— 19 — (2/2)
Это Солнышко запихнули сюда из-за несползающего с фэйса смайла.Диагноз: синдром вечной улыбки. Срочно вылечить.
Срочно. Или щас рожа треснет.— Х-хорошо, — мямлю, когда замечаю, что девушка даже не собирается отставлять кактус в сторону, — ладно... — едва выдыхаю, ощущая, как все внутри сжимается до боли. — М-мы познакомились в начале осени... Ты помнишь? — все внутри подбирается, а рука Санни ослабевает. Это больше похоже на правду. — М-мы... Я... — бросаю резкий взгляд на пол, как будто по его поверхности разбросаны подходящие слова и фразы. — Я был прикован к инвалидной коляске, — замечаю, как Санни вздрагивает. Черт, она до того меня боится, что даже шугается от звуков моего голоса. — Я... Я не хотел больше жить... Но ты спасла меня тогда, на дороге возле парка, ты помнишь, Санни? — делаю аккуратный шаг вперед, замечая, как по ее щекам скатываются слезы.
Все, о чем я сейчас говорю ей, она словно слышит впервые.— Т-ты... Ты совершенно ничего не помнишь обо мне?
Она отрешенно качает головой (заново меня ломает, уже в который раз за это утро).— Ты не помнишь, как приносила мне каждое утро цветы?Цветы?Да, блять, никаких цветов!— Помнишь, как приносила всем яблоки, а мне — апельсины?Ничего. Вообще.— Это что?— Это кактус. Его зовут Дилан.— К-кактус? Ты назвала кактус моим именем?— Ты помнишь, как подарила мне кактус, назвав его моим именем? Ты помнишь? — голос срывается на гребаный писк. Он фальшивит, пытаясь звучать сильно и уверено. Блять, уверенности во мне сейчас ровно столько же, сколько в Санни Брайт воспоминаний обо мне. — Неужели... Неужели, ты не помнишь?..Она стоит и плачет, роняя стеклянный вазон на пол. Тот звонко разбивается, заставляя девушку отпрыгнуть. Сэм обхватывает саму себя за острые плечи, просто смотрит на меня, не в силах вспомнить, кто я.
— Был праздник, где ты пела и играла на гитаре, — шмыгаю носом, понимая, что начинаю рваться по швам. Я думал, это будет легче. Я думал, это будет намного легче и не тогда, когда я полюблю ее настолько, что обратного пути уже не будет. А та херь, что поражает ее голову, стерла все, что было между нами, на нули. — Ты тогда была такая красивая... В том красном платье, — как-то машинально наклоняю голову чуть вправо, ощутив отечность в позвонках шеи. Мне нельзя так долго стоять, мышцы еще не привыкли выдерживать так много нагрузки. Хочется дико куда-то сесть, коленки трясутся, и Санни, кажется, замечает эту дрожь во мне.
— Т-ты... — лепечет невнятно, полосуя взглядом мои ноги. Шатаюсь на месте, заставляя себя стоять так же выносливо, как солдат.
— Ты помнишь, Санни? Помнишь, как мы поцеловались? Помнишь, как ты со мной танцевала? Ты помнишь, как заставила меня улыбаться? Как снова заставила любить жизнь?— Не-е-ет, — тянет, практически закрывая уши.
— И я полюбил тебя, Санни Брайт...
Ненавижу тебя!Ненавижу тебя, Санни Брайт! Как же я тебя ненавижу!Тошнит от твоей улыбки! Не улыбайся!— А ты полюбила меня в ответ...Санни начинает кричать, берясь за голову, и громко плакать. Я рассказываю ей о прекрасных вещах. Вещах, где она улыбалась, где заставила чье-то сердце снова кровить под ребрами.
— П-прекрати... — мычит, роняя тяжкие вдохи, Хватается руками за голову, зарываясь пальцами в светлые волосы и сжимая виски так сильно, словно хочет раздавить себе же череп. — Хватит... — присаживается на корточки, а затем и вовсе заваливается на бок, не удержавшись на ногах. — Не говори обо мне так, — ее слова размываются слезами и вздохами, а ощущает она себя так, словно сходит с ума, — так, словно я тебя любила... Я тебя не помню."Я желаю, чтобы впредь ты больше никогда не улыбалась".Поздравляю, Дилан, твое желание сбылось. Все, как ты хотел.
Отступаю на шаг назад, ощущая, как от ее слов меня дробит на костяное крошево.
— Ты не помнишь, что ты мне пообещала?.. — уже даже не знаю, проговариваю ли я эти слова вслух. Или просто они у меня только в голове, засели клином, который ничем не вышибешь.
Она пообещала мне, что будет помнить.
Она обещала.Она поклялась, что не забудет меня.— Ты обещала мне вчера, что будешь помнить...Не помню точно, в какой момент комната двери Санни раскрывается, скрипя, и в нее влетают Глория с Райли, за чьей спиной принимается прятаться девушка, изредка поднимая на меня заплаканный взгляд, да пара работников этого гребнутого санатория, которые принимаются меня оттягивать за руки куда-то в сторону, подальше от Санни.Она мне больше не говорит ни слова. Молчит и просто плачет. Смотрит на меня этим своим взглядом, в котором читается полнейшая отчужденность на мой счет.
— Санни... — хриплю, ощущая, как лопатки ноют, мне словно руки выламывают, ведь меня насильно выводят из комнаты, а я сопротивляюсь. — Санни! — повышаю голос, и девушка снова вздрагивает, издавая хнык и пригреваясь в руках у Глории, которая гладит ее по голове. — Сэм... Сэм, пожалуйста, не надо... Это... Это же я, Дилан, — уже на изломе, на остатке сил, которых практически больше нет. — Это я, окей?Окей.Ты снова для нее чужд. Снова для нее тот, кого она не знает. Все, что она помнит о тебе, это страх проснуться рядом с тобой, с незнакомым ей человеком, чьи руки вдоль и поперек испачканы красками и футболка тоже. Все, что она помнит о тебе, это те слова, которым нет доказательств. Быть может, она забыла тебя потому, что только ты чувствовал себя счастливым, а она — нет?
Ты снова на самом старте, Дилан."С возвращением".— Она тебя не помнит, Дилан, — слова Райли слишком предсказуемы, как и жалость, которая бьет фонтаном из ее глаз по отношению к нему. — Тебе лучше уйти, — конечно, в таких случаях всегда "лучше уйти", потому что нет альтернативы действий. В данном случае уж точно нет ничего такого, что можно было бы сделать.
А затем дверь в ее комнату передо мной закрывается...— Сэм... — шепчу. — Сэм! — стучу ладонью по поверхности.Она. Меня. Не помнит.Я чувствую, что мне с каждым днем становится все лучше и лучше.Но только не ей. Мы словно поменялись местами.
Прогресс и деградация. Словно я забрал у нее все силы на борьбу."Теперь весь солнечный свет мой".***От лица Санни.Реакция на то, что кусок моей памяти вырвали с корнем, была нормальной, как ни странно. Я знаю, что это у меня бывает, и знаю, что не могу помешать этому. Просто так случается, Санни. Ты уже давно с этим смирилась. Виски ноют, да и вообще голова как-то болит, словнов ней эхом отбивается счет. Эмоционально я прихожу в себя часа через два после разговоров с Райли и теплых рук бабушки, прижимающих меня к себе. Довольно быстро на первый взгляд, или это от того, что мне дали приличную дозу успокоительного, но не снотворного. Меня не типает и не трясет — хороший признак того, что я вполне осознанно и адекватно оцениваю ситуацию.
Я проснулась рядом с кем-то, кто представился Диланом.Но, хоть убей, не могу ничего о нем вспомнить.Да, мне было страшно, страшно и сейчас.Но кактусом я в него не запустила, это уже прогресс.Я — Санни Брайт.Я знаю, отчего умер дедушка и мама, и знаю, что тоже больна.Я люблю петь и играть на гитаре.Наверное... Я играла и для него.
Со слов бабушки и Райли, а им я верю, все сходится с историей Дилана, кроме моего обещания помнить его. Значит ли это, что он и впрямь был частью моей жизни? Значит ли это, что он очень много для меня значил? Значит ли это, что я могу его не бояться и верить ему? И вообще, как можно напрочь забыть о человеке, который сказал, что... Что я его любила? А я любила его? Делаю тяжкий вздох. Все в этой комнате напоминает мне о нем. Об этом странном Дилане, которого я запомнила по дрожащим коленям, словно ему больно и тяжело стоять на ногах (ах, да, он сказал, что был прикован к инвалидной коляске), да океану Вселенской боли в его глазах, которая, казалось, сейчас затопит весь мир.Наклоняюсь, поднимая свитер с пола, а затем и выпрямляясь, запрокидываю голову наверх и задерживаю взгляд на рисунке на стене. Не помню, чтобы раньше он здесь был. Он не похож на то, чтобы быть частью обоев. Стены в комнате без обоев, они цвета нежного персика, выкрашены идеально и ровно. Этот рисунок был кем-то нарисован, причем недавно, судя по запаху краски в комнате. Кто-то нарисовал персональное солнце для меня на стенах, моих личных птиц, мои звезды и мое небо. Только для меня одной. Большое-большое солнышко, чтобы оно грело, отдавало мне свое тепло, и мне становилось лучше.Дилан. Его руки были перепачканы краской.Наверное, это он нарисовал. Но зачем? Потому что он сказал, что любит?Может... Он хочет меня спасти?Этому Дилану удалось заставить меня улыбнуться. Уголки моих губ скользят вверх, и я чувствую, как кожа на щеке стягивается, словно на ней засохла грязь. Хмурюсь, проделывая себе путь в ванную комнату к зеркалу. Тяну холодный металл дверной ручки вниз, проскальзывая в помещение. Спешно заправляю выбившийся из хвоста на затылке светлый вьющийся локон за ухо, поджимая губы, а затем бросаю взгляд на зеркало, и пара васильковых глаз смотрит на меня в ответ. Щурюсь, разглядывая засохший след от краски на своей щеке.И пальцы едва ли касаются подушечками желтого следа.Как, наверное, касался он, Дилан.Такой шершавый, но отчего-то приятный на ощупь.Будто мне нравилось, когда его рука касалась моей щеки.Такой яркий, желтый. Прямо как то солнце, что распускает у меня на стене.Это он его нарисовал для меня, и, возможно, я ему помогала.Подушечками пальцев спускаюсь чуть ниже.Или я спала, а он хотел сделать мне подарок.Все внутри замирает, когда прикасаюсь к уголку губы.Возможно, он целовал меня, а я целовала его в ответ.У меня дыхание перехватывает, и кожа начинает покалывать.Возможно, он усыпал меня поцелуями, и мне это нравилось.Кончики пальцев ловят собственный сбитый выдох, а низ живота скручивает.Наверное, этот Дилан действительно многое значил для меня.Коротко облизываю губы, ощущая их вкус.Мятные. Сладкая-сладкая мята, от которой немеет рот, но это дарит наслаждение.Судорожно вбираю в легкие воздух, когда в голову стучит осознание.Наверное, я действительно пообещала Дилану помнить.Делаю шаг, понимая, что что-то внутри разливается теплом, стоит мне про себя произнести "Дилан".