прокладывая себе путь вперед и рассматривая мелкие цятки на каменном полу.
— Дилан, нам сюда, — Райли указывает рукой направление, кивая головой.Едва ли делаю шаг вперед, понимая, что легкие закупоривает стыд.
Мне стыдно, что я не приходил к нему.Мне стыдно, что я о нем забыл.Стыдно, что пытался покончить с собой тогда, когда Броуди отчаянно хватался за жизнь.Мне стыдно, что я так вел себя, в то время как у Санни Брайт в руках оставались лишь избитых пятнадцать лет.
Пятнадцать лет, которые она предпочла провести в одиночестве.Пятнадцать лет, за которые я уже давно закончу обучение в академии и стану художником.Пятнадцать лет, за которые, она думает, я научусь быть счастливым без нее.Пятнадцать лет, которые сотрут меня из ее памяти.Поднимаюсь по лестнице вверх, замедляя шаг, а затем выхожу на второй этаж, делая тяжкий вздох.
— Его палата номер "207", — доктор Кинг кладет свою ладонь на мое плечо, улыбаясь. — У тебя будет примерно полчаса до того, как ему нужно будет принять лекарства и отдыхать.
— Вы со мной не зайдете?— Нет, — отрицательно качает головой. — Иди, он ждет тебя.Кинг убирает пшеничный локон с лица, поджимая губы в улыбке, а затем отступает от меня на шаг, позволяя развернуться лицом к двери палаты номер "207". Делаю глубокий вдох, затем выдох. И еще раз. И еще. Пока в коридоре не останется кислорода. Рука немного дрожит, касаясь холодного металла дверной ручки, затем оттягивая ее. И скрип двери отдается где-то в черепной коробке.Шаг вперед — и я уже в больничной палате, закрываю за собой двери, не поднимая взгляд. Сердце кровит внутри так быстро, что не возможно толком успокоиться и взять себя в руки.
— Привет, Дилан, — знакомый голос, ставший слишком испорченно-хриплым от сигарет, врезается в ушные раковины.Наконец отрываю взгляд от пола, поднимая его на человека, лежащего на койке с кучей подсоединенных проводков, впивающихся в кожу через катетеры.
— Я так рад тебя видеть, — и в голосе нет ни капельки фальши. Броуди часто сквернословил, часто говорил загадками, но всегда открыто, всегда с чувством, всегда так, что веришь ему. Тепло его слов заставляет меня совершить сдавленный выдох и сделать шаг вперед, к нему. Кривой и неаккуратный, неуправляемый.
— Броуди... Я так... Я так рад, что ты пришел в себя...
Беру стул и ставлю его рядом с кроватью, бросая короткий взгляд на Лоуренса. Все такой же, за исключением отросших длинных волос и небритой щетины на щеках. И взгляд серых глаз теперь смотрит на все иначе: так, словно теперь он знает, он осознанный.
Криво улыбается, запихивая за щеку ложку клубничного йогурта.— Ты не против, если я поем? — пожимает плечами, вертя в руке пластиковый стаканчик. — Как только пришел в себя, сразу так жрать захотелось...— Конечно нет.— Спасибо.На секунды комната погружается в относительную тишину, за срок которой Броуди уминает второй стаканчик йогурта.
— Как твои дела? — спрашивает, соскребая сладость с краев.
— В общем-то неплохо... — роняю вздох. — Я проходил курс восстановления в Юте и заново учился ходить...— А я-то думал, что у тебя с походкой, — слабо смеется уголками губ, — какая-то она у тебя... странная, — узнаю своего друга. Язык подвешен так, что он даже любую трагедию перекрутит так, что от смеха желудок порвется. — А в остальном как у тебя дела, Дали? Ты все еще рисуешь?— Да, рисую, и не переставал, а дела... Все хорошо, Броуди, — цокаю языком, всем своим видом пытаясь не показывать того, что вместо сердца у меня под ребрами окровавленный сгусточек. К несчастью, Броуди знает меня, как облупленного. Порой даже кажется, что лучше меня самого.
— Я понимаю, Ди. Все это... Эта авария... Митч тоже был моим другом, лучшим другом. И Сэм...
— Мой брат был лучшим, — резко перебиваю Лоуренса, на что он только согласно кивает головой.— Что случилось с тобой за все это время? Ты какой-то не такой...
— На себя посмотри, — издаю смешок, наконец начиная ощущать ту самую легкость, которую я испытывал при общении с ним и Митчем, — можешь легко косплеить Тарзана, серьезно.
— А тебе, судя по выражению твоего лица, можно мимом подрабатывать, О’Брайен. Что с тобой случилось за это время, кроме инвалидной коляски?— Я кое-кого встретил... — слетает с моих уст. Это так привычно рассказывать Броуди обо всем. Так привычно вообще с ним разговаривать и знать, что твой секрет будет унесен в могилу. Какими бы мы в свое время двинутыми на голову идиотами не были, мы были лучшими друзьями...
— Ты так же говорил и о Дженни, Ди.— Все не так, Броуди. В этот раз я встретил того, с кем хотел бы просыпаться по утрам, ложиться в кровать, словом того, с кем можно было бы думать о будущем...— Прошло столько времени, а Ромео в тебе все еще жив, — заталкивает ложку с йогуртом за щеку. — Дай угадаю, она чем-то похожа на Дженни? У тебя на таких падкость, О’Брайен.
Она не похожа на Дженни.Она не похожа ни на одну из тех девушек, которых я знал.Она не похожа на ту, кто сдается. Но, тем не менее, она сдалась.— Нет, — отвечаю несколько тихо, и улыбка Лоуренса немного гаснет после осознания, что шутки в нашем разговоре не к месту. — Не похожа...
— Ты меня заинтриговал, Ди. Черт, да кто она? У тебя глаза так светятся, как никогда прежде. Ну, только когда ты рисуешь...
— Ее зовут Саманта Брайт.— Что ж, кем бы ни была эта Саманта Брайт, ты в ней потерян с концами, чувак, — опускает взгляд на пустой стаканчик, затем отставляя его в сторону на прикроватный столик. — Расскажи мне о ней.— Как-то в другой раз, Броуди, — бью себя пальцем по коленке, поджимая губы. Если начну рассказывать о ней, то реально порвусь прочь собственными эмоциями. — Я обязательно тебе о ней расскажу, только позже. Тогда, когда пойму, что между нами с ней происходит...
— Хорошо, — отвечает, стараясь не концентрироваться на данном разговоре, тут же меняя тему: — Что еще у тебя произошло за это время? Такое ощущение, словно половина жизни прошла. Я себя как в зеркало увидел, очнувшись после комы, так сначала не узнал, будто забыл, как выгляжу.— Меня приняли в Нью-Йоркскую академию искусств на второй семестр, вот, — потираю ладони, сутулясь, отчего ключицы проступают.