— 5 — (1/2)

я желаю, чтобы ты больше

никогда не улыбалась.***Следую совету бабушки и, немного подумав, на следующее утро приношу Дилану цветы, которые он точно не выбросит. Уж точно не после тех слов, которые я скажу, вручая. Впервые чувствую в себе какую-то уверенность, хотя где-то глубоко внутри все ещё живёт надежда (она ведь умирает последней, да?), что парень хоть один раз решил пожалеть меня и не выбросил букет из окна. Что ж, сейчас проверим...

Демонстративно прочищаю горло,а затем стучусь, сжимая в руке вазон. Дилану не нравятся цветы, посмотрим, как он отреагирует на это.Вхожу в комнату, без улыбки, как, в принципе, он и хочет.— Доброе утро, — бросаю несколько холодно, а затем продолжаю, не давая Дилану шанса ответить: — Хотя для тебя утро никогда не бывает добрым, да?

На секунду у него открывается рот, и парень уже собирается что-то сказать, но затем резко передумывает, просто уставившись на меня несколько удивленным и удрученным взглядом. Чувствую, как все внутри меня подбирается, а горечь становится комом в горле. Я вообще не привыкла, что люди вызывают у меня на глазах слезы, но на данный момент это так. Горячая жидкость печет глазницы, и я часто моргаю.Неприятно. Чертовски.

А стакан ведь снова пуст... Ни васильков, ни колокольчиков. Ничего. И что только заставило меня думать, что Дилан изменится?— Майк всю ночь чихал, и мне... — Дилан пожимает плечами, начиная плести очередную лживую отмазку, но я его перебиваю, в очередной раз подавляя желание отвесить себе подзатыльник, только в этот раз уже за слабость в голосе:— Я знаю, что ты выбрасываешь цветы из окна, Дилан. Я... Я знаю... — вздыхаю, и О’Брайен, кажется, задерживает дыхание, уставившись на меня. — Хорошо, ты не уважаешь мой труд, но не выбрасывай цветы, пожалуйста... — смотрю Дилану в глаза, и он молча поджимает губы. — Ты мог бы... Мог бы просто сказать мне, что не любишь цветы, и я не стала бы их тебе приносить. Тебе не обязательно их держать здесь, достаточно было лишь сказать мне, что бы я не приносила их, но не выбрасывай, пожалуйста, цветы, они ни в чем не виноваты, а я, кстати, не заслужила к себе такого отношения.Пять секунд молчания тянутся вечность. Дилан просто смотрит на меня широко раскрытыми глазами, явно удивленный тем, каким тоном я к нему обратилась.

Черт. Вызываю к себе жалость, наверное.— Хорошо, — спустя мгновения тянет парень, а затем принимается немного смущенно тереть затылок. Его взгляд падает на вазон в моих руках, и его брови тут же хмуро сдвигаются к переносице. — Это что? — спрашивает, кивает на растение.

Отставляю стакан, ставя маленький пластиковый вазон на столик.

— Это кактус. Его зовут Дилан, — поясняю, поворачиваясь лицом к парню. Он переводит на меня несколько недоуменный взгляд, все так же хмурясь.

Кактус.Злой на весь мир.

Отчужденный.Кактус.Черствый и сухой.Нелюдимый.

— К-кактус? — переспрашивает О’Брайен, щурясь. — Ты... Ты назвала кактус моим именем?— Нет, я назвала его в честь музыканта Боба Дилана, но растение у меня ассоциируется с тобой, да, — отвечаю легко и непринужденно.

Кактус.Без чувств.Без эмоций.— Ты... Ты назвала меня кактусом? — у Дилана, кажется, сейчас отпадет челюсть от удивления, но в голосе так же проскакивают и нотки обиды.

— Я не называла, это большая разница.

Обида. Ему обидно. А каково мне? Он уже больше недели выбрасывает все принесенные мной цветы. А мне, значит, не обидно?..

Кактус.

— Кактус, значит? — смеряет меня недоуменным взглядом.

— Именно он, Дилан. И если ты не возражаешь, нам пора спускаться в столовую или мы пропустим завтрак, — собираю всю сухость и черствость, на которую способна (и это составляет мне немалого труда) на ответ.

Я же на самом деле не такая. Не мой стиль хамить, плеваться сарказмом и быть холодной стервой. Это всегда меня отличало от моих одноклассниц, чьи лица я, к счастью, больше не встречаю, перейдя на дистанционное обучение. Я вовсе не злая, мне от этого становится плохо, горечь тошнотой подступает к стенкам гортани, а все внутри сжимается в ком, начиная дрожать. Я не такая. Я не могу себя так вести. Моя улыбка все равно рвётся наружу, изгибая уголки губ. Я улыбаюсь хотя бы из-за одного выражения лица Дилана О’Брайена, на котором недоумение и удивление сменили стальную тяжесть. Что ж, уже прогресс... Но, неужели он хочет именно такого общения? Чтобы каждое слово — нож в спину. Каждое действие — спущенный курок и пуля, прошивающая нутро. Неужели он не умеет иначе?***От лица Дилан.Кактус.Она подарила мне гребаный кактус, весь в этих чертовых колючках, сморщенный. Долбаный кактус, который назвала моим именем. А, нет. Именем Боба Дилана, чьей фанаткой, видимо, является Брайт, но я ассоциируюсь у нее именно с этим мерзким растением.Кактус.Делаю глубокий вдох, отрывая короткий взгляд от скетчбука и поднимая его на раскидистое дерево, у которого сижу. Прикованный к коляске. Мелкие щепки неотшлифованной поверхности деревянного стола десятками заноз загоняются под кожу, вызывают зуд, а я игнорирую неприятное ощущение, коротко облизывая губы кончиком языка и старательно рисуя гребнутый колючий кактус. Такой, со смертоносным взглядом и острыми зубами, которыми к хренами отгрызет руки, которые попробуют к нему тянуться.

Кактус.Че-е-ерт. Черт-черт-черт. Я — идиотский кактус. Иголка — безразличие. Иголка — боль. Иголка — злость. Ненависть. Тьма. Страдание. Отчаяние. Безысходность. Тысячи иголок. Тысячи негативных качеств. Если улыбка — то насмешливая и злобная. Если взгляд — так пустой и мертвый. Ты таким меня видишь, Санни Брайт? Этим паршивым кактусом?

Кактус.

Блять, это уму непостижимо. Она назвала меня чертовым кактусом. Без улыбки. Это что-то новенькое. Удивлён. Удивила, Санни Брайт. Гребаный кактус, который сейчас рисуют мои руки. Только ее выглядит более безобидно, а моим можно пугать маленьких детей. Вот так, до маленьких кирпичей в штанах.

Кактус.

Мать его! Гребанутый кактус!— Салют! — слышу голос Майка рядом, а затем взгляд цепляет его фигуру, опускающуюся на деревянную лавочку рядом. — У нас там в комнате кактус на столе... — парень прочищает горло, издавая смешок: — Твой?— Не твоё дело, — спешно отвечаю, стараясь перевернуть страницу скетчбука как можно скорее.

— А не его ли ты часом только что рисовал, друг? — хмыкает, заламывая руки за спиной. — Только твой кактус выглядит немного более устрашающе, вот.

Перевожу на Майка немного раздраженный взгляд, щурясь. Его светлые волосы не отливают светлой карамелью на солнечном свету, потому что солнца нет, оно спрятано за кулисами белоснежно-ватных туч. Зато на переносице парня за каким-то фигом покоятся солнцезащитные очки. Блондин цокает языком, удобнее откидываясь назад и опираясь спиной на ствол дерева, а затем заключает пальцы в замок, подкладывая их под затылок.

— Нет, — отвечаю, окидывая Майка взглядом. — И вообще, на кой тебе черт очки? Солнца ведь нет.— Эх, как беспалевно ты переводишь тему, — фыркает, блондин, снимая очки. — Санни принесла тебе кактус, вместо цветов? — издает смешок. — Это так мило, — молвит, несколько раз моргая глазами, радужка которых сейчас приобрела оттенок лазурита, как само небо. — А что, у нее закончились ромашки и васильки?— Не знаю, — отрезаю, начиная спешно рисовать какое-то бесформенное чудовище с огромным и широко раскрытым ртом и зубами, словно лопасти, кривыми и прогнившими. А так жерисую людей, добровольно шагающих ему в пасть, словно зазомбированное стадо баранов. И чудовище пожирает их с одеждой, с мясом, с костями, с душами и личностями. Чудовище под названием жизнь.

А руки все равно рисуют чертовы иголочки. Одна колючка. Вторая. Как у гребанного кактуса.

— Она назвала кактус моим именем, — вздыхаю, отрываясь от рисунка. — Кактус по имени Дилан.

— Вижу, тебя это зацепило, — Майк, наклоняется вперёд, ставя локти на поверхность стола. Да, чувак, зацепило. Тебя бы назвать... Долбаным кактусом. — Она прямо вся такая солнечная ромашка, ну а ты... — Майк с трудом подавляет смешок. — Ты у нас кактус. Какой дуэт, ну! — с сарказмом восклицает, скрещивая руки на груди.

— Пошел ты, — цокаю языком, закатывая глаза.

— Ты бы дал девушке шанс, а... Подарить кактус — это тебе не ерунда! — смеется парень, и я одариваю его испепеляющим взглядом. Ему смешно? Конечно, прекрасный повод для стеба. Майк поднимает руки, выставляя перед собой ладони, словно сейчас скажет: "Ладно, сдаюсь". Почему-то его смех пока единственный, который меня не бесит. Он по крайней мере небеспричинный, как улыбка Брайт. Блондин немного "остывает", после чего молвит более серьёзно: — А серьёзно, чувак... Ты же знаешь, что она не обязана с тобой возиться.— Мне и не нужна нянька.— Я не это имел в виду. Я говорю про обыкновенное людское общение, — кладет ладонь на стол, заглядывая в глаза, а я опускаю взгляд, переворачивая страницу скетчбука.

— Мне не нужно общение, к тому же уже есть ты.

— Я польщен, друг, но это другое. Ты понял, о чем я.

— А ты понимаешь, каким будет мой ответ.

Веду гелиевой ручкой по странице скетчбука, оставляя линию.

Кактус.— Ты все время рисуешь... — Майк выпрямляется, сглатывая жидкость. Выражение его лица становится хмурым. — Ты всегда рисовал всякую чернь в стиле ужастиков Кинга? — спрашивает, и я перестаю рисовать, но не поднимаю на блондина взгляд.