— 3 — (2/2)
Райли отрывает взгляд зеленых глаз от очередного шприца с жидкими медикаментами, которые собирается снова ввести мне под кожу. Она отслеживает мой взгляд, и уголки её губ немного тянутся вверх.
— В этой комнате люди снова учатся ходить, управлять своим телом, — объясняет, а потом смазывает мою руку проспиртованной ваткой, аккуратно загоняя иглу мне в кожу. Жмурюсь, ощущая, как что-то намеренно вводится мне в кровь. — Однажды и ты будешь там заново учиться ходить, Дилан, — чувствую, как тёплая рука Райли ложится мне на плечо. Поворачиваю к женщине голову, читая в ее глазах искреннее сожаление.
Сожаление, что мне ещё не скоро попасть в ту комнату, где стоят специальные брусья, с помощью которых учатся ходить.
Сожаление, что именно мне выпала эта участь.— Ладно, идите позавтракайте с Санни, а потом мы с тобой встретимся для сеанса, Дилан.— Постойте, для какого ещё сеанса? — хмурюсь, будучи не в теме, о чем она говорит.— Я практикующий психолог, Дилан, мы поговорим о том, что тебя беспокоит. Но об этом позже, идите завтракать.
Сожаление. Им всем жаль. Вот только мне на их жалость насрать.
***Аппетита нет вообще никакого. Начиная от вида людей в зале, основную часть которых составляют пожилые люди, заканчивая тем, как громко они стучат по тарелкам и едва ли пережевывают вставной челюстью овсяную кашу, которая вываливается у них изо рта. Отвратительное зрелище. Кучка старперов. Никакой это не санаторий, это гребаный дом престарелых, дом для людей, которые вообще никому не нужны, о них забыли. И я тебя поздравляю, Дилан, в свои восемнадцать ты уже стал стариком, и для этого тебе не понадобилась седина, артроз и старческая амнезия, которая потихоньку стирает самого тебя с лица твоего сознания. Поздравляю, дедок.
И люди, сидящие здесь, которые старше меня, — им по двадцать, тридцать, сорок лет — тоже уже старики. Жизнь прекратила своё существование в тот самый момент, когда их сбила машина или врачи обнаружили какую-то херь в организме.
Осталось лишь мирно доживать свои оставшиеся пятьдесят лет, нет, даже сорок, чтобы уйти на покой в среднестатистические шестьдесят.— Если хочешь, можешь сесть за наш с бабушкой столик, думаю, Глория будет не против, — пожимает плечами Санни. "Улыбашка" смотрит на меня своими большими васильковыми глазами, ожидая ответа, а я лишь хмурюсь, несколько грубо отвечая "нет". — Ладно... — тянет. — Но если ты передумаешь, — чертова улыбка на её лице становится шире, — мы сидим вон там, на веранде, — указывает пальцем в сторону столика, за которым сидит пожилая женщина с седыми волосами цвета снега. Что ж, Санни чем-то на нее похожа.
— Я понял, — отвечаю.Господи, да отвяжись ты от меня уже! Иди... Иди завтракать этой долбаной овсянкой, вываливающейся изо рта.
— Тогда встретимся после завтрака.И снова эта улыбка.Блять, прекрати улыбаться!
Никакой улыбки.Никакого позитива.Никакого солнца.Ничего не отвечаю, сверля Санни взглядом, а затем девушка наконец уходит, и я спокойно выдыхаю. Какая же надоедливая, ну...
Разворачиваю коляску, оглядываясь в поисках пустого места. Аппетита по-прежнему нет, но нужно что-то съесть. Хотя зачем? Почему бы не заморить себя голодом? Было бы неплохо. Ещё один способ снова быть с Сэмом.
Сэмми, ты хочешь?..Оглядываюсь, замечая Майка одиноко сидящим за одним столиком, хотя не могу сказать, что ему прямо-таки одиноко. Он сам себе на уме. На поверхности его стола стоят четыре порции, а за столом сидит лишь он один. Вздыхаю, подъезжая к соседу и понимая, что перспектива сесть рядом с ним намного лучше, чем с кем-то ещё, включая Солнышко.— Не возражаешь? — спрашиваю, и Майк молча кивает мне, не отрываясь от своего старательного занятия: выстроить что-нибудь стоящее из хлебных корочек.
Отставляю стул в сторону, подъезжая ближе. Господи, смотреть на эту овсянку не могу. В детстве, когда мать подолгу не возвращалась с очередных гулек, мы с Сэмом только овсянку и ели. Это было единственным, что всегда можно было найти дома на полке, ведь мама считала, что с её употреблением сможет скинуть пару кило.
Отодвигаю кашу в сторону, Господи, смотреть на нее не могу, и беру в руки нож и вилку, приступая к омлету. Аппетита нет, но львиный рев в недрах желудка заставляет все же съесть что-то. Что ж, неплохо. Во всяком случае лучше, чем стряпня матери, она не была особым кулинаром, да и готовить в общем-то не умела. Да и времени на это толком не было, потому мы с Сэмом всегда завтракали хлопьями с молоком, обедали сендвичами, а на ужин заказывали что-то из итальянской или китайской кухни. Мама редко готовила лазанью или варила супы.— Черт, — ругается блондин, коротко облизывая губы кончиком языка. Его "шедевральный" замок из хлебных корочек развалился. — Ну вот как всегда.
— Да уж, жаль, был отличный хлебный дворец, — пожимаю плечами, издавая смешок, на что Майк изначально одаривает меня несколько оскорблённым взглядом, а потом соглашается с моим утверждением.— Ну а что ещё делать? Кстати, когда ты наконец сможешь ходить, ты поднимешься ко мне на чердак? Ты должен это видеть, чувак, там просто потрясающе.
Хах, вряд ли я смогу ходить.
— Да, — почему-то соглашаюсь, — да, почему бы и нет? — а потом мысленно отвешиваю себе подзатыльник.
— Ладно, приятного аппетита, я пошёл, — бросает парень, поднимаясь из-за стола.
— Давай, — коротко отвечаю.
Майк уходит, через секунд десять скрываясь из виду, как будто его и не было. Как будто за этим столиком я все это время сидел один.
***Райли просила ждать её на улице возле одной из этих чертовых лавочек, под солнечными лучами, которые дико раздражают. Жмурюсь, смотря куда-то впереди себя, когда взгляд цепляет Санни, сидящую в компании своей бабушки и ещё нескольких пожилых людей. Неужели ей это в кайф? Просаживать свою молодость рядом со стариками, от которых уже несёт смертью?
Девушка сидит на траве, скрестив ноги, и раскачивается из стороны с сторону, ритмично хлопая в ладони. Губы её шевелятся, как будто она поёт. А я не слышу её пения, мне ещё этого не хватало.
Никакого пения.Никакого позитива.Улыбаешься? Ну-ка, срочно перестань!— Дилан? — слышу голос за спиной, узнавая в нем голос доктора Кинг. — Прости, что заставила тебя ждать, не каждый раз мне удастся выйти на связь с мужем. Я здесь, а он в Юте, так что...
— А почему вы не хотите работать где-нибудь там и быть рядом с ним?
— Ну, он занятой человек. Мы с ним не так давно вместе, но сейчас проверяем отношения расстоянием. Мой муж тоже врач, он работает медбратом в скорой помощи. Кстати, именно он спас тебе жизнь, вернул тебя с того света.
Да, именно он обрек меня на муку ненавидеть всех вокруг, но себя в стократной степени больше.
Именно его голос, выкрикивающий "разряд", я слышал в тот момент, когда я умер, а потом снова возродился.
— Хорошо, давай начнём.Райли садится на лавочку.
— Что, прямо здесь?— Ты не любишь свежий воздух или предпочитаешь замкнутые пространства, четыре стены? — женщина улыбается уголками губ, и меня посещает та же мысль, касаемо Саманты. Она не должна улыбаться. Когда люди улыбаются — они счастливы. А я несчастен.
— Нет, просто думал, что все это будет как в фильмах: серые стены, мне смотрят в глаза, просят сосчитать от десяти до одного, следить взглядом за колебанием маятника, а затем гипнозом влазят в душу и разум, промывая мозги, а после я становлюсь овощем, — поясняю, а затем почему-то поворачиваю голову в сторону Санни, которая теперь уже перестала хлопать в ладони, как ненормальная, и взялась за гитару.Она... Она играет?Сэм тоже играл. Он постоянно резал себе подушечки пальцев о самую нижнюю, самую тонкую струну, но он так хотел играть...
Отвернись.
Пусть Саманта себе играет, тебе должно быть плевать.
— Интересное у тебя видение моей профессии.— А то. Кстати, где ваш блокнот? Вы же должны что-то записывать, делать сноски о том, насколько воспаленный у меня мозг.— Воспаленный мозг? Обижаешь, — смеется Райли. — Но ты прав, сноски я буду делать потом, — отвечает, а затем я чувствую, как её рука ложится на мою руку. Одариваю женщину недоуменным взглядом, когда её лицо становится серьёзным. — Мы можем с тобой вот так часами болтать, обмениваясь своим запасом сарказма и колкостей, но это не изменит ничего. Скажи, Дилан, ты мне веришь?
— Ги... — запинаюсь, глядя в серьёзный омут зелёных глаз. — Гипотетически, — отвечаю, сглатывая жидкость.
— Это хорошо. Это очень хорошо. Потому что я хочу, чтобы ты был открытым, был честен не только со мной, но в первую очередь с самим собой.
— Что я должен сделать?
— Расскажи мне о том, что ты сейчас чувствуешь. Вот прямо сейчас.Что?
Рассказать о том, что реально болит? Что зудит под кожей, словно под ней муравейник?
Если я расскажу, что действительно чувствую, то меня, блин, в дурку упекут и пальцем у виска покрутят.
— Я... Я чувствую скованность, — отвечаю, опуская взгляд куда-то вниз. — Иногда забываю, что теперь я урод на колёсах, и по привычке упираюсь руками в подлокотники, чтобы встать на ноги и пройтись по комнате, размявшись.
— Ты считаешь себя уродом? Почему?— Да потому что так и есть. Я — социальный мусор.
— Что ещё ты чувствуешь?Злость. Ярость. Ненависть.
Их так много во мне.
А ещё я чувствую боль.
— Ты чувствуешь вину из-за того, что случилось с Сэмом?Мне словно кулаком зарядили под дых. Болят ребра, или это просто что-то сковывает грудную клетку. Вина. Да, определенно. Поднимаю взгляд на Райли, а с уст срывается сиплый хрип:— Я... Я не хочу говорить о моём брате...
— Ты должен, Дилан, чтобы стало легче, — молвит доктор Кинг, а я начинаю качать головой из стороны в сторону.— Нет, пожалуйста, — закрываю глаза руками, чтобы Райли не видела, как у меня слезятся глаза. — Я не хочу о нем говорить.
— Каким он был?
Мой взгляд падает на Санни, которая зажимает одной рукой аккорды, а второй касается струн.
Его звали Сэм. И он был самым дорогим человеком в моей жизни.
— Пожалуйста, не заставляйте меня...
Если я сейчас расскажу, мне станет хуже. Я себя расколупаю, обнажу заштопаный рубец на сердце, и тогда со мной будет что-то похуже мрачности и желания, чтобы все вокруг прекратили улыбаться. Им не понять.
— Ладно, — спустя какое-то время произносит Райли. Она кладет свою руку мне на плечо, заставляя снова поднять на нее взгляд. — Мы не будем о нем говорить до тех пор, пока ты сам не захочешь, идёт? Я не собираюсь лезть к тебе в разум и причинять боль. Я не какой-нибудь там моральный кат, Дилан. Я просто пытаюсь помочь. Так что будет лучше, чтобы мы поговорили о Сэме тогда, когда ты сам будешь готов мне рассказать, хорошо?А если я никогда не буду готов?
Молча киваю в знак согласия. Через некоторое время доктор Кинг меняет тему на что-то такое, что не затрагивает мою рану. Вообще я бы предпочел помолчать, но с психологами не молчат, с психологами общаются, чтобы стало легче.
А мне не становится.
Взгляд то и дело словно специально отводится в сторону Брайт, которая играет на гитаре и поёт песню для стариков.
Сэм тоже хотел помогать людям. Он всегда относился к ним с добротой. Он всегда был великодушным и таким... Чистым... Вовсе не таким, как я. Нет, Сэм на меня совсем не был похож.Когда мне наконец снова удаётся попасть в свою комнату, Майк тянет меня куда-то "полазить" по периметру территории. Прежний я непременно согласился бы. Прежний я любил находить приключения на свой зад, порой даже несколько рискованные и связанные с полицией. Но я прикованный к коляске беспомощный урод, а такие не гуляют, такие только запираются в комнате, чтобы даже солнцу на глаза не попадаться.
Отказываюсь от его предложения, и тогда блондин пожимает плечами, коротко отвечая "ладно", и покидает комнату, решив, что мне нужно побыть одному.
А меня нельзя оставлять одного. В одиночестве я схожу с ума, теряю рассудок. В одиночестве я начинаю думать и винить себя ещё больше, чем я вообще могу.
Руки уже по неосознанной привычке тянутся к скетчбуку, лежащему уже на своём обычном месте — прикроватной тумбочке. Новый лист, новое отображение боли, частица меня. Жёсткие линии, много тени. Нужно больше. Больше капающей крови с нарисованных рук. Крови, которая въелась не только в кожу, но и в сами кости. Это мои руки. По локоть в крови. Руки инвалида, забытого всем миром. Если я исчезну, никто и не заметит. Я — всего лишь маленький винтик в системе этого мира. Меня можно заменить тысячей других.
Потому решено.
Если я не найду то, ради чего стоит жить, я уйду из этого мира и стану снегом, стану лишь чьими-то воспоминаниями. Я стану мгновениями времени, которое мчит быстрее ветра.А самого меня больше уже не будет. Меня "нормального" больше уже и нет.