— 13 — (2/2)

Или два.И Ауры Брайт не станет. И его не будет рядом, потому что он не хочет на это смотреть. Год или два. Через два года его не будет на похоронах. Через два года девочка с широкой и доброй улыбкой никогда больше не улыбнется ему, взгляд всегда будет холодным, как лед Северного полюса. Через два года ему будет больше не с кем встречаться в парке, молчать и смотреть на то, как на глазах растет собственная дочь. Тогда Саманта Брайт его возненавидит за то что заставил ее смотреть на все это в одиночестве.Год. Может, два.- конец флешбека -***Кажется, в коленях слышится хруст. Привычная боль сковывает позвоночник и колени, конечности порой немеют, теряя чувствительность и заставляя задаваться вопросом "ну почему?". Ну почему? Почему он не может просто встать и начать ходить? Почему, когда кажется, что вот он, успех, все всегда отшвыривается на самый старт? Райли говорит, что это вполне нормально, когда конечности теряют чувствительность, но с этим нужно бороться, нужно разминать, давать больше нагрузки. За лишнюю нагрузку Дилан только "за". Вот и торчит в тренировочном зале едва ли не с шести утра, упражняясь с доктором Кинг.— Та-а-ак, — тянет женщина, закладывая светлую короткую прядь себе за ухо, не спуская с Дилана взгляд. Она не отходит от парня, но по просьбе не помогает ему делать шаг вперед, он хочет самостоятельно. — Хорошо, очень хорошо, Дилан, ты молодец, — молвит Райли, когда О’Брайен совершает еще один самостоятельный шаг, не касаясь железных брусьев, но на всякий случай держа руки в нескольких сантиметрах над ними. Шаги кривоватые, ломанные, но все же шаги. Четырехкамерное в клетке хрупких костей гулко отдается по всем нервны окончаниям. Дилан дышит отрывисто, смотрит себе под ноги, словно мантру молча повторяя одну и ту же фразу: "Только не упади". Только не падать. Стоять и не падать. Каждый шаг отдается некой болью. Райли говорит, что это временное, что со временем боль исчезнет или станет настолько привычной и не будет ощущаться совсем. — Еще немного, пройди до конца дорожки, — слетает с ее уст. — И помни, почувствуешь что-либо, хоть малейшую слабость, хоть что угодно — тут же хватайся за брусья, — она делает шаг вперед по мере передвижения Дилана, и парень делает кивок, шумно втягивая воздух носом и медленно выдыхая ртом. — Вот так, ты молодец, — у самой сердце внутри шумно кровит от радости. Далеко не всем удается сравнительно быстро встать на ноги после травмы позвоночника. У кого-то она может быть гораздо серьезнее, без шансов на возможность когда-либо снова начать ходить. Кому-то требуются годы на восстановление, а Дилану — месяцы. Когда он начинает заваливаться в сторону, все внутри обрывается, доктор Кинг уже, было, тянет к нему руки, чтобы помочь встать, когда Дилан упадет, но ему удается удержать равновесие на ногах. Он крепко хватается за бортики, медовые глаза расширяются, а затем О’Брайен медленно выпрямляется, пытаясь унять дрожь в коленях. Медленно и очень аккуратно. — Может, тебе нужно передохнуть? Закончим на сегодня? — обеспокоенно спрашивает женщина, поднимая на Дилана взгляд. Короткое "порядок" и кивок головой дает ей понять, что парень настроен дойти до конца эту дорожку. Из пяти метров осталось два. Это примерно десять шагов. Всего десять. — Ладно, — Кинг продолжает делать скрестный шаг, сопровождая Дилана. Его нога шаркает по поверхности мата, но становится ровно. Парень жмурится, начиная чаще и громче дышать. — Дилан? — касается его руки, и парень выдавливает облегченную улыбку, а в широких глазах читается неподдельная радость. Он... Он ходит. Самостоятельно. — Ди, я тобой горжусь, еще два шага, давай.Раз. Два. Три.Практически обессилев опускает на сидение своего инвалидного кресла, как-то по-глупому счастливо улыбаясь. Пять метров. Он прошел сам пять метров, три из которых вообще не держась за холодное железо брусьев.

— Ты молодчина, Дилан, я тобой очень горжусь! — женщина опускается на стул напротив, хлопая парня по колену. — Знаешь, мой муж когда услышал, что ты снова учишься ходить, был безумно рад. Но я еще вот о чем хотела с тобой поговорить... — женщина запинается, но улыбка на ее губах дает Дилану понять, что разговор обещает быть более менее позитивным. — Некоторые врачи сказали бы, что тебе еще рано, я частично тоже так считаю, но все зависит от тебя.— Вы о чем? — О’Брайен хмурится, восстанавливая дыхание.Женщина закидывает ногу на ногу, обхватывая колено двумя руками, а затем коротко встряхивает головой, откидывая волосы с лица. В зеленых глазах мерцает какой-то радостный и феерический блеск.— Через пару дней мой муж привезет сюда специальные костыли, которые я заказала пару недель назад, зная, что рано или поздно они тебе понадобятся... Это значит, что ты сможешь передвигаться самостоятельно, уже без коляски. Там будут специальные крепления, помимо самих костылей, которые будут фиксировать твои опорные мышцы. Но об этом мы поговорим уже после, сейчас моя задача просто рассказать тебе об этом... И, если ты посчитаешь, что еще слишком рано, что ты не готов, то все будет в порядке, мы будем продолжать работать так, как прежде, постепенно увеличивая нагрузку...— Шутите? — Дилан щурится, вскидывая бровь. — Да я только "за" избавиться от этого кресла. Если это как-то поможет мне снова начать нормально ходить, то я только "за".

— Что ж, чудно, — Райли щелкает пальцами, а затем встает со стула, подходя к столу. — Ты сегодня отлично поработал, Дилан, а теперь иди отдыхай. Я тобой горжусь, — женщина делает кивок с улыбкой, и уголки губ парня изгибаются в улыбке в ответ.

Он кладет руки на колеса, толкая их вперед и покидая тренировочный зал. Сердце в груди бьется спокойнее, а улыбка все еще не сходит в его лица. Да, улыбка. Она въелась в сознание, впилась тоненькими когтями в кору мозга, разливаясь по телу жидкой радостью.

Дилан выезжает в коридор, когда в голову приходит мысль, что, для того, чтобы день полностью удался, не хватает только километров слов раскаяния и извинений перед Санни Брайт, которые не дают спокойно спать, спокойной думать и существовать. Вина скребется по солнечному сплетению, заставляя думать, как лучше ему поступить, какие слова подобрать. Как правильнее сказать о том, что он полнейший идиот.

Черт. Это сложно.Выезжает в коридор, ведущий в широкую гостиную комнату, в которой сидят около десяти людей. Одни смотрят телик, вторые играют в настольную игру.А мембраны цепляют звук струн гитары и тихий голос неподалеку, напевающий тихую песню. Слов не разобрать, только отдельные обрывки, словно пазлы, что никак не складываются в одну картину. Санни Брайт сидит на диване, переставая играть только для того, чтобы что-то записать на листок бумаги карандашом, а затем кончики ее пальцев снова оттягивают струны.Господи. Нет, он совсем не готов.

Дилан нервно разворачивается к ней спиной, словно со спины невозможно узнать, кто находится в проеме. Мало ли здесь людей на инвалидной коляске, верно? Много, кто любит клетчатые рубашки и худи. Делает судорожный вздох, вытирая лоб тыльной стороной ладони, а затем запускает длинные и тонкие пальцы в темные волосы, взъерошивая их.

— Так-так-так, думай, Дилан, думай, — обращается сам к себе.Переводит взгляд левее, где на столике рядом стоит плетеная корзинка с апельсинами, и нервно берет в руки один из них, вспоминая, как Санни Брайт приносила ему такие же. Всем приносила яблоки, а ему — апельсины. Как маленькое персональное солнышко в руках. Лучик удачи.— Окей... В общем, — начинает неловко проговаривать тихим голосом то, что вероятно скажет, хотя естественно когда дело доходит до финиша, тщательная репетиция реплик всегда сменяется импровизацией, — извини меня, Сэм, я идиот. Прими этот апельсин в знак... — запинается. — В знак... Господи, жертвоприношения, — выдыхает, издавая смешок, а затем мысленно приказывает себе собраться. — Соберись, придурок.От лица Санни.Зажимаю аккорды пальцами, проводя медиатором по струнам. Этот вариант звучания мне нравится больше, чем предыдущий. Беру в руки карандаш, записывая ноты на бумажке. Натягиваю одну струну для более чистого звучания. Струны уже порядком растянулись, нужно будет съездить в город и купить новые. Тихо напеваю себе под нос мелодию, которую записываю, тут же пытаясь адаптировать к ней что-то из своих текстов. Поднимаю короткий взгляд вверх, тут же его опуская на гриф гитары, а затем хмурюсь, вновь отрывая взгляд и на этот раз замечая коляску Дилана в проеме. Почему он стоит спиной, почему размахивает руками, затем обнадеживающе закрывая лицо ладонями?Что он делает?Секунд десять смотрю на него, откладывая гитару, а затем привстаю. Может, у него какие-то проблемы? Издаю смешок, скрещивая руки на груди, и делаю шаг вперед, затем одергивая себя. Я на него, вроде бы, и злюсь, пытаюсь его ненавидеть, но что-то внутри по-прежнему беспокоится за него. Цокаю языком, борясь со своим "эго" и все же подхожу к Дилану со спины, невольно начиная слушать то, о чем он говорит:— Санни, — он произносит мое имя четко, твердо, отчего меня аж передергивает, — ты не имеешь права на меня злиться, — говорит, и я тихо выдыхаю, опираясь плечом на дверной косяк. — Помни, что я нехило треснулся головой, когда попал в аварию, — он качает головой. — Господи, — он вздыхает, опуская голову, пальцами касаясь своих век, — как по-идиотски звучит, конечно она имеет право на меня злиться.Э-это что?

Он что?.. Он пытается извиниться?

— Саманта, — он начинает попытку №2, хотя, судя по его замученному виду, это явно даже не пятая попытка, — вчера я много думал о твоих словах... Ты знаешь, я плохо спал этой ночью, не выспался совсем. Ты видишь мешки под моими глазами? — его слова почему-то вызывают у меня улыбку. Это... Это так мило, что он пытается... В глубине души я простила его еще вчера, я не злопамятная вообще, но другая часть меня все еще хочет маленькой мести. Пускай чуток помучается, придумает, как можно более изощренный и изобретательный способ передо мной извиниться. — В эти мешки можно насыпать соль, сахар... Что ты несешь, а, Дилан? Боже, звучит так, словно я ее обвиняю, идиота кусок. Ты король коммуникации, О’Брайен. Просто ас по части извинений...Издаю тихий смешок, тут же закрывая рот ладонью, чтобы не выдать себя.

— Ладно, хорошо, — вздыхает. — Саманта, — стартует попытка №3, — Сэм, Сэмми, — он начинает перечислять вариации моего имени, и есть что-то в его голосе такое, отчего внутри становится очень тепло, — Са-а-анни, — растягивая, — Ромашка, Солнышко. Ты действительно как солнышко появилась в моей жизни, — медленно опускаю руку, хлопая ресницами. — Все это время я вел себя с тобой, как самый последний мудак, не замечал, сколько на самом деле всего ты для меня сделала. Ты потрясающий человек, а потрясающие люди меня пугают, ведь я к ним не отношусь, я боюсь их разочаровать. И не напрасно, — он снова опускает голову, рассматривая свои пальцы, и когда он одергивает руку, я замечаю засохшие следы от краски. Он рисовал красками. В разных цветах. Цветное. — Ты была рядом все это время, была рядом даже тогда, когда я не хотел никого видеть, даже самого себя, хотел уйти прочь, скрыться от собственных мыслей, не дать им застрять в моей голове. Но знаешь, одна мысль все же застряла, — Дилан делает короткий кивок, и я стараюсь как можно тише, поменять свое положение, ощутив, как начинает неметь нога. — Мысль о том, что ты заслуживаешь извинений не только за то, что произошло вчера — ну, за это в особенности, — но и за все то, что было до. Санни, с тобой я становлюсь другим... И... — он запинается, а уголки моих губ растягиваются в улыбке. — И я бы хотел снова быть занудной колючкой Диланом, только уже чуть менее, чтобы твой свет мог меня менять. Мне бы этого очень сильно хотелось, Санни Брайт. Было бы здорово, если бы ты смогла дать мне еще один шанс, — он немного ерзает на стуле, словно сейчас развернется. — Ты простишь меня?— Да, я тебя прощу, — тут же слетает с моих губ.Дилан неожиданно вскрикивает, резко оборачиваясь.— Твою ж налево.... — облегченно вздыхает, кладя руки на колеса и разворачиваясь ко мне лицом. — Санни, черт подери, так и до инфаркта можно довести... — бросает на меня взгляд цвета гречишного меда, переводя дыхание. Отступаю на несколько шагов влево, опускаяся на стул возле фортепиано. — Ты... Ты все слышала, да? — спрашивает, и я едва ли киваю головой. — О Господи, — Дилан издает смешок, закрывая лицо руками. — И... как давно ты стоишь за моей спиной?— Попытки так с десятой, — весело отвечаю, замечая на лице О’Брайена стыд. Ему стыдно за все то, что я только что услышала. А я... Я считаю его слова потрясающими. Я — "потрясающий человек", а Дилан человек, говорящий потрясающие вещи. — Зачем тебе апельсин? — киваю на фрукт, лежащий на его коленях.— А, — он вздыхает, беря в руки фрукт, — с ним мне было легче справиться с нервами, к тому же я хотел его вручить тебе в знак... В знак...— Примирения? — прихожу ему на помощь, и Дилан выдавливает из себя короткое "точно", делая щелчок пальцами и потягивая мне цитрус.— Все никак не мог вспомнить это слово, на ум приходили всякие "жертвоприношения", "поднесения", — он смеется, и на его лице я вижу настоящую, неподдельную улыбку. Кажется, бабушка права. Дилан уже никогда не будет прежним, льда в нем осталось мало. — А-а еще я, решил помочь тебе в организации праздника... Я нарисую... что-то, — Дилан начинает говорить отрывисто, добавляя по слову, ведь эта лексика раньше для него была под запретом, — в красках, — опускает взгляд на свои руки, затем медленно поднимая его на мои глаза, — в ц-цветах...Цветах?— У-ух-ты! — восклицаю, и улыбка моя становится только шире. — Это круто! Спасибо огромное, — благодарю и вижу то, как Дилан неловко отводит взгляд. — Что заставило тебя передумать? — подаюсь чуть вперед, убирая за ухо выбившуюся светлую прядь.

— ...Он отвечает мне тишиной, а спустя пару секунд просто молча поднимает взгляд и смотрит мне в глаза. И по его взгляду я понимаю все. Слово "Солнышко" на его губах было не просто формой речи, не просто "красивыми" словами, чтобы вызвать во мне жалость, и я простила. Он действительно считает меня таковой. И от этого осознания сердце внутри начинает биться как-то чаще, делая сальто. Он просто смотрит мне в глаза, и я понимаю абсолютно все.— Оу... — единственное, что вырывается у меня. Я выпрямляюсь, но взгляд не отвожу, ровно как и Дилан.— Я... — он рушит неловкое молчание между нами. — У меня только есть одно условие... — немного хмурит брови, но уголки его губ сгибаются в улыбке.— Условие? — переспрашиваю. — Какое? — издаю смешок.— Я нарисую что-нибудь, если на этом празднике ты сыграешь на гитаре и споешь что-то, — отвечает О’Брайен. — По рукам?

Он хочет, чтобы я сыграла? Я думала, что моя игра его раздражает...— Ладно, хорошо, — улыбаюсь в ответ. Дилан тянет руку вперед для пожатия, и я ее пожимаю. Она у него такая холодная... Вздрагиваю от соприкосновения. Пальцы у него измазаны краской, они у него длинные и холодные, руки покрыты сетью вздувшихся вен. Красивые. Неожиданно для самой себя накрываю его ладонь своей второй ладонью, согревая, и Дилан словно перестает дышать, тут же, кладя вторую руку поверх моей.

Следовало бы уже отпустить руки.

Но Дилан только сильнее сжимает мои ладони, греясь.Следовало бы уже отвести взгляды.

Но мы просто смотрим друг другу в глаза, словно ищем что-то.Следовало бы сказать что-то еще, после "ладно".Но нам так уютно просто молчать.***Он закатывает рукава рубашки по локоть, затем разворачивая длинный бумажный лист на столе. Подъезжает ближе к столу, коротко кивая Майку и разрешая ему молча наблюдать за процессом при условии, что блондин ни разу за все время не скажет что-то типа "Принцесса", "Кактус" или "Ромео". Или Дилан на него выльет содержимое стаканчика с разведенной краской.

— Предупреждаю, Майк, — это должно звучать грозно, серьезно, а звучит совсем в шуточной манере, с улыбкой на губах.

— Ладно-ладно, зануда, — Майк одаривает друга взглядом, издавая смешок. — Но сарказм ты мне запретить не можешь, вот, — щелкает пальцами, откидываясь на спинке стула рядом.

Дилан макает кисточку в воду, а затем в желтую краску, делая глубокий вдох, и подносит кончик к бумаге, не прикасаясь к поверхности. Майк ерзает на стуле, выпрямляясь и хмурясь.— Ты что делаешь? — спрашивает. — Это же... Это же желтая краска!— Э-э-э, — О’Брайен несколько странно смотрит на своего соседа по комнате. — Ну, да, спасибо, что заметил, я не знал, что краска желтая, — ох, сарказм, любимый сарказм. Правда, Майк, кажется, в этом деле специалист получше, профи.— Смешно, Ди, — щурит глаза, поджимая губы. — Я ожидал, что ты нарисуешь что-то дерзкое, — он двигает шеей из стороны в сторону и по-крутому скалит зубы, отчего становится дико смешно, особенно в его исполнении, — что-то в стиле, знаешь, "Баек из склепа". Нарисуешь крутой движ покойников на кладбище. Знаешь, скелетов, танцующих под вой волков и закадровую игру на органе. Надкушенный и полу сгнивший торт с лопнувшими черными шариками, — отвечает. — Да, вот это было бы, круто! А желтый как-то не очень впишется в данную картину, не находишь?— Майк, — Дилан смеется, — хлопая друга по плечу, — ты отвратителен, ты знаешь?

— Учился у лучших, — цокает языков, зарываясь длинными пальцами в светлые волосы. — Так что ты собираешь нарисовать? — блондин выпрямляется, ставя локоть на стол и подпирая им подбородок.

О’Брайен опускает взгляд на бумагу, делая вздох, а уголки губ растягиваются в улыбке.Он нарисует все то, что переполняет изнутри. Выплеснет все свои моря и все свои океаны, нарисует все горы и поля, незыблемые и зеленеющие под ребрами. Он нарисует то, что чувствует, когда теплые руки Санни Брайт согревают его собственные.

Он изобразит то, как ее свет "касается" его души.