— 19 — (1/2)
Ты думаешь, что счастлив?Так вот, открою тебе секрет: "счастья" не существует.***Этот рассвет медленно забирается под кожу, крадется по венам, застревает в памяти. Это утро вместе с воздухом попадает в легкие, впитывается в ребра, наполняет теплом и солнечным светом. Кажется, сейчас еще нет пяти часов утра, а Санни Брайт так глубоко спит, бесшумно втягивая в себя воздух, и только периодическое колебание грудной клетки служит индикатором того, что она вообще дышит. Копна озорных светлых кудряшек разбросана по поверхности подушки. Пушистые ресницы чуть подрагивают во сне, а на щеке красуется желтая отметина от краски — я "наградил", руки у меня все перепачканы, и на футболке засохла пара впечатлительных клякс. Невольно поворачиваю голову влево, бросая взгляд на рисунок на стене: огромное солнце всех оттенков желтого, оно такое теплое, что это можно ощутить физически, потянувшись к нему кончиками пальцев; синее небо, прямо как бескрайнее васильковое поле, такое темно-синее, как воды Мирового океана, и крошево звезд, изображенное на нем. Я рисовал почти всю ночь. Так вдохновленно, как бывает очень редко. Как никогда не было, если быть честным. Как меня до этого никто не вдохновлял. Это персональное солнце для Санни Брайт. Солнце, которое она еще не видела, но которому улыбнется, проснувшись, и все снова будет, как прежде, она снова будет улыбаться так, как раньше. Ведь так? Все снова будут счастливы. Слово, которое я раньше ненавидел. Как и ненавидел себя самого. Хотелось принять душ и смыть с себя тоотвратительное ощущение осознания, что ты — Дилан О’Брайен — инвалидная тварь, виноватая в смерти собственного брата, виноватая в том, что один лучший друг умер, а второй лежит в коме, а так же желавшая всем такой же боли, как и переживал он сам.Сэм умер.Это моя вина, так случилось.Митча нет.Никто меня не простит, хоть и каждую ночь извиняюсь, проснувшись от кошмаров.Броуди лежит в коме.А я, ублюдок, даже ни разу его не навестил."Эгоистичный кусок дерьма. Вечно думаешь лишь о себе, Дилан".
Так я думал. Так я жил до встречи с Санни.
Этот рассвет рисует персиковые блики на коже ее тонких и немного узловатых запястий, на которых из-под тонкой фарфоровой кожи просвечиваются ниточки вен. Утро рисует своими красками свою картину, а я рисую свою, сидя на подоконнике, подогнув одну коленку под себя, а вторую согнув для удобства, чтобы опереть на нее альбом. Один карандаш заправлен за ухо, вторым, более тонким и "легким" по штрихам, я аккуратно обрамляю складку проступающей и чуть угловатой ключицы Сэм, виднеющейся из-под оттянутой горловины футболки. Чуть затираю пальцем, закусывая губу. Руки снова "грязные". Таких рук всегда брезговала касаться Дженни. Такие руки Санни Брайт всегда прижимает к своим щекам. Штрих, отделяя каждую ресничку из-под сомкнутых век, скрывающих взгляд васильковых глаз. Штрих, прорисовывая каждый волосок вьющихся прядей. Я и не помню тот самый момент, когда мои руки схватились за альбомный лист и грифельные карандаши. Рисовать Санни Брайт кажется таким правильным и таким запретно-преступным, словно нарушаю десятки правил. Ну, мне уже не в первой, я столько раз нарушал уличные правила, обрисовывая стены граффити, что местная полиция уже узнавала мой "почерк", но никогда не знала меня в лицо. С Самантой все иначе. Все изменилось с ее появлением в моей бренной жизни. Я стал другим... Таким, каким меня хотел видеть Сэм — собранным; таким, каким меня не узнали бы Митч и Броуди — ответственным; таким, каким никогда бы не стал "прошлый" я без помощи Брайт — самим собой. Вырисовываю едва заметные следы от ямочек на щеках, когда она улыбается, а также небольшие углубления на костяшках ее пальцев, сонно сжатых в слабый кулак, расположившийся на подушке. Она так... Так крепко спит... Штрих, подчеркивая линию немного острого подбородка и детских, но до умопомрачения милых щек.Еще один, выделяя впадинку у основания тонкой шеи между прорезающими кожу тонкими ключицами. Едва заметная линия губ — они у нее красивые и со вкусом граната, а так же их уголки, согнутые в легкой улыбке, в ее тени, но намек очевиден.
На моем рисунке Санни Брайт всегда будет счастливой, она будет обладательницей собственного солнца, распускающегося у нее на стене золотом.
На моем рисунке она будет улыбаться, как будто ей снится что-то хорошее, такое светлое и такое чистое, отчего все внутри млеет.
На моем рисунке Санни Брайт будет девушкой которая каждое утро приносила мне цветы, своей улыбкой заставила меня снова полюбить жизнь.Она для меня всегда будет здоровой, моей Сэм.Никакого счастья.Никакого солнца.Никакого чертового позитива.Откладываю альбомный лист и карандаш на прикроватный столик, улыбаясь уголками губ. Санни сонно потягивается на кровати, не открывая глаза. Обхожу кровать справа, обессилев, но бесшумно опускаясь на ее поверхность. Аккуратно размещаюсь на подушке, подкладывая руку под голову и прикладываясь ухом к мягкой части локтя.
Одними лишь губами шепчу "доброе утро", которое только я и слышу.Утро действительно доброе. По крайней мере пока.
И сердце почему-то начинает биться чаще при виде того, как Сэм ластится и выгибается, словно кошка, потягиваясь и улыбаясь. Она что-то бормочет про себя, себе под нос, и этот лепет становится практически для меня неразличимым, кроме одного отчетливо уловимого слова, произнесенного с улыбкой. Слова "мама".Улыбка? Никакой, блять, улыбки!Сэм поворачивается ко мне лицом, улыбаясь, сонно приоткрывает один глаз, окидывая меня взглядом, а затем снова смыкает веки. Но улыбка на моем лице почему-то тает, стоит Санни открыть глаза еще раз, на этот раз уже посмотреть на меня в оба глаза и не сонно, так, как будто бы я мираж или красочный отрывок сна, а трезво и адекватно, так, как будто я действительно сейчас лежу рядом с ней в одной кровати. И от того, как она смотрит на меня — с полной серьезностью во взгляде — у меня содержимое желудка отрывается от его стенок. И от того, как, словно в замедленной съемке, расширяются ее глаза, и зрачки становятся размером с целый Юпитер, дыхание у меня спирает где-то на уровне гортани, перекрывая доступ кислорода к легким. От того, как радужки ее васильковых глаз охватываются неподдельным страхом, что-то внутри у меня начинает сжиматься до неимоверно маленьких масштабов, щемя в груди.
Ну, не-е-е-ет.Я так хорошо знаю этот взгляд. Так хорошо, словно мне разом ломают ребра.А спустя секунду мое сознание, эту комнату, этот санаторий, кажется, даже всю Вселенную пронзает звонкий и отчетливый крик.Нужно, чтобы все молчали.Чтобы никому не было весело.Она смотрит на меня чуждо. Кричит так, словно делаю ей больно, и сморит чуждо, резко вскакивая с кровати и едва ли не заваливаясь на пол, поскользнувшись о лежавший на полу свитер. Санни Брайт снова смотрит на меня с отчуждением. Она опять смотрит на меня так, словно совсем не узнает.— С-Санни... — с трудом выдавливаю из себя, с трудом поднимаюсь на ноги по другую строну кровати, а девушка обнимает себя за плечи, рассматривая мое лицо с полным непониманием, кто я такой.Снова.— С-Сэм, пожалуйста... — хрипло, на грани срыва, совсем неожиданно. Я ожидал, что наступит тот день, когда Брайт снова меня забудет, Я знал. Я только не думал, что это случится так скоро, тогда, когда я буду совсем к этому не готов, тогда, когда я всерьез решу, что наконец-то счастлив.
— Ты кто!? — она кричит даже не своим голосом, швыряется острыми вопросами, что осколками стекла загоняются мне под кожу.
— Санни, я...— Кто ты? — тон не сбавляет, только переминается с ноги на ногу, делая внезапный шаг вперед, к столу, где стоят маленькие вазоны с кактусами, и беря их в руки на тот случай, если я подойду ближе. Она думает, что я собираюсь на нее напасть, что сделаю больно. А больно делают мне, ведь Санни обещала... Она мне обещала, что не забудет меня.
Санни. Что за имя идиотское такое? Как гребаное солнышко.Да еще и яркая. Брайт. Санни Брайт.
Это шутка, что ли?— Я-я... Я Дилан... — теряю всю уверенность.Санни дышит громко и тяжело, словно сейчас от нервов у нее случится припадок, но тем не менее она стоит на ногах, зажимая в руках вазон с кактусом и замахивается им, стоит мне сделать на автомате шаг вперед.
Осторожнее, блять. Ее всю трясет от одного только твоего вида. Она проснулась рядом с мужланом, которого совсем не знает. У любого был бы шок. Тебе стоит привыкнуть к тому, что тебя забудут.
Тебе хотелось видеть ее счастливой? Тебе хотелось, чтобы она улыбалась?
Так вот больше так уже никогда не будет.На ее лице тут же расцветает искренняя улыбка.Гребаный смайл, который хочется нахрен стереть с ее лица.Да хули ты вообще лыбу давишь? Так весело? Блять.
— Какой еще Дилан? Ты кто?Перестань улыбаться.Я сказал перестань!Ну, не-е-е-ет. Нет-нет-нет. Блять. Блядское блядство! Все внутри сейчас кричит, пытается вылезть наружу из собственной кожи, а я не могу пошевелиться. К... Кто я? Все начинается заново.
— Я твой друг, Санни, — выставляю перед собой руки и делаю шаг вперед, но тут же замираю на месте и мелко пячусь, когда девушка на полном серьезе запрокидывает руку назад, норовя запустить в меня кактусом, таким же зеленым, но не таким же цветущим, как и мой персональный. Кактус по имени Дилан. — Л-ладно... — шепчу, но Санни, кажется, слышит. — Хорошо, я не подойду к тебе, — отступаю на еще один шаг назад, по-прежнему держа руки перед собой. — Видишь? — спрашиваю, старая унять дрожь в голосе. — Я не причиню тебе вред, Сэм... Я... Я обещаю.
— Кто. Ты. Такой? — спрашивает четко, гвоздями вколачивая все три слова мне в грудину.
— М-меня зовут Дилан... Ты совсем ничего не помнишь?— Что я должна помнить?И в горле словно разорвалась мина. И литры горечи начинают обволакивать все внутри. И дышать становится так неимоверно больно, что просто до невозможного. Кажется, Санни начинает плакать, искренне не понимая, что происходит.— У меня нет друзей! — бросает, собираясь швырнуть в меня кактусом за ложь.— П-пожалуйста, опусти вниз кактус, Санни... Опусти, и мы поговорим, пожалуйста... — она недоверчиво скалится, не скрытый ужас крадется мурашками по коже ее спины и рук, заставляя волоски встать дыбом.