Глава 14. Опиум (1/1)

—?Все кончено, Брюс! Довольно притворства! Бахающие звуки взрывающегося за окном фейерверка отдавались меньшей болью в теле мальчика, чем оглушающий, громоподобный выкрик его мучителя. Он отчетливо различил в его голосе дрожащие, надломленные нотки: Федор Александрович явно не ожидал, что Яков Вилимович вернется столь скоро. Надеялся на скоропостижную смерть Пети, или положился не на тех, кого подговорил задержать Брюса, оставалось лишь догадываться. Петя никогда бы не узнал, что скоротечно проносилось в мозгу Федора Александровича в этот роковой для них обоих момент. Впрочем, вице-адмирал и впрямь растерялся; воспламеняющийся от злобы и очевидного проигрыша, сжал в руках плеть: сражаться так сражаться. О да, он и не думал покорятся Брюсу! До победного конца оставались считанные минуты?— теперь Федор Александрович предвкушал это всем своим непоколебимым станом. Разве мог он предположить, что удача на сей раз отвернется от него? Да, возможно, его опытный, прожженный взгляд на мгновение и поразила тень сомнения, однако он оставался таким же несокрушимым и жестоким. —?Преимущество на моей стороне! —?вскричал Федор Александрович, резким движением выпрямив плеть. —?Я всегда чтил закон и на веку своем не раз мне доводилось обличать виновников сего! Будь покоен, Брюс, бразды правления с удовольствием примут новоиспеченного мятежника устава государева! Ослепленный яростью и жаждой мести Яков Вилимович бросился на Федора Александровича. Между ними завязалась жестокая драка?— ненависть захлестнула обоих в равной степени… У наблюдающего за воцарившемся ужасом Пети замерло сердце (какое-то время он даже не мог пошевелиться). Из его надорванного мольбами о пощаде горла вырывались глухие вопли. Никто его не слышал. Творилось что-то невообразимое, словно весь мир сошел с ума и перевернулся с ног на голову! Безусловно, Пете не раз доводилось быть свидетелем драк между крестьянскими мальчишками, или самому принимать в них непосредственное участие. Но мог ли он помыслить, что когда-нибудь Яков Вилимович?— почтеннейший из людей, завсегда мудрый и рассудительный?— на его глазах станет размахивать кулаками? Из-за него. …Яков Вилимович ловко уворачивался от ударов, предугадывая действия противника?— неповоротливого и грузного. Отражая удары вице-адмирала, он не давал ему шанса застигнуть себя врасплох. Захлестнувший гнев вырвался на свободу?— управлять собой было просто невозможно. Брюс снова нанес Федору Александровичу удар. И еще один. Челюсть вице-адмирала хрустнула. Он согнулся, прижимая мясистую ладонь к лицу. Крепкий был удар. Сраженный Федор Александрович, до этого считающий выдержку и холодный расчет своей привилегией, забыл обо всем. Чувство отмщения вытеснило всякий ?расчет?, в разноцветных лучах фейерверка угрожающе сверкнуло лезвие ножа… Истошный вопль Пети мрачно сгустился над головами дерущихся. —?Нет! Не надо, прошу вас!.. Федор Александрович отступился. —?Сдавайся, мерзавец! —?прорычал он, не обращая внимания на слезные мольбы мальчика. Его лицо покрыла сальная испарина; глаза, наполненные презрением, сощурились в узкие щелки. Он раздраженно размазал кровь по подбородку. —?Твой ублюдок не сегодня-завтра сдохнет! —?Федор Александрович сплюнул. —?Ежели не сдашься добровольно… Яков Вилимович рассмеялся. От этого недоброго смеха у Пети внутри все похолодело. Секунду назад они крушили дорогостоящую утварь, сражались не на жизнь, а насмерть! Смех его сиятельства, безусловно, усугубил витающее напряжение; Пете стало еще страшнее: не к добру все это. —?Ты недооцениваешь меня, Федор Александрович! —?Яков Вилимович изменился в лице, выхватил из висящей на поясе кобуры мушкетон. —?Или переоцениваешь себя… Под каблуками вице-адмирала захрустели осколки разбитой вазы?— он попятился назад. Дуло?— черное, словно бездна,?— будоражило его трепещущее в предвкушении победы сердце… Брюс нажал на курок. Взрывающийся фейерверк и далекие аплодисменты заглушили пронизывающий звук выстрела. За это ничтожно быстрое мгновение вице-адмирал, скорее всего, так и не осознал своего проигрыша, забирая в мир иной полную уверенностью в собственном триумфе. Пуля насквозь пробила его голову, кровь брызнула из затылка. Во лбу осталась черная, как бездна, сочащаяся кровью брешь… …Петя не мог заставить себя ровно дышать, сердце билось как бешеное. Ему казалось, что он видит какой-то ужасный сон, и вот-вот должен очнуться, но успокоительного пробуждения не происходило. С холодным страхом, поразившим все его существо, Петя смотрел на распластанное на коврах тело вице-адмирала?— того самого ублюдка, что издевался над ним, оскорбил его и… лишил жизни его любимицу. Глаза вице-адмирала, отныне ничего не выражающие, застыли в мертвой пелене. Кровавая брешь во лбу вызвала у Пети приступ тошноты. Все в голове его смешалось. Он даже не заметил, как Яков Вилимович оказался рядом и заключил его в осторожное объятие. Что он говорит? Что спрашивает? Петя ничего не слышал; снова и снова в его сознании воспроизводились все страшные моменты этого кошмарного вечера. …Моментально наступившая смерть забрала с собой и тело вице-адмирала. Петя не понимал, что происходит. Выглядывая из-за спины Брюса на удивительную картину исчезновения Федора Александровича, а точнее?— трансформацию его в горсть пепла,?— Петя, зачарованный и сбитый с толку, не мог и слова из себя выдавить. Он было собрался сообщить Якову Вилимовичу о том, что происходит за его спиной, но, ?перерожденный? в труху вице-адмирал занял все его внимание. —?Ч-что… что с ним?.. —?выдавил, наконец, Петя. —?Яков Вилимович, посмотрите… Яков обернулся. Увиденное его, однако, не впечатлило. —?Он был нехорошим человеком, скверным, и сам совершал злодеяния. —?Он?— темный маг?.. Вместо ответа, Яков Вилимович погладил Петю по лицу. —?Незачем отныне бояться, голубчик. Я с тобой. Петя еще долго не мог прийти в себя. Никогда раньше ему не приходилось испытывать столь мощного морального разгрома, что-то внутри пошатнулось. Да что там! Из него словно все душу вытрясли?— опустошили и оставили внутри только отчаяние и стыд. И никаких слов бы не хватило, чтобы он хоть немного оправился. Яков Вилимович, конечно, не оставлял попыток успокоить мальчика; правда, и сам нуждался в утешении?— подобно Пете, он был немало потрясен произошедшим. Но больше зол. Не на Федора Александровича, отнюдь. Он был зол на себя?— на свою ветреную беспечность и завсегдатае спокойствие. Как можно было в здравом рассудке оставить Петю одного? С другой стороны, в тот момент Федор Александрович им никак не угрожал?— это-то по факту и заставило Брюса уйти. По крайней мере, этим он мог лишь тешить себя, поскольку истинная причина крылась в другом?— в Розочке. Да и как бы он, Яков Вилимович, не спустился к ней, ежели бы ее смертельно ранили? Палка о двух концах… В общем, круговорот спутанных мыслей, сожалений и злости на самого себя мешали Якову Вилимовичу сосредоточиться. Он должен помочь Пете, успокоить его, а вместо этого с уст срываются какие-то бесчувственные, сдержанные выражения. Может, именно поэтому его слова не оказывали должного воздействия на мальчика? Якову Вилимовичу было больно смотреть на его страдания?— незаслуженные страдания. Конечно, Петя отойдет?— время лечит. Сейчас ему нужно справиться с самым тяжелым?— пережить это гнусное, отягощающее бремя. Как, собственно, и самому Якову Вилимовичу. Он непрерывно держал испуганный образ Пети в сознании: думал о том, как он изменился, каким стал подозрительным и осторожным, неуверенным и мрачным. Проклятие меняет Петю?— его взгляды, поведение и цели. Он перестал верить, все больше и больше поддаваясь реальности. То, что произошло, в самом деле было реальным. Во что, собственно, верить? На его глазах произошло убийство; его мучили позорным избиением и терзали слух унижениями; из его рук вырвали единственное его сокровище, которым он дорожил, которого тепло и трепетно любил… Когда Брюс потребовал рассказать ему все с самого начала, Петя не мог сдержать эмоций. Дымка действительно была одним из лучиков света в темном заточении болезни. Всякий раз, как Петя вспоминал ее забавную мордочку, вспоминал ее любовь?— как она прижалась к нему после разлуки,?— на его глаза сами собой наворачивались слезы. Он ничего не мог с собой поделать, хоть и считал слезы?— слабостью, не достойной настоящего мужчины. Дымка доверяла ему, а он не смог ее спасти… —?Тебе придется потерпеть немного,?— сказал Яков Вилимович вскоре,?— я обработаю раны. Петю трясло от боли. Даже лихорадочно проносящиеся жуткие сцены, занимающие все его мысли, не были способны заглушить ее всевластия над телом мальчика. Спина была обезображена глубокими ранами. Также досталось и рукам, которыми он отчаянно защищал голову,?— тугая плеть и на них оставила свой устрашающий след. Рубашка, насквозь пропитанная кровью, в некоторых местах оказалась продырявлена поперечными полосами. Отвратительным зрелище делало осознание того, что это?— тело ребенка, которого подвергли зверскому насилию за то, что он изменить не в праве?— в чем он не виновен… Мальчик едва снес новую пытку, извиваясь на постели и крепко сжимая в костлявом кулачке одеяло. Любое прикосновение к ранам?— даже самое незначительное?— было нестерпимо больным. —?Знаешь, откуда передали глобус,?— сказал вдруг Яков Вилимович,?— котор стоит в палате нижней, в учебной? Петю, безусловно, вопрос сей озадачил. Какой к черту глобус?! Яков Вилимович совсем недавно убил человека, а сейчас так спокойно говорит о глобусе, словно ничего этого и не было! Петя еще нескоро забудет будоражащую сцену смерти Федора Александровича: его распластанное на полу, мертвое тело и кровавую брешь во лбу… Поэтому Пете показался столь сердобольный способ отвлечь его от боли весьма неуместным. Он прекрасно понимал, что Яков Вилимович старается, хочет, чтобы он, Петя, чувствовал себя легче, но вряд ли диалог о глобусе сможет рассеять ту невыносимую агонию, которой мальчик был пропитан. Однако тоска неожиданной волной омыла его сердце. Петя вспомнил дом?— иногда холодный и неуютный, но такой родной и далекий. Как скоро он вновь окажется перед проездной аркой посередине нижнего яруса башни, затворяемой на ночь двумя могучими железными воротами? Как скоро ему доведется взобраться по лестнице на открытый ее парапет, огороженный каменной балюстрадой? Как скоро он окажется на самой ее вершине и с высоты птичьего полета будет вглядываться в тысячи разбросанных построений вокруг? Как скоро ветер будет ласкать его лицо и трепать волосы? А как скоро ему удастся осторожно?— одним только кончиком указательного пальца?— прикоснуться к медному глобусу, с упоением разглядывая на нем старинную живопись высокой работы? Казалось, Петя уже запомнил наизусть каждую линию и изгиб медной сферы, расположение всех ее континентов и океанов, но с каждым разом видел в ней нечто новое и удивительное… —?Д-да, ваше сиятельство,?— вежливо, насколько это было возможно в его положении, ответил Петя. —?Я слышал государь купил его для школы… Говорил Петя на одном дыхании?— звучало это так, будто в предложениях отсутствуют запятые. —?Заблуждаешься,?— протянул Брюс, обмакивая кончик тряпицы водкой. —?Глобус сей передали из кладовой Ивана Великого, куда его однажды убрали из дворца. Потерпи, сейчас будет больно. Предупреждение огрело Петю по голове неожиданным ударом. Конечности у него похолодели, на ладонях проступила кровь?— пот. Когда смоченный водкой краешек тряпки коснулся свежих, кровоточащих ран, Петя едва не вскрикнул от боли, прижимая руку ко рту. Выгнувшись всем телом, он задержал дыхание. —?Тш-ш, терпи, Петя,?— шептал Яков Вилимович,?— терпи, мальчик. Мне нужно проморить твои раны. Петя застонал; боль была невыносимой. Слишком чувствительное, нежное место?— спина. С руками, в этом плане, оказалось гораздо проще?— Петя практически ничего не чувствовал. —?А знаешь,?— говорил Брюс,?— кем в дар глобус оный был привезен Алексею Михалычу? —?Н-нет… ваше… сиятельство… —?Самим Посольством Генеральных Штатов Голландии. Хотел бы иметь свой собственный глобус? Брюс так неожиданно задавал вопросы, что Петя не успевал придумать очередной ответ. Зато это понемногу отвлекало его от боли. Даже в таком положении, ему было важно произвести на учителя хорошее впечатление?— своего места, в конце концов, он не забывал. Яков Вилимович все это прекрасно понимал, однако подобное раболепие ему совсем не нравилось; он уже не относился к Пете так, как это было раньше. Он давно перестал видеть в нем того чужого дворянского мальчишку. А Петя, грубо говоря, завис?— не хотел открываться тому, кого следовало почитать. —?Д-да, в-ваше… сиятельство… —?снова простонал Петя в ответ. Сейчас ему было крайне трудно дышать полной грудью?— раны болели; оттого-то он и старался терпеть до самого конца?— до тех пор, пока в глазах не запляшут белые звездочки и их не окутает черная дымка. —?Тише-тише, не дергайся,?— ворковал Брюс. —?Куда бы ты хотел отправиться? —?Я… я не знаю… —?Я бы отправился в Японию. Подумай, быть может, ответ близок? Ты столь часто возишься вокруг сего глобуса,?— Яков ухмыльнулся,?— и не знаешь, где хотел бы побывать? Сейчас Пете хотелось домой. Нестерпимо. Но сказать такое Якову Вилимовичу все равно что неприлично при нем выругаться. Нет, правда бы обесчестила Петю перед Брюсом. Вместо этого он сказал первое, что пришло на ум?— Англия. В последнее время Яков Вилимович много рассказывал Пете о заморской этой стране, и Петя смог бы ответить на последующие вопросы без запинок. Но Яков Вилимович не стал расспрашивать его, почему именно Англия и что его в ней привлекает. Мальчику и без того сложно, а он, считай, устроил ему неумышленный экзамен. Душевной беседы не получилось?— Петя боялся Якова. …После того, как он завершил трудоемкую работу над обработкой ран и нанес на кожу вокруг них лечебный раствор, перевязал маленькое, хрупкое туловище Пети бинтом. Раствор сей после жгучей водки, оказал на истерзанную кожу мальчика охлаждающий эффект. То, что нужно. Вся спина как будто онемела, боль потихоньку уходила. Но не внутри. —?Ты ни в чем не виноват,?— сказал Яков Вилимович, протягивая Пете кубок воды. —?Не смей винить себя. Петя не знал, что ответить. Он лишь смиренно кивнул. Воды в кубке было совсем немного?— меньше половины. Вскоре после первого глотка, Петя узнал горький вкус ?зелия?, от которого в прошлый раз его сморил долгий, утешительный сон. Странно. Тогда его мучили адские спазмы в желудке и ничто не способно было утихомирить боль, зачем противное лекарство ему надобно сейчас? Впрочем, Петя не стал спрашивать. Осушил кубок до последний капли, в конце все-таки передернувшись. —?Я буду с тобой и никуда не уйду,?— пообещал Брюс, присаживаясь рядом на краешек кровати. —?Тебе необходим отдых. Петя старался не смотреть в его глаза. —?Мне совестно,?— признался мальчик, едва сдерживая слезы,?— что вы… видите меня таким… —?Нет в сем ничего постыдного, Петя. —?Тогда почему мне так стыдно?.. Из глаз Пети, против его воли, брызнули слезы. Он снова и снова воспроизводил одно событие за другим?— сначала и до конца. Федор Александрович притворно улыбается, Дымка мурлычет на руках, грохочет за окном фейерверк, Дымку поглотила необъятная морская пучина, Федор Александрович душит его и избивает на полу, в комнату врывается Яков Вилимович, жестокая драка, хрустит разбитый хрусталь, выстрел, Федора Александрович падает на спину, его тело испаряется, пепел на полу… —?Слезы?— не порок,?— ласково произнес Яков Вилимович. —?Не стыдись того, что дано тебе Господом?— глупо. Ежели держать в себе чувства сии, внутри сделаются они каменными и начнут изводить твое сердце болью. И будешь ты слаб телом и духом. Никогда не оправишься о горе своем, никогда не забудешь дурного. Петя предался забвению слез. Они душили его, рвали на части грудь и горло. Он уже ничего не понимал: что хорошо, что плохо; что делать можно, а что?— нельзя. Он просто устал сдерживаться. Сегодня его уничтожили, разбили сердце и вывернули наизнанку душу. Яков Вилимович больше ничего не сказал. Он просто был рядом: тихонько поглаживал мальчика по голове своей большой, горячей ладонью и, как всегда, излучал неосязаемые флюиды спокойствия. Сперва Петя подрагивал в беззвучном плаче, спрятав лицо краешком простыни, затем?— чуть успокоился, выпустив на волю таящееся горькое отчаяние?— малую его часть… Вскоре опиум помог ему забыться радушным сном?— на время успокаивающим и глубоким… Судно скользило по тихому ночному морю, окутанному небесным сиянием созвездий и освещающим каюты безоблачным полнолунием. Гости давно разошлись по своим комнатам, восторженные удивительной огненной забавой. Знали бы они, чему радуются… Никому из уважаемых пассажиров не пришло бы в голову, что герой, спасший сына от неминуемой гибели?— из когтистых лап смерти,?— на самом деле затаившейся предатель, пригревший на шее ?змею?. И теперь он обременен убийством одного из самых влиятельных людей судна. …В дверь кто-то тихо постучал. Вернее, поскребся. Яков Вилимович не сомкнул глаз. Витающий в сонном мареве корабль не сразил его своим безмятежным могуществом. Ничто бы, так или иначе, не смогло бы помочь ему преодолеть бессонницу. Осуши он всю бутыль опиума?— не помогло бы. На пороге стояла Розочка. Вид у нее был воистину смятенный: желтые отблески свечи дрожали на ее бледном лике. Яков Вилимович, не задумываясь, пропустил девушку в каюту и прежде чем закрыть дверь, окинул взглядом дремлющий коридор. Чисто. Розочка сняла с себя шелковую накидку, бросила тревожный взгляд на постель, где сладко сопел мальчик: выглядел он еще хуже, чем в прошлую их встречу. —?Что случилось? —?шепнул Яков Вилимович. —?Все ли с тобою в порядке? —?Он мертв? —?спросила Розочка. —?Федор Александрович. Ответь: он мертв? Она взяла Якова за руки, крепко сжимая их холодными пальцами. —?Я не имею о том ни малейшего понятия. —?Яков, перестань. —?Розочка тяжело вздохнула. —?Я знаю: ты убил его! Он подговорил меня притвориться раненной, чтобы ты покинул мальчика. После он обещал разделить со мной свой триумф?— разделить со мной ложе, но так и не явился. Ты одержал победу над моим мучителем? Благодаря тебе, я верю, я свободна от угнетения сего страшного человека! Скажи, скажи мне, Яков! Большего счастия я не буду боле знать, токмо скажи мне правду…