Потусторонняя ночь (2/2)
Глоток, и приятная пустота селится в голове, выдворяя оттуда все ненужные мысли. Ещё один, и на губах появляется лёгкая улыбка. Со стороны, наверное, его заросшее полуседой щетиной лицо выглядит жутковато, но ему откровенно плевать.
Бриться каждый день - это бессмысленная роскошь для таких, как Детектив, который просто не может себе позволить выглядеть плохо перед Джульеттой, или Инспектора, который о своих усах заботится больше, чем о делах, которые ведёт. Всё, на что его хватает по утрам, это залиться порцией чая или кофе и пригладить чёрную, с проседями на висках шевелюру чтобы в глаза не лезла. Благо, носит форму, и об одежде заботиться нет нужды. Кружка у него, к сожалению, не магическая, и её содержимое испаряется слишком быстро. Проводник смотрит на свою вытянутую с ней руку, чертыхается и всё-таки встаёт, чтобы налить ещё.
Раньше мог пить обычный бренди сутками, но Валери загрызла его, называя пьяницей, а Шулер, смеясь, посоветовал смешивать алкоголь с благородными напитками, чтобы ни у кого повода не было так его называть.
Странно, но сработало.
Проводник поднимает с пола початую бутылку бренди и пытается понять: насколько её ещё хватит, прежде чем снова придётся наведаться в ?Ред роуз?, и, плюнув, мешает в тех же пропорциях. Сегодня в голову даёт сильнее, чем обычно. Ноги ватными становятся куда быстрее, и, не удержав равновесие, Проводник чуть не падает прямо на раскалённую конфорку. Удерживается только благодаря сложенной почти до потолка стопке журналов прибытия и отбытия, упирается в неё всем весом и, снова чертыхнувшись, пытается отхлебнуть из кружки быстрее, чем успеет пролить.
И всё даже хорошо заканчивается, но ему так только кажется. Ровно до того момента, пока с самого верху его не пришибает толстенным журналом.
Надо же было именно ему свалиться Проводнику на голову!
Он болезненно щурится, потирая ушибленную скулу, и осматривает небольшое помещение сторожки: печка, кресло, старое, не работающее ТВ у окна с погнутой антенной, в другом конце несколько полок с продуктами - вот и всё личное пространство. Остальное завалено журналами, и если бы мэр увидел, точно пришёл бы в ужас. Сколько раз он просил Проводника содержать их в порядке или же принести ему на хранение. Как же, такие важные записи.
Его записи. Проводник хмурится, с обречённым вздохом растрепывает последние остатки приличной причёски на голове и признаёт, что пора бы уже наконец-то навести здесь хотя бы подобие порядка. Хотя бы ради того, чтобы эти бумажки его самого отсюда не выселили.
Собирается просто разложить в хронологическом порядке и убрать в специально оборудованный для хранения подвал, но каждый журнал зачем-то открывает. Пролистывает, ловит взглядом перечёркнутые имена и сам не замечает, как кружку в его руке заменяет бутылка. Каждая новая страница для него всё тяжелее, кажется, титановый лист переворачивает, а не пожелтевшую бумагу. Имена вереницей в сознании кружатся, в клетку его запирают, и куда ни посмотри — везде они. Очертания приобретают, словно оживают.
Когда на душе становится совсем погано, Проводник бросает это дело, откладывает на потом — как и всегда — и решает прогуляться хотя бы по вокзалу. Если не выберется оттуда — точно сойдёт с ума.
*** Первое, что полюбил Проводник в этом странном городе - прогулки по ночному вокзалу. В хорошую погоду через полуразрушенный, но всё равно сохранивший свою красоту стеклянный купол видно ночное небо с россыпями созвездий, а временами, если задержаться подольше, то и желтоватый бок луны, выглядывающий из-за проржавевших балок, застать можно.
И ни души вокруг. Только сверчки на заросшем травой перроне кружат и поют друг другу, миниатюрными фонариками подсвечивая разбитый асфальт. Проводнику нравится ходить по платформе между путями, отпинывая на рельсы камешки и небольшие куски покрытия, наблюдая за тем, как они исчезают во тьме. Первое время, когда только попал в город, он днями и ночами пропадал в вышедшем из строя после аварии поезде, пытаясь восстановить его, чтобы хотя бы попытаться вернуться обратно, но… С тех пор прошло много лет, Проводник изучил каждый вагон, до мельчайшего винтика перебрал, пока не понял, что всё бесполезно, и длинная железная махина не более чем антураж вокзала, и окончательно потерял к нему интерес. Это место стало его домом, пускай и времени на это ушло много. Здесь и только здесь он единственный хозяин и места, и самого себя. Здесь он всегда может успокоиться, если что-то… идёт не так. Мог, вернее. Сегодня же, когда ему больше всего это нужно, в его доме селится новая хозяйка.
Потусторонняя ночь туманом укрывает купол, делая прозрачное стекло чернильно-чёрным, протягивает сквозь выбитые участки свои мерзкие щупальца, одним прикосновением приговаривая всё живое вокруг.
Проводник волком смотрит на расползающуюся уже под ногами тьму, перепрыгивает с одного островка целого асфальта на другой, но когда туман поглощает и их, по щиколотку скрывая его ноги, сдаётся и идёт внутрь. Глупо было с самого начала упрямиться, но такой уж он есть. В дом идти не хочется совершенно, и Проводник решает прогуляться по залу ожидания. Хочет убрать руки в карманы — ночью даже внутри становится зябко, — но правой что-то мешает, занимает весь карман форменной куртки. Достаёт и, глядя на небольшой тёмно-коричневый журнал, думает о том, что безнадёжен.
Хотел очистить голову от мыслей о работе, а в итоге…в итоге всё как всегда. Что там обычно втирает мэр всем новоприбывшим? Первоначальная задача каждого – понять, зачем город призвал его? Понять своё предназначение и с его помощью найти способ добраться до дома красных фонарей? Его, видимо, слоняться ночами с фонарём в руке по городу без возможности повлиять хоть на что-то.
Садится на заваленную пассажирским хламом лавку — еле-еле выкраивает себе кусок с краю, — напротив кассы, ставит фонарь на пол и хочет закрыть журнал. Не может выкинуть, но хоть с глаз убрать. Именно этого хочет, но всё равно открывает, апатично наблюдая, как страницы сами собой перелистываются на последнюю, полупустую вот уже несколько месяцев. В городе и при обычном тумане гости — редкое явление, а уж с этим… Внезапно страница озаряется мягким золотым светом, заполняя пустую строку буквами. Проводник чуть с лавки не падает, всматривается в буквы, пытаясь запомнить каждую, но, как и всегда, у него ничего не выходит. Его память будто страница журнала, и так же, как буквы, едва появившись, исчезают на ней, так и его память не может их удержать. Как и всегда, едва проявляется последняя, свечение пропадает, и всё становится как прежде. Проводник хмурится: происходящее более чем странно. Надписи, появляющиеся в его журнале, всегда делятся на два типа: имена людей, которые успешно преодолели туман, написаны жирным шрифтом, о них появляется дополнительная информация; имена тех, кому не так повезло, перечёркиваются и становятся еле различимыми. Эта же надпись словно золотой ниткой прошивает пожелтевшие страницы и никак ему не поддаётся, словно кто-то в тумане намеренно ускользает от него. Но это попросту невозможно. Или, по крайней мере, было таковым. Загадочная надпись мелькает в журнале на протяжении всего последнего года, и у Проводника всё чаще появляется мысль попросить помощи со стороны, хотя он до зубовного скрежета не хочет пускать кого-то вроде Марты или Изабель на свою территорию. Смотрит на журнал, крутит в руках и в который раз уже решает, что это с ним что-то не так. Во-первых, ни с одним другим журналом такого не случалось, а брак возможен. Попалась же как-то Шулеру колода карт, которая играла против него. Во-вторых, в тумане невозможно выжить. Даже в их, обычном, могут существовать только монстры, но вот они в его журнале никак не фиксируются, а значит, это не монстр
Проводник встаёт, решая всё же пойти домой, но едва переступает порог вокзала — надпись снова начинает мерцать. В этот раз хаотично, не появляясь полностью, но и не исчезая. Здравый смысл, не затуманенный алкоголем, твердит ему не обращать внимания, как можно быстрее уносить ноги с улицы, пока туман и его не сцапал, но вместо этого он наоборот шагает вперёд, в самую его гущу. Просто чувствует, что должен. Как будто первый раз точно знает, что нужно делать. Должен бы упасть, но туман густой, добрался уже до верхних ступеней, и Проводник решает идти, полагаясь лишь на свет фонаря. Странно, он думал, что ощущения будут совсем другими внутри.
Туман под ногами будто мягкая трава, а не болото, и совсем не пахнет. Проводник знает, что с каждых вдохом тумана в его лёгких всё больше, но совсем этого не чувствует. Тревога нарастает с каждым отдаляющим его от вокзала шагом, но это… не на уровне инстинктов, а потому что он поворачивается и не видит вокруг себя ничего, кроме тумана. Он обвивает его руку, облизывает фонарь, пытаясь погасить его.
Пока не выходит, но вот надолго ли этого хватит? Проводник не знает.
Он знает только одно: на то, чтобы найти загадочную личность и вернуться обратно в здравом уме, времени у него в обрез. Хочет посмотреть, как сейчас себя ведёт надпись, и сталкивается с первой проблемой: руки, будто свинцом налитые, совершенно отказываются двигаться, и ему приходится извернуться до хруста шейных позвонков, чтобы увидеть. Кажется, он всё же не один тут. Кожей рядом чувствует кого-то сразу повсюду, и вот теперь инстинкты на полную бьют тревогу, но он как может их игнорирует. От обычных монстров фонарь его защитит, а вот если… одёргивает себя, чтобы картинки этого ?если? перестали застилать обзор, и находит, наконец, то, за что можно зацепиться. Первое: в зависимости от того, в какую сторону он идёт, надпись становится то бледнее, то ярче. Буквы быстрее сменяют друг друга, словно стрелка компаса. Второе: когда он следует за надписью, вихри — он никогда бы не подумал, что это возможно, но тем не менее, — становятся сильнее, затрудняя и без того тяжёлое продвижение внутрь. Словно бы отталкивая. Фонарь, как ему обещали, должен светить всегда особенным светом, способным разогнать, пускай и на короткое время, туман, но на деле его хватает от силы на минуту, а дальше Проводника обволакивает тьма. Вихри всё сильнее с ног сбивают, и постепенно он понимает, что ориентироваться остаётся только по ним. Проводник не видит и не чувствует ни рук, ни ног, словно он вообще без тела посреди тумана, словно тот сожрал его, оставив лишь душу на десерт.
Разумом понимает, что видимость просто скрыло вихрями, а не чувствует он ничего, скорее всего, от холода, но по большому счёту лучше ситуация от этого не становится. Даже скорее наоборот — хуже. Проводник уповает на то, что вихри не только искалечат его, но и приведут к загадочному субъекту. Чувство присутствия кого-то рядом усиливается во много раз, и он пытается вытянуть руки перед собой, хоть и не может определить, получается у него или нет. Пытается окликнуть, понимает, что кричит, только когда глотку начинает неприятно саднить. Ответа нет. Есть только разрастающийся от солнечного сплетения по всему телу ужас, особенно сильный, когда проводник понимает, что теперь и не видит ничего. Туман везде, и Проводник даже не может закрыть глаза, а если и пытается, картинка перед глазами никак не меняется. От этого вдвойне неожиданно появление монстра перед его носом. Странного, Проводник раньше ни в городе, ни на подступах к туману таких не встречал. То ли из хвороста, то ли из соломы собранное тело, похожее по форме на женское пугало. В обмотках из старой, пожухлой листвы, и даже имитацией волос из высохших листьев осота.
Один монстр перед лицом и ещё несколько по бокам от него. Их должно было бы снести разразившимся туманным штормом, да даже его должно было, но нет. Монстры стеной его загораживают, тянут свои руки-прутья и когда, наконец, достают, Проводник впервые за свою неестественно долгую жизнь по-настоящему понимает, что такое ужас. Их пустые гнёзда-глазницы мерцают тёмным светом, по рукам с бус на шеях ползут ожившие черви и личинки, забираясь Проводнику под свитер, но самое страшное не это. Какой уважающий себя мужчина боится насекомых? Куда страшнее для него смотреть в их глаза без возможности отвести взгляд. Смотреть и видеть всё больше осознанности. Всё больше души. — Нет, этого не может быть, — скребёт пересохшими губами друг о друга и пятится, пока не упирается в ещё одного, стоящего за его спиной, монстра.
Чувствует, как прутья обвивают его поперёк торса, чтобы уж точно.
Чтобы он даже не надеялся на спасение. Другие всё ближе, в кольцо его заковали и с каждым ударом барахтающегося где-то в районе пяток сердца ещё на шаг ближе. Он даже может различить очертания человеческих лиц за их уродливыми телами. Ему кажется, он узнаёт их души. Те самые, что, едва появившись в его журнале, перечёркиваются жирной линией и исчезают.
Потому что он опять не успел. Потому что, закрывшись, как другие, в тёплой комнате, не услышал, как они кричали, рассыпаясь сотнями льдинок на границе тумана. Потому что он просто не захотел. Слишком много раз до этого пытался, и наутро находить кучки ледяной пыли куда проще, чем ночью пытаться вырвать из лап тумана и проиграть.
Проводник всегда проигрывает. Он устал от этого.
Устал во сне и наяву видеть их корчащиеся в предсмертной агонии лица. Он сдался. А теперь, видимо, пришло время расплачиваться. Может, и не было никогда загадочной записи? Может, это они старательно пытались загнать его в ловушку, чтобы отомстить?
Проводник, поначалу сопротивляющийся, полностью расслабляется, позволяет колючим прутьям пропороть кожу, меланхолично наблюдает за тем, как по ткани свитера расползаются кровавые пятна. ?Они имеют право. Если суждено, пусть так и будет?,— с этой мыслью расцепляет закостеневшие пальцы правой руки. Фонарь падает, с оглушительным звоном разбиваясь на осколки, а Проводник улыбается. Принять это оказалось на удивление просто. До неправильного правильно.