11 глава (1/2)
Как же хороши были теплые осенние дни в Лангедоке, пронизанные оранжевым солнцем, которое гуляло лучами в темно-зеленой листве деревьев вокруг старинного каменного дворца архиепископов. Башни его выходили на большой парк, а за широким мостом находился круглый двор, будто специально созданный для увеселений. Когда-то древние римляне заложили здесь первый камень будущего форта, обустроили купальни, создали сеть дорог, теперь же сохранилась лишь система каналов, да у самого моря торчали из земли древние изгороди как напоминание о присутствии великих завоевателей.Поговаривали, что Шарль Валуа полюбил Нарбонну за ее великолепные холмы, возможность путешествовать на лодках по каналам и за необычайно красивую архитектуру, смотревшуюся почти игрушечной на фоне великолепных лесов и виноградников. Чего только стоил Сен-Жюст, построенный в центре города! Украшенный необычайно высокими хорами, он воплощал в себе все замыслы католиков о величии христианства. В первые же дни пребывания в городе король неоднократно отправлялся на прогулки, осматривал окрестности и спускался к Леонскому заливу в окружении священников и советников, которые обсуждали с государем не только вопросы веры, но и войны, которая назревала с гугенотами, распространявшими ересь на западе Франции, где постоянно поднимались бунты и зрело противостояние засилью католических устоев.Остальная свита отдыхала и грелась под теплым солнцем, готовясь к скорому дню рождению среднего сына Екатерины Медичи. В эти благодатные дни места под солнцем не нашлось лишь Анрио, который запомнил Нарбонну излишне праздничной и пышной.Наваррский скорбил. И его внутренние волнение и одиночество не давали спать долгими южными ночами. Луна слишком ярко светила в окна спальни, а слезы жгли солью подушки, пропахшие чужими духами.
Нет, беарнец не смел кому-либо пожаловаться, не делился болью с учителями и исповедниками. Он предпочитал таить горечь внутри, как порой прячут раны, которые так легко разбередить.Прошло почти два с половиной месяца после той долгой ночи в лесу поблизости от Марселя. Погасли свечи, растаяли тени прошлого, когда наваррскому королю пришлось мерить шагами темную спальню в охотничьем домике и ждать окончания разговора двух братьев Валуа почти до рассвета. Осталось лишь решение, принятое внезапно и с такой жестокостью. Анжу отказался от беарнца - с таким пылом и решительностью, что это напоминало бегство или чей-то приказ.
Лишенный внимания принца и покровительства короля, Анрио тем не менее высоко держал подбородок и стоически переносил нападки недоброжелателей, проводя все свободное время за учебой и тренировками. Он нарочно не напрашивался на дружбу с братьями Валуа, чрезмерное внимание которых сменилось полным игнорированием и даже легким раздражением, если беарнец появлялся поблизости.Наваррский больше не входит в круг приближенных к трону? Плевать! Его не зовут на прогулки, на веселые игры и забавы? Без глупцов развлечется! Не пускают в личные покои Алексиса и Шарля? Тем лучше! Беседуют лишь в присутствии свидетелей с высокомерными минами? Великолепно!Анрио краснел от злости, дерзко отвечал, легко сыпал острыми шутками и все больше обрастал иголками, приобретая поистине философский взгляд протестанта на чванливость католиков, у которых есть только одно занятие - развлекаться и тратить золото.
В Нарбонне он столько раз взрывался, столько дрался и столько раз переходил рамки всякого приличия, что даже позабыл спросить о причине предательства Анжу!
Теперь беарнец с раздражением вспоминал ласковые взгляды принца, его печальную улыбку при отъезде из охотничьего домика. Бесился, что тот без объяснений отказался от дальнейших свиданий и дружбы, отгородившись толпой слуг и друзей. Два месяца и две недели!Черноокий, красивый, стройный и всегда веселый и задорный, Анжу отвернулся от Наваррского и с легкостью мотылька перелетел на свежий цветок, вполне подходивший для его темперамента и запросов, словно желал тем самым угодить священнослужителям и скрасить сомнения королевы, что весьма дурно отзывалась о многочисленных прихлебателях, крутившихся вокруг Алексиса.Возможно, именно Медичи посоветовала среднему сыну сомнительную связь с Марией, графиней до Бофор, которая специально прибыла на бал из По и теперь буквально была завалена цветами и подарками, словно долгожданная забавная игрушка или обезьянка.Конечно, двоюродная сестра беарнца не заслуживала подобного сравнения. Она привлекала очень много внимания противоположного пола. Светилась даром еще зеленой юности, отличалась мягкими томными повадками и несомненно заслуживала любви и уважения... Но не теперь, когда украла внимание принца, когда встала на пути и одурманила королевский двор большими голубыми глазами, словно маленькая распутная ведьма.Анрио пришлось оставить разбитое сердце на алтаре любви, отвернуться и изображать полное равнодушие, которое изредка сменялось вспышками необоснованного горестного гнева, выстреливавшего именно в те моменты, когда в свите католиков назревало желание задеть неудачливого фаворита, лишенного внимания королевских особ.
Особенно злорадствовал Генрих де Гиз. При каждой стычке или встрече он напоминал о месте беарнца и о том, что его здесь никто не жаждет видеть. И конечно, не только этот неугомонный мерзавец прибегал к грязным намекам, ими не пренебрегали все друзья принца Анжуйского, закрутившего головокружительный роман вопреки всем толкам о скором браке избранницы с Луи де Бурбоном.Король тоже не мешал задевать Наваррского, кривил губы при его появлении поблизости, но явно не давал волю дворянским псам сорваться с привязи и напасть, как в таких случаях попустительствовал Анжу, чуть ли не приказывавший вслух "ату его, ату!".Анрио сопротивлялся. Закаленный жестокостью местных нравов, беарнец предпочитал и сам кусаться, чем заслуживал все больше уважения у протестантов, находившихся при дворе.О, он мог бы написать матери о том, как ошибался, доверившись Алексису, мог бы признаться в содеянном преступлении, но с упорством незначительной мошки продолжал ходить вокруг да около Анжу, с которым желал поставить наконец точку в их коротких и слишком странных отношениях. Еще больше это хотелось сделать в отношении герцога Гиза, у которого порой совершенно срывало голову то ли от чрезмерного самодовольства, то ли от того, что мерзавец внезапно почувствовал свою безнаказанность.Впрочем, Наваррский не сомневался - если однажды познать настоящую ненависть, то она будет пожирать душу и тело всю жизнь. И всякий, кому пришлось испытать на себе влияние этого разрушающего чувства, порой и хочет забыть, но его ведет дорогой преисподней по живым трупам собственного тщеславия.
Другое дело, когда ненависть - прикрытие для иных эмоций. Горячечная, взрывная натура герцога Жуанвиля всегда давала сбои. Он срывался и показывал характер столь часто, что среди сверстников не зря заслужил дурные прозвища, превращавшие этого молодого крепкого парня в упорного Дрозда.
Путешествие по Франции в свите короля и раньше напоминало бесконечный утомительный переезд, в процессе которого делались долгие остановки. Именно в них от безделья герцог искал развлечений и драк, устраивал потасовки и проводил время не совсем правильно, шляясь по шлюхам и пажам.
Он скучал настолько сильно, что в любом намеке на ссору находил выгоду, и больше всего радовался, если удавалось задевать Наваррского, который вечно крутился поблизости, вызывая слишком много эмоций.
Наследник Гизов видел в нем угрозу устоям дворянства. Камень преткновения, у которого всегда есть в кармане колкое словцо и заточен остро клинок, чтобы отбиваться от обидчиков. Даже теперь, когда тот остался безо всякого прикрытия со стороны Валуа.И потому следил и ходил по пятам даже тогда, когда Наваррский безо всякого разрешения отлучался в лес на охоту. Часто он устанавливал силки на кроликов, стрелял белок и ловил другу мелкую живность, с которой возвращался к товарищам весьма довольный и с широкой улыбкой на лице.
Она сползала при появлении поблизости Жуанвиля. Напряжение между молодым герцогом и еще совсем юным мальчишкой было катастрофическим и порой доходило не только до взаимных оскорблений, но и до драк. Так случилось и в последние дни, когда все ожидали прибытия Жанны д'Альбре на день рождения Анжуйского. Она, по некоторым слухам, намеревалась забрать сына домой и настаивала на скорейшем отбытии подальше от французского двора.
По этому поводу особенно переживали Екатерина Медичи и Эркюль Валуа, который не сдерживал чувств и таскался за беарнцем, будто пес, у которого нет никаких дел. Старшие братья вели себя куда более скромно, и все же, как отмечал Жуанвиль про себя, успели выдать некоторые нюансы взаимоотношений, настойчиво затребовав у матери обещание, что Анрио не уедет.
Все это заставляло Гиза принюхиваться. Превратно судить он умел очень быстро, а потому желал точно узнать, как обстоят дела. И если с Эркюлем все оказалось невинно и даже по-детски мило, то вот с Алексисом, кажется, зашло дальше разговоров, иначе бы принц не прервал столь резко общения лишь из-за безвольной глупой куклы. Крепкая ненависть к Анрио трансформировалась из грубой, больше требующей физической разрядки и драки, в другую - завистливую, глумливую и невероятно острую. Она росла и крепла и наконец достигла черной глубины, чтобы оттуда взирать на Наварру уже совсем иным взглядом.
Приметный и ловкий, этот гадкий мальчишка вечно находился под опекой Валуа, которые слишком неумело скрывали слежку за своим любимчиком, когда тот болтался рядом с другим Генрихом, двоюродным братом Конде, оправлявшим вечно одежду на нерадивом беарнце и заставлявшим того ходить на занятия фехтованием.
Гизу стоило большого терпения, чтобы дожидаться своего часа, когда все его соглядатаи и няньки отвернутся, чтобы надавать тумаков. Вечером, под покровом ночи, прямо среди развернутого во дворе старого замка праздника, где под огни и музыку кувыркались бродячие артисты и пели менестрели в честь конформации принца, Жуанвиль направился за Генрихом в темный проем дверей конюшни, где он, как оказалось, решил справить малую нужду в одно из ведер. Ухватил того за шиворот, благо что уже давно перестал быть подростком и стал выше Наварры на целую голову.
- Попался, маленькая рыжая тварь, - прошипел в самое ухо, чувствуя, как дергается этот вечный шутник, хватающийся за падающие вниз штаны. - Теперь тебя не прикроют, - возвестил победно и поволок подальше от основного шума, чтобы насладиться тычками, ударами и другими прелестями, которые можно применить к прохвосту.
Наваррский вырывался усердно, и хоть его буфоны оказались у колен, а шоссы скатались, он продолжал цепляться за руки высокого и сильного Гиза, фыркая и рыча, как бешеный зверек.
- Теперь сюда, - Жуанвиль ухватил веревку, чтобы скрутить запястья, которая лежала у самой дальней стены конюшни, где хранили сено. Дунув на упавшие на глаза волосы, Анрио исподлобья взирал на обидчика, который был старше его на три с лишним года.
- Я вцеплюсь тебе в нос, - беарнец показал зубы и при этом улыбнулся, ослепительно, как делал это всегда в компании Валуа. Бесстрашие было главным его грехом. - Или того хуже, откушу твой крошечный пестик между ног. Все равно он бесполезен...- Со спущенными штанами? - Гиз имел преимущество перед соперником и явно издевался над ним. Стоило только Наваррскому наклониться, как Жуанвиль воспользовался положением и заломал наглецу руку за спину, заводя так высоко, что тот вскрикнул и вновь упустил нижнюю часть своего праздничного одеяния.
Намеренный просто отлупить несносного выскочку, герцог в пылу восторга ощутил прилив сил, ловко связал Наваррского и зажал в углу, наваливаясь так, чтобы утихомирить и заодно надавать по заслугам. Но планы его поменялись, когда пришло осознание, что существует более действенный способ.
- Видел, ты сдружился с братьями Валуа, и близость ваша бросается в глаза, - шепот на ухо сопровождался недвусмысленными ощупыванием худых бедер и боков. - Какие услуги ты им оказываешь, что они так за тобой бегают? - Жуанвиль попробовал на вкус ухо и хмыкнул. То, что Анрио оказался очень вкусным, даже воодушевляло. Пальцы забрались под длинную рубашку, обвели пупок и линию бедер. Это было еще прекраснее. Ладони легли на ягодицы - холодные, крепкие и несомненно красивые, их даже видеть не обязательно, чтобы понять. - Я догадался. Не за красивые глаза. У тебя стройные ноги, Анрио. А еще дурная голова...
- А еще у меня очень плохой характер, - беарнец дернул руками, слыша, как над ним сопит Гиз. Здоровый лось, который продолжал расти и уже раздался в плечах. - А у тебя мало мозгов...
Наваррский сделал шаг назад и наступил на ногу обидчику со всей силой. Он не боялся, что обозлит герцога, не боялся ударов, единственное беспокойство вызывали лежащие в ногах штаны, от которых невозможно было избавиться.
- Кто бы говорил, - за сопротивление Анрио получил подзатыльник, и Жуанвиль продолжил его лапать, входя во вкус и уже изучая горячими ладонями грудь, плечи, спускаясь вниз и останавливаясь на подвздошной впадине, которая взволнованно ходила вверх вниз. - Ты боишься! Знаешь, что я собираюсь с тобой сотворить за свободу? Скоро ведь тебя хватятся? Королева будет очень нервничать. Ты надеешься, что спасешься. Но я могу сейчас связать тебя, сунуть кляп в рот и разболтать, как ты удрал в лес.
- Отвяжись, Жуанвиль.