— 1 — (1/2)

Её зовут так же, как и его.

***Яркое и по-осеннему тёплое солнце закрадывается в каждый уголок комнаты. На световых лучах, падающих на мягкий ковёр, можно увидеть зависшие в воздухе пылинки света.

Я уже давно привыкла просыпаться до будильника, просто смотря в окно и наблюдая за тем, как поднимается солнце, замирая на небе. Мне всегда казалось, что в рассвете есть что-то магическое и безумно вдохновляющее. Новый день. Новая жизнь. Новая попытка начать все заново. Каждый день новая ты.

В комнате пахнет цитрусами и цветами, запах которых немного щекочет нос внутри. Такая утренняя тишина кажется таинственной и прекрасной. Я просто улыбаюсь солнцу, как будто оно вот-вот улыбнется мне в ответ.Мгновением позже, тишину пронзает песня Pink "So what", поставленная мной в качестве будильника. Улыбаюсь уголками губ, рукой нащупывая плеер на прикроватной тумбочке, и вместо того, чтобы выключить музыку, делаю её ещё громче. Отворачиваю одеяло и поднимаюсь с кровати, касаясь голыми стопами ламината. Качаю головой в такт песне, подпевая, и использую расческу в качестве микрофона, затем расчесывая ею свои непослушные светлые волосы, спутавшиеся после сна.

Смотрю на себя в зеркало, и "другая я" надувает мне щеки в ответ. Большие голубые глаза изучают в отражении себя же, а густые ресницы немного подрагивают. Отхожу на несколько шагов назад и поднимаю руку вверх, изображая какую-нибудь крутую рок звезду на концерте во время припева песни, притоптывая ногой.

Бабушка говорит, что я хорошо пою, что я могла бы стать музыкантом...Все ещё качаясь в такт музыке, надеваю на себя майку и клетчатую рубашку, а затем стягиваю с бедер серые спортивные штаны и надеваю джинсы. Расчесываю пальцами светлые волосы, затем скрепляя их в хвост. Заправляю несколько выбившихся кудрявых прядей за ухо, оттягивая ткань рубашки вниз. Несколько плетёных браслетов на тонких запястьях цепляются за мелкие пуговки, потому аккуратно распутываю их. Мне как-то сказали, что, завязывая такие браслеты на запястье, нужно загадать желание, и оно обязательно сбудется.

К сожалению, моему желанию не суждено осуществиться, но так приятно жить с надеждой внутри. Я хочу, чтобы все люди улыбались, чтобы не было больше боли... Когда-нибудь все будет хорошо.Выключаю музыку и направляюсь к выходу из комнаты. В коридоре пахнет блинчиками и клубникой, отчего улыбка на моём лице становится шире, но я уже продумываю длинный монолог, как отругать бабушку за это. Я безумно люблю, когда она готовит, но это я должна о ней заботиться, а не она обо мне. Пока я ещё могу о ком-то беспокоиться, пока мне есть, о ком.

Вхожу в кухню, всей полнотой лёгких втягивая в себя запах блинчиков. Я люблю все, что бабушка делает своими руками. Они у нее тёплые, по-старчески красивые и пахнут хлебом. Её белые, словно снег, волосы скреплены заколкой на затылке, женщина аккуратно приподнимает плечи, поправляя на себе ткань накидки. Взгляд голубых глаз устремлён на сковородку, а тонкие руки переворачивают оладушек.

— Бабушка, — подхожу к женщине и аккуратно обнимаю её со спины, кладя голову на её плечо, — ну зачем ты так рано встала? Я сама могла приготовить завтрак.— Брось, дорогая, — она одаривает меня взглядом, а уголки её губ растягиваются в улыбке, — для меня нет ничего приятней побаловать ребенка.Усаживаюсь за стол, понимая, что споры с этой женщиной невозможны. Она всегда поступает как истинный дипломат и всегда на пользу остальных, так что нельзя её осуждать за попытку помочь.

Кладу сахар в чай и жду, пока Глория поставит на стол тарелку блинов с земляникой, которую я собрала в лесу за пределами санатория вчера. Мне нравится иногда вставать до рассвета, перелезать через забор, взбираясь на высокий холм, и просто встречать рассвет, первой сказать ему "привет", первой ощутить его тепло.

— Райли Кинг сказала, что сегодня к нам прибудет новый пациент, — бабушка медленно садится на стул напротив, а её голова слегка шатается из стороны в сторону от тика. — Будет для тебя хоть какая-нибудь компания твоего возраста.

— Ба, мне и с тобой хорошо.

— Ой, да ну брось, ты же в компании, как вы там нас называете?.. Седые и ворчливые? Нет, погоди-ка... Старперы, вот.— Не-е-ет, — растягиваю, издавая смешок. — Так говорить уже не модно, бабушка. Вы теперь древние, трухлявые и античные, — смеюсь, а Глория одаривает меня тёплой улыбкой, отчего мелкие морщинки становятся более глубокими.

— Прекрасно, — восклицает бабушка.

Мне всегда нравилось её стремление к развитию. Большинство дам её возраста предпочитают жить и вести себя так, как в период их расцвета сил. Это застрявшие во времени люди, которые по-прежнему живут прошлым, а ведь время не умеет шагать назад.

— Но к тебе это не относится, — кусаю блинчик, полив его кленовым сиропом.

— Рада знать, — отвечает Глория, трясущимися руками поднося к губам керамическую чашку с чаем. Края жидкости выходят за борта, и чайные капельки скатываются по наружным стенкам, капая на блузку. В последнее время она чувствует слабость в руках и дикую боль в суставах... — Да, и еще... Райли попросила тебя показать парню наш санаторий. Она считает, что это должен сделать кто-то его возраста, дабы мальчик совсем не впал в депрессию и не ушёл в себя после случившегося.

— Случившегося?

Делаю глоток апельсинового сока, поднимая нахмуренный взгляд на бабушку.— Мальчик попал в аварию и стал инвалидом, Санни. Думаю, вполне логично, что он уйдёт в себя.

— Хорошо, я покажу ему окрестности. Все равно Райли просила меня навестить миссис Фитцджеральд и в очередной раз послушать историю о её кошке Джозефине, которая храбро спасла ей жизнь.

Издаю смешок, хотя потом мысленно корю себя за это. У миссис Фитц болезнь Альцгеймера, а это значит, что, каждый раз, когда она видит меня, она спрашивает моё имя и сравнивает меня с солнышком. Просто все здесь привыкли называть меня Санни. Добрая, отзывчивая Санни, которая приносит чай и слушает рассказы о кошках. Да, это про меня.

— Ладно, — поднимаюсь со стола и отношу свою тарелку в раковину, — иди отдыхай, бабуль, я тут приберусь, а потом пойду к миссис Фитц, пока этот парень не приехал.

Бабушка одаривает меня сперва недовольным взглядом, мол, я слишком рано списываю её со счетов, а потом в её глазах читается благодарность, потому что старость берет все-таки своё.

Это не она должна обо мне заботиться, это я должна заботиться о ней. У нее, кроме меня, никого нет.***Гребаное солнце. Оно мозолит глаза и бесит одним лишь своим видом.

Никакого солнца.Никаких ярких красок.

Жёлтый? Никакого жёлтого!Все должно быть серым, прямо как цвет машины Райли Кинг. А ещё лучше вообще, чтобы все время шёл дождь. Такой, тяжёлый, постоянный. Демонстрирующий печаль и тьму. Ведь такая погода будет идеально отображать то, что сейчас происходит внутри Дилана. Там штормят эмоции гнева и злости. А гребаное солнышко никак не передаст эту атмосферу.

Парень поднимает короткий взгляд на вид из окна машины Райли. Женщина едет молча, в тишине и без музыки, наверное, понимая, что музыка сейчас будет весьма неуместной, а пустая болтовня только хуже сделает. Врач лишь изредка смотрит на заднее сидение через зеркало, бросая взгляд зелёных глаз на парня, который что-то старательно, но весьма небрежно рисует обычным карандашом в блокноте.

Безысходность. Он рисует ее. Рисует круги, различные крестики, рисует боль и людей, закрывающих лица руками. И побольше тьмы. Побольше тёмных кругов под глазами от усталости, побольше безмолвного крика. Все тёмное. Черно-серое. Никаких светлых оттенков, только темнота.

Никаких, нафиг, цветов.

Никакого позитива.Он напрягает челюсть, старательно нажимая на грифель карандаша, который вот-вот сломается. И пусть. Пофиг. Это как символ того, что всех можно сломать. Но карандаш можно починить, снова заточив его, а Дилана уже не починишь.

Инвалидов не чинят. Они находятся на той стадии, когда починка уже невозможна. Потому О’Брайен считает себя социальным мусором. Пассивный для общества. Бесполезный. Беспомощный. Слабак.

Мусор.

Он рисует петлю, в которой мысленно вешает все свои планы на будущее. Все мечты. Все надежды. Все хорошее. Чтобы никакого позитива. Никаких ложных надежд.— Мы уже почти на месте, — Райли коротко прочищает горло, двумя руками сжимая руль, а парень отрывает взгляд от разукрашенных в чёрный страниц своего скетчбука, поднимая глаза на вид за окном.

Горы. Ну и занесло же его в самую жопу Америки. В гребнутый Вайоминг, где нет вообще никого из знакомых, куда никто за ним не приедет, где он вообще никому, нафиг, не нужен.

Прекрасно. Жизнь удалась, Дилан.Он стал никем. Как, в общем-то, и думал.— Я надеюсь, тебе тут понравится, — Райли Кинг старается как-то приободрить, поддержать словами.

А Дилану это не нужно.

Ему нужно чтобы все молчали.Чтобы никто не улыбался.

Чтобы никому не было весело.Только один лишь негатив.

Парень закрывает свой скетчбук, пряча его в рюкзак, в котором находятся все его вещи. Странно, да? Казалось, столько всего было в комнате, чего можно было взять с собой: книги, диски с различными компьютерными играми, какие-то плакаты, чтобы повесить их на стены, и в комнате не было бы так тоскливо... Можно было бы взять с собой маленький вазон со странным растением, подаренным Броуди и дико напоминающим марихуану, стоящим на подоконнике.Но вместо этого он взял с собой кучу грифельных карандашей и зачем-то палитру красок, из которых даже в самых крайних случаях будет использовать лишь чёрный цвет.

Он упирается ладонью в сидение, пытаясь привстать, но лежащие вдоль сидения ноги в старых кроссовках не позволяют даже сдвинуться с места.

Беспомощный.Райли выезжает на узкую дорогу, разделяющую лесополосу. Воздух здесь очень чистый, а из окна можно увидеть укрытые снегом вершины Скалистых гор. Но от этого О’Брайену ни горячо, ни холодно, ибо единственное, что он теперь может, это дышать, переводя кислород в углекислый газ; всем приносить неудобства своими просьбами и доставлять одни неприятности, нести в массы лишь один негатив.

Вскоре лес начинает постепенно редеть, а из-за верхушек густых деревьев наконец-то начинает видеться огромных размеров здание, с виду напоминающее чей-то особняк викторианской эпохи. Строение из камня пока не внушает никаких мыслей, или просто Дилан сам не позволяет себе мыслить позитивно, что это место сможет дать ему новый старт, что здесь его снова научат ходить, что здесь он не вспомнит, по какой причине погиб его брат. Но, увы, ни одно новое место, ни один новый шанс, ни новый старт не сотрут твоего прошлого. Ты будешь с этим жить. Это твой жизненный багаж. Твоя ноша, и, кроме тебя, её нести некому.

Машина доктора Кинг въезжает на территорию санатория, и за ней тут же закрываются железные ворота, на прутьях которых выгравированы цветы. Несколько людей просто сидят на поляне, наслаждаясь относительным теплом и солнечным светом, а Дилан лишь хмурится, закатывая глаза, и откидывается назад, упираясь спиной в дверцу, скрещивая руки на груди. Он и пяти минут здесь не пробыл, а этим местом он уже сыт по горло. Тогда что уже говорить о гораздо длительном сроке?

— Ну все, — Райли паркует машину на обочине, а потом разворачивается к новоприбывшему пациенту икоротко улыбается, а от её улыбки на лице скулы начинают выделяться ещё больше, — ты готов?Вопрос: зачем спрашивать? Как будто его ответ "не готов" мигом заставит её завести машину и повезти Дилана обратно. Что за бред?Доктор Кинг выходит из машины и теребит в руках ключи, намереваясь открыть багажник и достать оттуда коляску. Она ставит её на землю, подкатывая к двери, и Дилан отклоняется вперёд, позволяя женщине открыть дверь.

— Та-а-ак, дружок, теперь мне понадобится твоя помощь, — молвит Райли, отходя на шаг.

Парень упирается руками в подлокотники коляски, а дрожь в мышцах уж никак не придает уверенности. Он напрягается, поджимая губы, когда Райли опускает его ноги, а сам он садится на сидение.

Беспомощный.