— 7 — (1/2)

***От лица Санни.Этим утром моросящий дождь прозрачным лезвием полосует окна, а небо такое серое и пасмурное, что нет ни намека на солнце. Кажется, вот она, осень, со всеми дождями и промозглым холодом.

Иду по тропинке к основному корпусу, натягивая на уши капюшон жёлтого дождевика, и слышу, как капли воды барабанной дробью бьют по поверхности одежды. Этим утром бабушке нездоровилось, и она захотела остаться в доме, лишний час вздремнуть. Я только за насчёт того, чтобы она больше отдыхала.Все-таки возраст даёт о себе знать... Вообще Глория любит дождь, я много раз слышала её рассказы о том, как она, будучи молодой, гуляла под дождём с моим дедушкой. Они как раз и познакомились таким образом. Глория шла по улице и совершенно вымокла до ниточки, так как у нее не было зонта. И в один момент она ощутила, что кто-топо-джентльменски начал держать над ней зонтик. Но, нет, то был не дедушка. То был его лучший друг, который влюбился в Глорию с первого взгляда. Бабушка говорила, что тогда её будущий муж лишь выругался насчет того, что из-за нее они с другом опоздали на сеанс в кино.Да, сперва мои предки терпеть друг друга не могли, но бабушка и понятия не имела, что за грубостью и железным "не пущу тебя в свою жизнь" будет скрываться чуткое и любящее сердце Ромео.

Наверное, Дилан и симпатизируетженщине тем, что напоминает ей дедушку Арчибальда. К сожалению, его я не видела, он умер в тридцать два года от своеобразной болезни, которая в первую очередь влияет на память и способствует её резкой утрате. Тогда мама была ещё маленькой девочкой, она ещё не встретила отца. И пускай бабушка с Арчибальдом были вместе не такое уж и долгое время, все же их совместная жизнь была куда лучше жизни мамы и отца, который ушёл ещё до моего рождения, а точнее сказать, вернулся в свою семью.Наконец захожу в тепло, вытираю подошву кед об коврик. Снимаю с головы капюшон, и ладони становятся мокрыми от капелек дождя. Здороваюсь улыбкой с некоторыми знакомыми мне людьми, а так же с миссис Фитц, которой пришлось в сотый раз назвать моё имя, а так же узнать, как зовут её кошку.

Поднимаюсь наверх по лестнице большими шагами, каждый раз пропуская одну ступеньку и держась за поручень, дабы не упасть. Выхожу в длинный и широкий коридор, замедляя шаг.

После вчерашней выходки О’Брайена мне как-то не сильно хочется к нему заходить и желать приятного утра. Для него оно никогда не бывает хорошим, скорее, тягостным, как и сама жизнь.То, что он пытался сделать... Неужели он сдаётся в этой жизни? Умереть легко, намного труднее жить.

Останавливаюсь у двери в его комнату, делая глубокий вдох перед тем, как войти. Сегодня как-то нет настроения дарить Дилану улыбку, потому что вчера он сполна накормил меня своим негативом, от которого что-то внутри неприятно скребется по рёбрам. Стучусь несколько раз костяшками по деревянной поверхности, а затем касаюсь холодного металла дверной ручки, оттягивая её и проникая в комнату.

Оглядываюсь, и взгляд цепляет стоящий на столе кактус по имени Дилан.

Он его не выбросил-таки.

Он... Он не смог.Ещё не все потеряно.

— Привет, — коротко здороваюсь с О’Брайеном, который все ещё лежит на кровати и рисует. Вид у него уставший, мешки под глазами, словно он совсем не спал, а на полу разбросаны вырванные альбомные листы, рисунки на которых, видимо, Дилан не одобрил. Парень, не поднимая взгляд, кивает мне головой с коротким "ага", тоже здороваясь. — Ты не спал всю ночь, что ли?

— Я и так плохо сплю, а в этот раз мне захотелось рисовать... — отвечает.

На несколько секунд повисает тишина, и я нарушаю молчание:— Тебе нужно здесь немного прибраться... — молвлю, и Дилан наконец отрывает взгляд от рисунка, переведя его на меня.Ступаю по ковру в кедах, проходя вглубь комнаты, а затем присаживаюсь на корточки, принимаясь собирать испорченные листки. Дилан хмуро сопровождает мои действия взглядом, наблюдая. Беру в руки листок с оборванными краями, всматриваясь. Человек на рисунке плачет, но уголки губ изогнуты в улыбке. А улыбка какая-то выцветшая, несчастливая,через боль. Никакой радости, ни смеха, ни намека на позитив. Улыбка сквозь боль, как маска. Маска, которую надеваешь каждый день, чтобы никто не видел твоих слез. Улыбайтесь, мистер, улыбайтесь... Улыбка не отобразит твою боль и не покажет твою разбитость. Что-то внутри меня щелкает, заставляя сжаться в ком.

Улыбка.

А в глазах столько боли...— Что ты задумала? — недоверчиво спрашивает О’Брайен.

— Ты о чем? — одариваю Дилана коротким взглядом, сгребая листки.

— Ты не рассказала Райли о том, что вчера было, — поясняет. — Что тебе с того? Почему ты не рассказала?— Не думаю, что ты хотел, чтобы Райли об этом узнала, — пожимаю плечами, поднимаясь на ноги, а затем кладу листки на прикроватный столик. — Потому и не сказала. Я не какое-нибудь тамтрепло, Дилан. Я умею молчать, — поворачиваюсь к О’Брайену лицом, упираясь пятой точкой об угол столика и скрещивая руки.

Дилан молча вскидывает бровь, словно удивлён тому, что я сейчас сказала, но все ещё не до конца мне верит в том, что для меня нет никакой выгоды раскрывать его тайну.

— Спроси меня, — молвит, закрывая скетчбук и откладывая его на поверхность столика.

— О чем ты хочешь, чтобы я тебя спросила?

— Зачем я это сделал? Хочешь знать? — спрашивает, а в глазах цвета кофе со сливками наконец-то не читается холод и безразличие, словно он действительно хочет мне рассказать.

Хочу ли я знать, почему он пытался покончить с собой? Люди очень часто делают это, дабы привлечь к себе внимание, вызвать жалость, сетованием на то, какая же ужасная и не справедливая у них жизнь. Если они до сих пор не заметили, то жизнь вообще несправедлива. Ты не можешь иметь все, чего-то обязательно тебе уже никогда не достичь илине получить. Мне ли этого не знать. Люди делают это потому, что не могут отпустить все то, что внутри, простить и забыть обиды. Я не могу простить своего отца за то, что у него другая семья, что за всю мою жизнь мы виделись всего пару раз. Отец сделал больно мне, и все же я не считаю это поводом резать себе вены или натирать веревку мылом, завязывая петлю. Этим люди хотят вызвать чувство вины у других за разбитое сердце или за годы травли в школе, когда чужие слова разъедают тебя изнутри, оставляя лишь кости. Мои одноклассники часто надо мной подшучивали, наверное, поэтому я вижу в дистанционном обучении огромный плюс. Люди хотят заставить других жалеть за то, что разбили их надежды и мечты. В конечном итоге причиной суицида так или иначе всегда становится другой человек: его смерть, которую ты не можешь перенести; увольнение с работы; предательство, стекающее со вставленного в спину ножа. Люди ломают друг друга, они сами же разрушают самое дорогое, что у них есть. Такова жизнь. А покончить с собой — это слишком просто. Гораздо сложнее найти в себе силы продолжать жить, бороться, дать сдачи, каждый раз мозолить своим видом глаза, чем элементарно умереть, чтобы мир затем с облегчением вздохнул, потому что ему без тебя будет намного лучше. Найти в себе силы улыбаться, да, сквозь боль, сквозь слезы, но чтобы твоя улыбка разрушала всех твоих обидчиков.

Поэтому я не считаю, что есть какая-либо стоящая причина сдаваться в этой жизни.— Ты знаешь, нет, я не хочу знать, почему ты хотел покончить с собой, какой бы ни была причина, — отвечаю, и Дилан вопросительного вскидывает бровь. — Спросишь меня почему? — выпрямляюсь, а затем продолжаю свою мысль: — Я считаю, что ни одна причина суицида не стоит твоей жизни. Ты должен жить дальше, что бы ни случилось. Просто жить дальше...

О’Брайен хмыкает и молчитнесколько секунд, просто не отрывая от меня взгляд.— Тебе надо философом быть, Санни Брайт, толкать всякую солнечную хрень, а не со мной тут возиться.

— Да мне не в тягость, — улыбаюсь, отступая на шаг назад. — И, да, нам, между прочим, пора спускаться завтракать, — пожимаю плечами, заключая заклеенные пластырем пальцы в замок. Взгляд Дилана падает на мои пальцы, на которых ещё вчера не было пластырей, и он уже было собирается что-то спросить, как я принимаюсь объяснять: — Я порезалась гитарной струной, не обращай внимания, — киваю, и парень вскидывает брови с коротким "ладно", упираясь ладонями в поверхность кровати, помогая самому себе приподняться.

Он тянет ладонь к ручке коляски, чтобы подкатить её к кровати и самостоятельно перебраться на кресло. Дилан наклоняется чуть вперёд, как затем резко выпрямляется, уставившись на свои колени. В глазах одновременно читается ужас и неверие, а воздух, кажется, так и застрял где-то в горле, прожигая дыру. У Дилана рука трясется, и он едва касается ею своего колена.

— Что такое? — обеспокоенно спрашиваю, но Дилан молчит, просто касается своих коленей до чертиков трясущимися кончиками пальцев. — Дилан, что случилось? — неосознанно делаю шаг ближе, переставая дышать, отчего где-то под рёбрами разжигается пожар.Он просто молчит, изредка приоткрывает рот, словно собирается что-то сказать, но пепел несказанных слов так и оседает на стенках гортани. Коротко утирает нос, по которому скатилась слеза, а глаза цвета горного меда так и уставились на свои трясущиеся руки, касающиеся острых, выпирающих из-под ткани брюк коленок.

— Дилан... — шепчу, — подходя ещё ближе.Черт. Он меня пугает.

Кажется, даже пульс у меня перестал кровить, а сердце — отбивать периодичный ритм.

— Т-ты... — его голос дрожит, словно он сам не уверен в том, что сейчас говорит. — Ты это видела? — несколько резко переводит на меня полуиспуганный и ошарашенный взгляд.— Видела что?

— М-мои ноги... Они... — запинается, словно ему трудно говорить, но ещё больше — поверить в то, что он сейчас скажет. — Я... Я, кажется, смог поджать колено...Все внутри обрывается.

Это же... Это же хорошо, да? Это хороший признак? Все хорошо?А затем я одергиваю себя, вспоминая слова Райли о том, что, пускай спинной мозг Дилана и прооперирован, он ещё какое-то время не сможет ходить. Когда-нибудь — да, но спустя месяц или два... Или, может, все-таки?..— Дилан, но твой... — голос срывается на лепет, и О’Брайен спешно перебивает, не давая закончить фразу и делая это за меня, словно мысли прочёл.

— Да-да-да, я знаю, — поднимает на меня широко раскрытые глаза, и густые, темные и мокрые от влаги ресницы подрагивают, — я не могу ходить, но я... я клянусь, моё колено... Оно... — он не может найти в себе силы договорить, просто смотрит мне в глаза так, словно я ему не верю. — Я не лгу, — он шумно дышит, несколько резко и с каким-то страхом произнеся слова.

— Я не говорила, что ты лжешь, я тебе верю, Дилан.— Но ты не видела... Ты этого не видела... — опускает взгляд на колени, сжимая дрожащую ладонь в кулак.

***Райли Кинг молчит, задумчиво подпирает подбородок пальцами, внимательно выслушав Дилана. Мы все хотим верить в чудо, в то, что все действительно так, как сказал Дилан, и его состояние сдвинулось с мёртвой точки. Но с медицинской точки зрения Райли в чудо не верит, потому и щурит глаза, молча размышляя.— Расскажи ещё раз, детально, — просит она, присаживаясь на стул напротив Дилана. — Что ты почувствовал?— Я тянулся рукой за креслом, чтобы подкатить его ближе к кровати, — парень запинается, сглатывая скопившуюся во рту жидкость, — и тогда мой коленный сустав изогнулся. Не на много, всего на чуть-чуть.

— Тебе было больно? — голос Райли спокойный, она старается объективно анализировать все сказанное Диланом.

— Нет, — отвечает, — я не знаю, — делает вздох, — наверное, было, я просто не заметил.

Складываю руки на груди, переведя взгляд с О’Брайена на Райли и ожидая её слов.

— Я хочу кое-что сделать, — отрезает доктор Кинг, поднимаясь со стула и приседая на корточки у коляски Дилана. — Ты должен мне сказать, что ты чувствуешь, ладно? — спрашивает, глядя на парня снизу вверх, и тот молча одобрительно кивает. — Некоторая группа препаратов, которую я тебе ввожу, предотвращает вероятную боль, тем самым, возможно, отнимая возможность чувствовать. Если то, что ты сказал, — правда, я предлагаю какое-то время не вводить тебе обезболивающее. Ты согласен? — Райли закладывает короткий пшеничный локон за ухо, и Дилан снова одобрительно кивает. — А сейчас я возьму вот этот молоточек, — доктор Кинг тянется рукой за маленьким и холодным металлическим молотком.— Это сработает? — спрашиваю Райли, делая шаг ближе, и женщина в ответ лишь поджимает губы.

— Не знаю, Сэм.Аккуратно бьёт молоточком сквозь ткань штанов по поверхности бедра Дилана, и тот отрешенно качает головой.

Ничего.Спускается чуть ниже. Лёгкий удар.

— Есть что-нибудь? — Райли практически выдыхает эти слова, а все внутри меня замерло в ожидании. Но Дилан снова качает головой с тихим "нет", напрягая скулы.Ничего. Вообще ничего.

Ещё ниже. Удар. И результат тот же.

Ничего, абсолютно.

Коленный сустав. Удар по нервным окончаниям. Но нога так и не сдвигается с места.

Губы у Дилана сомкнуты в тонкую полоску, а взгляд буравит собственные колени. О’Брайен молчит, тихо дышит, злясь на самого себя. Он ничего не чувствует. Он по-прежнему в тупике, не может ничего изменить. Он все ещё усажен в инвалидную коляску после аварии.

Райли вздыхает, поднимаясь на ноги и выпрямляясь. Она откладывает инструмент на стол, затем складывая руки на груди.

— Ты знаешь, Дилан, существуют так называемые фантомные чувства и ощущения. Например, люди, у которых была совершена ампутация конечностей, говорят, что все ещё как будто бы могут чувствовать свои руки и ноги, — поясняет женщина, и Дилан одаривает её хмурым взглядом. —Это происходит в результате того, что твой мозг, опираясь на машинальную память движений твоего тела, создает некую видимость, картину целостности. Это то, когда люди принимают желаемое за действительное.

— Хотите сказать, что я больной псих? Что мне все это только показалось? — тон голоса парня холодный, как февраль.

— Я ни в коем случае не хотела сказать, что ты псих, Дилан, я просто говорю тебе о том, что возможен и такой вариант. Я не отрицаю того, что твой коленный сустав мог изогнуться.— Но вы не верите мне! — срывается, грубо выплевывая слова. — Вы — медик! Для вас лучше, чтобы я никогда не поправился!

— Дилан, я не... — начинает молвить доктор Кинг, но не заканчивает свою фразу, так как ее перебивают:— Я не вру! Я знаю, что я чувствовал! — огрызается, а затем, положив руки на колёса, принимается максимально быстро выезжать из кабинета Райли Кинг.

Быстрым шагом направляюсь к выходу из кабинета, собираясь догнать О’Брайена, но затем одергиваю себя, понимая, что сейчас ему нужно побыть одному, наверное.

Только бы он чего плохого не натворил.

Пожалуйста, только бы он чего не совершил непоправимого.