— 21 — (1/2)

"Помни".Бьет молоточками по вискам, раздается громким эхом внутри черепной коробки. Ты всегда знала, кто он, Сэм. Как ты могла?.. Как ты могла забыть? Ты помнишь его? Да, ты помнишь. Воспоминания у вас общие, как и солнечный свет, как и дыхание: ты делаешь глубокий и рваный вдох — он за тебя выдыхает теплом тебе куда-то в щеку.

"Помни".

Пульсирует по венам и артериям, и сердце заставляет кровить со скоростью света. Ты же помнишь, как он рисует. Ты помнишь, как именно звучит твое имя на его губах, и ты помнишь их вкус. Мята. Сладкая-сладкая мята. Ты помнишь, что его темные волосы мягкие на ощупь. Ты помнишь, как его шумный пульс всегда пропускает один гулкий удар в твоем присутствии. Ты помнишь тот свет, каким сияют его глаза. Ты помнишь. Как ты могла забыть?"Помни".Ломит кости до крошева, до пыли, вшивается в подкорки на ряду с собственным именем. Ты предпочла бы забыть саму себя, нежели его, не так ли? Лучше больше никогда не вспомнить, что тебя звали Санни Брайт, Солнышком, нежели еще раз увидеть, как ему больно. Потому ты помнишь, Санни. Ты отчетливо помнишь о нем все.— Дилан? — мой голос не похож ни на лепет, ни на шепот. Это что-то среднее, какой-то микс.Чувствую, как его пальцы утирают мои щеки, и только тогда понимаю, что неосознанно плачу. Его руки такие теплые, такие широкие и такие родные... По-родному пахнут красками и мятой, как и сам Дилан. Не могу контролировать свои действия, мне просто нужно быть к нему еще ближе, настолько, насколько это вообще возможно, потому касаюсь пальцами его плеча, прощупывая трапециевидную мышцу. Ощущаю его сбитое горячее дыхание, обжигающее кожу на щеке. Он просто вдыхает запах моих волос так глубоко, как будто не может надышаться мной, ему мало.

— Ди... — конец его имени заглушается его губами, накрывающими мои. Невольно прогибаюсь в пояснице, упираясь своим животом в его и осознавая, что у меня подкашиваются коленки от одного его прикосновения. Боже, да от одного только его вздоха я теряю рассудок, и отныне я неспособна здраво мыслить, да я и не хочу.— Не говори, — проговаривает мне в губы, принимаясь оттягивать мою нижнюю губу, целует меня несколько грубо, практически заламывая мне руки. Тихий стон, вырывающийся из недр моей гортани, тонет в его поцелуе, — мне, — коротко разрывает поцелуй, затем я чувствую, как моя спина еще больше врезается в стенку, практически до боли, но боль рядом с Диланом всегда сносная, всегда незаметная. Когда он рядом, я помню "нас", — не говори мне, что не помнишь меня, — практически рычит, проделывая дорожку из поцелуев от уголка губы, по которой проходится кончиком языка, к скуле, выцеловывая каждый миллиметр моей кожи от виска к подбородку, и я невольно откидываю голову назад, понимая, что полностью обезоружена. — Не говори мне, — его теплые руки касаются края моего свитера, оттягивая его и закрадываясь под него. Под кожей словно разливается жидкое электричество, когда его пальцы скользят по коже моего бедра. Невольно кладу руку ему на затылок, зарываясь в темные волосы тонкими пальцами. И он целует меня до тех пор, пока в легких не заканчивается воздух, пока они не начинают гореть, оставляя внутри лишь пепел.

К сожалению, вдох становится тем самым отрезвляющим средством для сознания, что заставляет Дилана разорвать поцелуй, отступить на шаг и посмотреть мне в глаза с морями сожаления во взгляде цвета кофе.— Прости, — шумно роняет, пытаясь отдышаться.Но если воздух заставляет людей здраво мыслить, тогда зачем вообще дышать?— Я... — тянет, касаясь большим пальцем своей нижней губы, растирая ее. — Я не должен был, прости... — отступает от меня на еще один шаг. — Я не должен был, номне было это нужно, мне так хотелось... Я-я, — пытается найти слова на оправдание, прикусывая губу, а затем замирая на мгновение, — я... Санни, мне жаль.— А мне нет, — отвечаю, не осознавая, насколько тихо это прозвучало, или просто Дилан настолько погружен в извинения, что даже не слышит меня.— Господи, — закрывает свое лицо ладонями, тяжко вздыхая. — Ты же... Ты же только меня вспомнила...— Дилан, — делаю мелкий шаг вперед, вздрагивая. О’Брайен меня не слышит, лишь лихорадочно запускает свои пальцы в темные и спутанные волосы, нервно качая головой, и отступает на шаг, оборачиваясь ко мне спиной:

— Прости меня, Брайт, мне было нужно... Мне было нужно так несколько грубо тебя поцеловать, снова ощутить тебя рядом, чтобы поверить, что это все еще ты, что ты все еще меня помнишь... — его голос несколько дрожит, он насквозь прошит жалостью и безысходностью, а еще отчаянием и усталостью. Шумные отголоски его голоса эхом отбиваются от стенок моей черепной коробки. — Мне... мне жаль.— Дилан, а мне нет, — роняю вздох, подходя к нему со спины. Он вздрагивает, когда я касаюсь холодными пальцами его футболки, чей холод проникает сквозь ткань, заставляя миллионы мурашек пробежаться вдоль позвоночника. Чувствую, как напрягается его тело, когда я обнимаю его со спины, как под моим ладонями, обхватывающими его грудную клетку, напрягаются мышцы.

Ему жаль. А мне нет.Мне жаль только то, что я себя не контролирую, и что забвение ко мне может придти в любую минуту, стоит мне только уснуть.

Ему жаль. А мне абсолютно нет.Хочется, чтобы он целовал меня так, чтобы вкус его поцелуев навсегда впечатался в мои губы, и они были бы со вкусом мяты, стоило мне только облизнуть их кончиком языка; хочется, чтобы прикосновения его пальцев к моей коже оставили на ней невидимые шрамы, ожоги, каждый раз напоминающие мне о том, что Дилан — часть моей реальности, а не воспаленная фантазия ума или часть той Вселенной, где Саманта Брайт счастлива, где она здорова,где у нее есть полноценная семья и человек, который любит ее; хочется задохнуться словами Дилана, так, чтобы они стали комом в горле, непроходимым и упертым, который так просто не уберешь, забыв.

Ему жаль.

А мне хочется как тогда, когда мы лежали в кровати, тянули свои руки к журавлям-оригами, свисающим с потолка. Как тогда, когда он целовал меня, а его руки крепко сжимали мою ладонь, давая понять, что он не уйдет.Ему жаль.А мне — нисколечки.

— Ты меня слышишь? — лепет моих слов рикошетит от его острой лопатки куда-то в воздух, и Дилан роняет тяжкий, но тихий вздох. — Дилан...

— Мне просто...

Он такой теплый, такой родной. Такой мой Дилан. Тот самый, который всегда будет бороться с темной стороной самого себя, потому что ему есть, ради чего. Такой мой Дилан, который в итоге выбрал жизнь, выбрал солнце и чувства, вместо крышки гроба, непроглядной темноты и корочки льда, которой покрываются внутренности.

— Дилан, будь со мной, — не могу понять, говорю ли это на самом деле, или это звучит лишь у меня в голове. Я хочу, чтобы он снова был моим, хочу снова ощутить вкус его губ, почувствовать, как все внутри плавится, стекает куда-то вниз от одного только его взгляда. О’Брайен едва заметно вздрагивает, когда ощущает, как мои губы выцеловывают каждый его позвонок, проступающий сквозь майку. Кажется, с его уст слетает сбитое "что ты делаешь?". Кажется. Или этот вопрос звучит только у меня в голове. Или нам двоим больше не нужны слова, чтобы разговаривать, прикосновения скажут все за нас.— Мне было это нужно, пока ты — все еще ты... Пока ты меня помнишь... — его голос ласкает мембраны, заставляет что-то начать искалывать мне позвоночник. — Мне нужно, чтобы... — не договаривает фразу, так как я его перебиваю:— Поцелуй меня.Что?— Что? — небрежно роняет, и я понимаю, что вот оно: наши с ним отношения никогда не строятся на счастье, они строятся на боли, которую мы пытаемся друг у друга забрать себе или разделить частично. Он поворачивается ко мне лицом аккуратно и медленно, касается моих тонких запястий, прощупывая пульс, который бьется где-то в висках, отдаваясь болью в тяжести хрупкого черепа.

— Я сказала, что хочу, чтобы ты меня поцеловал, — так крепко, так нежно, так сильно, так навсегда, так, чтобы запомнить, так, чтобы твои губы стали моими, так, чтобы твой запах въелся мне в кожу, так, чтобы твой образ навсегда запечатлелся на обратной стороне моих век. Чтобы я больше не видела темноты во снах, а проснувшись, я шепотом прошептала бы твое имя. Потому что я помню. Я помню тебя, Дилан. Тебя пытаются у меня забрать, но теплота твоих рук и взгляд глаз цвета осени навсегда останется тенью на задворках моего сознания. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня так, чтобы я запомнила, чтобы этот поцелуй каждый раз был первым, о чем я вспомню, думаю о тебе. — Пожалуйста, — мой голос хрипит. Он никогда не будет жестким, громким, с нотками грубости. Мой голос всегда наполнен теплом и солнцем, а сейчас — отчаянием и болью.

Я просто хочу, чтобы Дилан был рядом со мной.Пока я — я еще я.Пока я помню.

— Санни, — мое имя всегда звучало с его уст как-то по-особенному. — Са-а-ани... — растягивает мое имя шепотом, подушечками пальцев едва ли касаясь моей щеки, затем трогая на ощупь мои волосы. Прислоняется своим лбом к моему и просто закрывает глаза.А я понимаю, что все во мне сжимается в ком и уходит куда-то в пятки.Ты помнишь, каково это — любить его, Санни?

Так люби, пока ты можешь.Sia – My love (male version))Ромашка. Она пахнет ромашкой. А на губах все еще вкус ее губ — спелый гранат. Ловлю теплоту ее дыхания на своей щеке, понимая, что от одного ее касания все во мне замирает. И до ее губ остаются лишь сантиметры. Лишь миллиметры. До ее губ больше ничего не остается, когда я вновь целую ее так, как она хочет, только мягко, только нежно, только так, чтобы она запомнила этот поцелуй навсегда.Ее руки везде: зарываются в мои волосы, оглаживают спину и плечи, касаются края моей футболки, задирая ее наверх. Тонкие и холодные пальцы касаются разгоряченной кожи, заставляя волны электрических импульсов гудеть под кожей.

Она помнит меня.

Моя. Моя Сэм помнит меня.Чуть прикусываю ее нижнюю губу, оттягивая ее, и Санни сминает в кулаке мою футболку. Чувствую, как у нее подкашиваются коленки, как она ослабевает в моих руках, не в силах элементарно стоять на ногах.

— Са... Санни, — разрываю поцелуй и чуть отстраняюсь от Брайт, когда она предпринимает попытку снять с себя свитер. Девушка дышит шумно, спешно облизывая чуть опухшие и покрасневшие губы, окидывая меня взглядом васильковых глаз. — Ты... Ты не должна... Ты не должна, если не хочешь, — шумносглатываю, и Сэм растягивает губы в улыбке, в той самой улыбке, которая была на ее лице в первый день нашей встречи: добрая, искренняя улыбка. — Ты... — хмурюсь, когда Брайт отходит от меня на несколько шагов в сторону двери. Аккуратно и медленно закрывает ее на замок. — Санни?

Она стоит ко мне спиной, а от ее молчания все внутри меня словно стирается в костяную пыль.Скажи что-нибудь.

Скажи, что мы не должны.Скажи, что мы должны, что это правильно.Просто... Просто скажи что-нибудь.Она стоит ко мне спиной, словно думает, а затем медленно поворачивается ко мне лицом.— Сейчас мне кажется это таким правильным... — издает нервный смешок, пальцами теребя светлый вьющийся локон. — Ты?.. Ты хочешь?.. — запинается, и на ее щеках выступает румянец. — Ты хочешь меня? — поднимает на меня этот свой васильковый взгляд из-под длинных и пушистых ресниц.

Х... Хочу ли я ее?Переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь усмирить бешеный сердечный пульс, выламывающий грудную клетку.

Хочу ли?У меня больше не хватает слов, чтобы ответить, все слова спрятались куда-то вглубь моего сознания, а на губах замирает немая тишина. Она стоит напротив, в паре шагов от меня, нервно теребит свой локон пальцами, не сводя взгляд васильковых глаз. Растянутая горловина ее свитера обнажает тонкую шею, впадинку и острую ключицу, прорезающуюся из-под тонкой бледноватой кожи. Она принимается смущенно снимать с себя свитер, оставаясь лишь в одном лифчике. Ловлю себя на мысли, что мне до одури хочется зацеловать каждый дюйм ее кожи, каждую шоколадную родинку на молочной коже. Она стоит передо мной, такая красивая, что дыхание перехватывает, и дышать воздухом больше не приходится, потому что один ее взгляд дает тебе все, чего только можно желать. Мнусь, а затем молча сжимаю пальцами края своей футболки, задирая ее наверх и снимая в итоге. Ткань бесшумно падает наземь, не нарушая повисшей тишины. У Санни губы подрагивают, и взгляд падает ниже моих глаз, невольно изучая мое тело, все те мелкие шрамы, оставшиеся после аварии. Делаю один шаг к ней. Второй. Третий. До тех пор, пока ее сбитое дыхание не обжигает мое плечо. Она поднимает на меня свой взгляд — немного растерянный, но нежный, — поджимает свои губы в улыбке. И мы наконец-то становимся такими, как и должны быть: я стою на ногах, наконец-то опускаю голову вниз, чтобы на нее посмотреть, ведь она такая маленькая; она помнит меня, мило улыбается, не зная, что ей делать, можно ли сделать шаг еще ближе ко мне, можно ли прикоснуться к обнаженному участку кожи на моей груди и нащупать подушечками пальцев тихую вибрацию моего пульса. Как тогда, когда она со мной танцевала тем вечером. Девушка в красном платье и кулоном журавлем-оригами на тонкой шее. Мы наконец стали такими, какими должны быть. Она меня помнит. Я наконец могу ее полноценно обнять. Солнышко неуверенно поднимает немного дрожащую руку, поднося тонкие пальцы к моему плечу, но так и не касаясь кожи. Наблюдаю за ее реакцией, за тем, как она молча поджимает покрасневшие губы, как тьма ее зрачков-гвоздиков расширяется в диаметре, "оккупируя" синеву кромки васильковых глаз. Неуверенно кладет руку мне на ребра, просовывая ее под сгиб моего локтя, а затем повторяет точно то же движение со второй своей рукой. Чувствую, как каждую мышцу сковывает оцепенение, когда ее руки смыкаются в замок вокруг моего тела, а голова прислоняется к грудной клетке, словно Брайт слушает мой пульс. И в этот момент все вокруг замирает. Она просто прижимается ко мне всем телом так, словно боится, что весь окружающий мир начнет затягивать ее ко дну, слово она боится его. Она прижимается ко мне так, словно, если отпустит, я исчезну, или того хуже — она меня забудет. Она прислоняется ко мне так, словно хочет стать со мной один целым, чтобы ее силы ходить стали моим, чтобы моя память стало ее, чтобы мы поровну разделили нашу боль. Она обнимает меня так, словно я самый лучший человек на свете... Она просто обнимает меня. Так крепко, как никто и никогда прежде, как никто и никогда до. Как никто и никогда после. Подушечками пальцев прощупываю низку проступающих жемчужин-позвонков, обнимая ее в ответ.

Скажи что-нибудь, Дилан.Скажи.Спроси ее, нужно ли тебе перестать.Или не спрашивай, просто целуй ее.

Или вообще молчи, продолжая впитывать в себя тепло ее кожи и запах ромашки до того, что в легких прожжется дыра.Она смотрит на тебя и мило улыбается. А ты гладишь ее по щеке, не в силах сдержать собственной улыбки. Она оставляет короткий поцелуй на твоих теплых ладонях, и ты видишь в ее глазах те самые искры счастья, заставляющие все в тебе взрываться яркими фейерверками. Она становится на носочки, целуя тебя в уголок губы, а ты вовлекаешь ее в полноценный поцелуй, проникаешь концом языка в ее рот, и она тебе даже не перечит.

— Я хочу, чтобы сейчас ты был со мной рядом, — ловлю ее слова своими губами, делая шаг вперед и тем самым заставляя Сэм отступить назад, ближе к кровати.

— А я хочу, чтобы ты была со мной всю мою жизнь.Аккуратно кладу ее на поверхность постели, принимаясь разбираться с пуговицей и молнией на своих джинсах, пока Санни тянет резинку своих спортивных серых штанов вниз, оголяя кожу бедра. Брайт вновь улыбается — в этом она вся: когда тебе страшно, улыбайся; когда ты не знаешь, что делать, улыбайся; когда над тобой нависает парень, снимающий с себя джинсы, чтобы затем зацеловать тебя до смерти, улыбайся; когда ты на нервах, то... Вы сами знаете, что нужно делать. Улыбка всегда спасает. А меня от желания прикоснуться к ней уже не спасет ничего, кроме ее тихого "постой". Но ты же не скажешь так, Санни, да? Нависаю над ней и Санни прикусывает губу, подавляя хриплый стон, как только мои губы коснулись ее шеи. Руки упираются в кровать по обе стороны от ее хрупкого тела, практически прижимаюсь к ней грудной клеткой, срывая сладость с ее кожи на шее своими губами. Брайт закрывает глаза, подставляя под поцелуи свою шею, и я понимаю, что конкретно еду крышей от ощущения собственных губ на ее коже. Меня еще ни от кого так не ломало. Ни от Дженни, ни от остальных. Я заставлял девушек выстанывать мое имя, при этом думая лишь об одной, но ни одна из них не была ни на йоту близка к тому, чтобы заставить меня чувствовать то, что делает Сэм.