— 11 — (1/2)

- флешбэк -Желтые листья медленно опадают наземь, устилая асфальт. Солнца нет, оно спрятано за кулисами туч, грозящихся обрушиться дождем на город. Пускай солнца и нет, но маленький лучик света по имени Санни идет по парку, крепко сжимая ладонь своей матери. Именно лучик света. Именно таковой считает Аура Брайт свою дочь. Санни — лучшее, что случалось в ее жизни, правда, к сожалению, так нельзя сказать об отце девочки.

— Мамочка, — девочка с белокурыми кукольными кудряшками дергает женщину за руку, заставляя обратить на себя внимание. И Аура всегда обращала, пыталась запомнить каждый момент, проведенный с дочерью, и чертовски сильно боялась забыть. — Смотри! — лучистый детский смех пронзает пространство, опавшая желто-бардовая листва мгновенно разлетается в стороны из-под темно-синих резиновых ботинок.

Санни улыбается. Она своей улыбкой никогда не позволяет матери грустить. Как бы Ауре хотелось, чтобы улыбки дочери было достаточно, чтобы бороться с тем, что медленно разъедает ее изнутри, разрушая память. Как бы ей хотелось, чтобы взгляд Санни навсегда впечатался в память...

Это началось с обыкновенных мелочей: ты забываешь какие-то элементарные вещи типа названия песен, то, о чем совсем недавно сообщал или узнал сам. На первый взгляд все выглядит вполне безобидно, это, скорее, больше смахивает на переутомление и эмоциональную усталость, нежели на что-то серьезное. Тем не менее ты продолжаешь терять память. И с Аурой происходит то же самое, что и с ее отцом, который умер, когда она была еще ребенком. Ребенком, который отчетливо помнит все. Второй стадией становится полнейшая дискоординация в пространстве и времени, путается ночь с днем, часто болит голова от того, что ты отчаянно пытаешься вспомнить какие-то мелочи, но при этом забываешь что-то важное, теряешь какие-то навыки. Ты не способен ориентироваться на местности, тебе легко заблудиться. Из памяти начинают медленно стираться голоса и лица людей, которые что-то означали в твоей жизни. Самое страшное в данном этапе — смотреть на Санни, на ее улыбку, чувствовать тепло ее ладоней на своих щеках и осознавать, что все это тебе чуждо. Тебе чужды ее смех, ее любовь и ее слезы. И ты учишься заново ее любить, заново смотреть на нее с нежностью так, словно она все в твоей жизни, пока не вспоминаешь, что это действительно так. Это действительно очень страшно, чувствовать, словно тебе стирают память, как ненужный элемент рисунка ластиком. Но третий этап гораздо страшнее. Это случилось с дедушкой Сэм. Болезнь, лекарства против которой нет, начала разрушать не только память Арчибальда, но и его организм. Значительное ухудшение моторики, а затем слабость и неспособность коленей удерживать вес собственного тела на ногах приковала его к инвалидной коляске. Чуть позже начался отказ нервной системы. А самое страшное во всем этом то, что ты забываешь не только всех окружающих, но и себя самого, твоя личность затирается, теряется где-то в твоей голове. Кусочек тебя самого будто вырезают тупым ножом. Ты понимаешь, что тебе безумно больно, но ты не способен понять, откуда исходит эта боль. Аура не боится боли или смерти. Она боится лишь того, что в последние минуты жизни она не вспомнит ни мать, ни отца, память о котором сохранилась под тяжестью черепной коробки фрагментами. Она так боится, что в последние минуты ее будут держать чужие руки. Руки, в которых она не узнает родное тепло Саманты.

Наверное, это одна из основных причин, почему отец Сэм ушел. А вернее сказать, вернулся в свою семью.— Мамочка, мы здесь кого-то ждем? — Санни поднимает взгляд васильковых глаз на мать и непривычно хмурится от яркого, пускай и серого, света неба.

— Да, милая, — отвечает женщина. — Он скоро должен придти.

Да, Ричард Гудсон обещал хотя бы раз в год приходить к своей дочери. С Аурой они всегда встречались в этом парке пять лет подряд. Сначала просто смотрели, как девочка спала в своей коляске, затем наблюдали за ее первыми нелепыми, но до безумия милыми шагами. Потом смотрели на то, как в три года Санни разгоняла голубей, с широкой улыбкой швыряя опавшую листву в воздух. Когда Сэм было четыре, Аура даже позволила Ричарду покатать дочь на карусели, и на мгновение почувствовала, словно они одна семья, словно она не больна, и Ричи не уходил, узнав, что у него не будет счастливой жизни с Аурой Брайт. Но семьей они никогда не были.

Они оба знают, что то, что было между ними, не было ошибкой. Просто Ричи не мог принять тот факт, что скоро он мог остаться один. И Аура не винит его в этом. Во всяком случае нельзя заставить человека быть рядом, если он сам того не хочет, к тому же, если он не хочет видеть, каким-будет финал.

Не существует таких фраз, как "навечно". Это больше подходит к пьесам и сонетам Шекспира, где много трагедии и драмы и высокопарного слога. В реальном мире все гораздо сложнее и куда менее поэтично.

Все как по часам. Ричард Гудсон всегда был крайне пунктуален, правда, каждая новая встреча дается ему с невероятным трудом. Смотреть на Ауру и понимать, что она тебя может не узнать, что ты больше не являешься для нее тем эмоциональным тригером, который позволит вспомнить. Понимать, что ты тот, кого так легко забыть...

Он ничуть не изменился. Все такой же несколько хмурый по жизни, и выражение лица такое, словно он постоянно думает о чем-то жизненно важном. Черное твидовое-пальто, в руках стакан кофе и что-то по форме напоминающее гитару, завернутую в темный чехол. Наверное, он подумал, что ни разу не дарил Санни никаких подарков, и посчитал, что как отец он обязан что-то сделать.Аура подходит к мужчине, крепко держа малышку Санни за руку так, словно она может исчезнуть.

— Здравствуй, Ричи, — молвит тихо, и мужчина со светлыми волосами отвечает не сразу, глядя женщине в глаза и осознавая то, что его все еще узнают. — Ты все такой же...— Аура... Я очень рад тебя видеть.Мужчина опускает хмурый взгляд ниже, переведя его на Саманту, которая просто улыбается ему в ответ.

— Она... она так выросла... — слетает с его уст.

Улыбка девочки как-то не вписывается в общую картину пасмурности и серости этой жизни. В этой улыбке слишком много ярких цветов, задевающих за что-то живое в душе, отчего становится как-то не по себе.— Почему она так смотрит на меня и улыбается?

— Да, Ричи, Санни выросла. Она просто любит улыбку. Так она выражает свою любовь и доброту.— Санни? — переспрашивает Гудсон. — Ты назвала ее Санни?

Женщина пожимает плечами. Потому что Сэм как солнышко. Она теплая и светлая. Стоит ей только прикоснуться своей теплой ладошкой, как внутри сразу становится как-то тепло, словно весна расцветает.

— Что это? — Аура кивает головой на чехол в руках мужчины.

— Эу... — тянет Ричард. — Это для Сэм... Для Санни, в общем, — протягивает музыкальный инструмент Ауре, прочищая горло и краем глаза снова глядя на девочку.

Санни.Солнышко.Солнечное тепло, разливающееся по венам и артериям.Са-а-ани.— Мам, — на этот раз Санни Брайт шепчет, дергая мать за руку. — Мам, кто это? — спрашивает она женщину о стоящем перед ними мужчине.— Это... — Аура запинается, пытаясь понять, кем для нее самой является человек напротив.

Друг?

У друзей не может быть общих детей. Друзья не бросают друзей, узнав, что их, возможно, скоро забудут.Семья?Они не семья, ведь из Ричарда такой же отец, как из Ауры ходячая энциклопедия. Они не были женаты, всего лишь жили какое-то время вместе до тех пор, пока признаки недуга Ауры не дали о себе знать и она не забыла Ричарда впервые.

Любовник?Их не объединяет общий секрет или единичные и "одноразовые" встречи в каких-то мотелях. Да, всего лишь общая дочь.Знакомый?

У знакомых не бывает общих детей и зыбкие горы недосказанности.Никто?Они слишком хорошо знакомы и близки, чтобы быть никем друг для друга.

Друг. Самый оптимальный вариант.

— Это мой друг, Сэмми, — отвечает Аура, тяжко вздыхая. — Это мой очень хороший друг...— Д-друг? — в голосе Ричарда чувствуются нотки боли, крохотные осколки, впивающиеся прямо в сознание.

Просто "друг".

Очень хороший "друг".И ничего больше.— Ты мой друг, Ричард, это так.— Но для нее я не просто твой "друг".

— Ричи, познакомься с моей дочерью Самантой, — торопливо молвит Аура Брайт, глядя прямо мужчине в глаза.

Она уже давно решила все за них. Ее дочь. Не их. Ричард был против ее рождения, он не был рядом, когда она родилась. Он не был рядом, когда Ауре было необходимо. Он не был рядом, когда Санни плакала, держа мать за руку, а в ответ на нее смотрели лишь чужим взглядом, с холодом, без единого понятия, кто девочка такая для женщины.

Он просто не был рядом.Ричард Гудсон тяжко вздыхает, приседая на корточки, чтобы посмотреть дочери в глаза. Они у нее большие и цвета васильков, такие глубокие-глубокие, что аж перехватывает дыхание. Прямо как у ее матери. Заставляет себя улыбнуться малышке, хотя его улыбка — лишь жалкое подобие того, что делает Санни.

— Тебя зовут Санни, да? — очень непривычно называть ее именно так. Но уже вошло в привычку знакомиться с ней каждый раз снова, осенью, раз в год, каждый раз представляться Ричардом Гудсоном, но ни разу ее папой.

Девочка с улыбкой кивает головой.

— А меня зовут Ричард Гудсон, я твой... — хочется сказать "папа", но осознание словно берет в руки биту и заезжает ему по голове со всей дури. Аура права. Он друг. Когда ты "друг", у тебя нет никакой ответственности, хотя она пугает Ричарда последней. Первым настораживает то, что, скажи он, что он ее папа, Санни Брайт больше никогда не улыбнется ему этой своей улыбкой, от которой все внутри млеет. Она возненавидит его за то, что он не был рядом все это время. Но еще хуже, она не захочет общения с ним после того, как узнает причину его ухода. — Я друг твоей мамы.Ричард Гудсон просто слишком слаб, чтобы терпеть душевную боль.

- конец флешбэка -***Убираю выбившуюся прядь светлых волос за ухо, выходя из комнаты. Подавляю зевок, щурясь, а затем вытягиваясь вверх до легкого хруста в позвонках. Вприпрыжку направляюсь в конец коридора к просторному холлу, тихо напевая песню Троя Сивана "Youth".Бабушке всегда нравилось, когда я пою и играю на гитаре. Несколько лет назад я возненавидела этот музыкальный инструмент, отчасти потому, что подарил мне его именно отец. Это был единственный стоящий подарок от него помимо выписанных чеков на Рождество и День рождения. Где отец сейчас — я не горю желанием знать, мне как-то все равно.

Единственное, за что я ему благодарна, это за гитару. "Дядя" Ричи мне даже оплатил курсы обучения игры.

Прекращаю петь и перехожу на обыкновенный шаг, услышав знакомые притворно-сладкие нотки в голосе, доносящегося из холла. Кажется, Дженни говорит с кем-то по телефону, потому что когда она задает вопрос, никто ей на него не отвечает, а после пятнадцати секунд тишины ее голос снова разрезает пространство.

— ...глупенький мальчик, — до меня доносится лишь обрывок ее фразы, потому я подхожу ближе, прячась за колонной и совсем забывая о том, что Дженни и так не может меня видеть.

Че-е-ерт... А путь к выходу как раз находится по ту сторону холла.

— Я никому не нужна слепой, Джули, — вздыхает Харт, и я подходу еще на один шаг ближе, напрягаясь и жмурясь, задерживаясь на месте от скрипа половицы под подошвой моего кеда. Черт. — Ну, кроме этого пацана в инвалидной коляске.

Пацан в инвалидной коляске. Не трудно догадаться, кого она имеет в виду. Правда тон, с которым она говорит о нем, мне совсем не нравится.Как-то насмешливо.

Как-то шуточно и совсем несерьезно.

Как-то так, словно это норма быть безответно любимой кем-то.

А она ведь его не любит, да? Весь этот показушный цирк с наигранным смехом, заинтересованностью и нелепые сплетения пальцев лишь для самого Дилана, чтобы он думал, что все взаимно. Все это лишь для самой Дженни в попытке начать что-то чувствовать, а если не удастся — то просто не дать мнимому счастью попытку сбежать. Я права?Делаю еще несколько тихих шагов, пользуясь ее слепотой и выходя на видное место.— Мне даже не пришлось особо париться, если честно. И вообще, он совсем не такой, как Митч и Броуди. Никогда таким не был. С ними хоть было весело, а с этим... С этим все так просто. Я всегда видела, как он на меня смотрел этим щенячьим взглядом.

"Этим?"

Она назвала его "этот".

Словно он какая-то ненужная вещь.

Один шаг, второй. Едва не заваливаюсь на пол, стараясь ступать только тогда, когда Дженни говорит.— Ох, Джули, мне так скучно здесь, — с некой досадой произносит девушка. Она сидит на диване, закинув ногу на ногу, волнистые роскошные темные волосы покоятся на одном плече, темные солнцезащитные очки скрывают глаза. — Я так уже хочу вернуться к своей жизни...

Вернуться к своей жизни и бросить Дилана, причинить ему боль.

Вернуться и снова не замечать его, забыть о его существовании.Снова вспоминать его имя только как "он всегда тусовался рядом с Броуди и Митчем".Разбить ему сердце на более мелкие осколки.Перестать разыгрывать взаимную симпатию.

Сбросить "груз".

Жить так, как и раньше, считая его просто преданным пажем.

И главное она не оскорбляет его, не говорит ничего такого, к чему можно придраться. Да, он "пацан на инвалидной коляске". Да, "он смотрит на нее щенячьим взглядом". Да, ей с ним легко, потому что не нужно тратить силы, чтобы влюбить его в себя. Она говорит лишь жестокую правду, что злит еще сильнее. Но именно тон ее голоса говорит о том, что она чувствует на самом деле.

Страх. Она боится. Боится, что, если что-то пойдет не так, и она навсегда останется слепой, она никому не будет нужной.

Я уже нахожусь практически на выходе из комнаты, когда Харт произносит:— Ладно, Джули, мне нужно идти.

И все внутри меня обрывается, когда Дженни Харт снова начинает говорить, только на этот раз явно обращаясь уже ко мне:— Я тебя слышу.Че-е-ерт! Фигово. Просто фигово.

— Я знаю, что ты здесь, я чувствую запах ромашек в воздухе, так что не прячься, — в голосе слышится металл.

Тяжко вздыхаю, коротко окидывая взглядом потолок, а потом щелкаю пальцами, круто разворачиваясь на каблуках.

— Окей, хорошо, ты меня заметила, — выпаливаю.

— Что ты здесь делаешь? Следишь за мной? — Дженни, кажется вычислила сторону, откуда исходит мой голос, потому и поворачивает ко мне голову.