Глава 18 (1/1)

Кай смотрит в окно. Прижимается виском к стеклу и смотрит на чужой и недоступный мир, смазывая запотевший от дыхания участок. Новая женщина отца уже подарила ему одного сына, а теперь родила ещё одну дочь-погодку: они появляются, как на конвейерной ленте. Как Кай и Джо, только усовершенствованные?— жаль, что не близнецы. У мальчика светло-русые волосы и серые глаза?— цвет, наверное, ещё поменяется?— а о мелкой и говорить нечего. Лежит, изредка выплакивает вместе со слезами магию. Плюётся в звенящие над кроватью игрушки, и они качаются сами по себе. Назвали Лирика. Короче?— Лира. Звучит ещё хуже, чем Малакай, и он даже рад с какой-то стороны тому, что не у него одного теперь тошнотворное официальное имя. Кай отнимает лоб от стекла и косится на собственные ладони. Где-то в соседней комнате раздаётся глухой плач ребёнка и стремительное ?ч-ч? от мачехи следом за звуком, пока он сидит один, как всегда. Керсти?— её всё же зовут Керсти?— кладёт дочь с собой рядом и то и дело просыпается, чтобы умильно взглянуть на её спокойное личико и подоткнуть одеяло. Джошуа как будто и не осязаем вовсе?— от него только тень и обёртка, изредка шаркающая в коридоре и подплывающая к двери их комнаты. Глядящая так, как должна?— мягко и нежно. Кай вдыхает сырой запах улицы из приоткрытого окна. Притуплённое, щемящее чувство в груди уступает дорогу какому-то странному умиротворению. Умиротворению, способному теперь окраситься в ярость, или в жгучую обиду, или в хладнокровие. Как Кай захочет. Насколько качественно проконтролирует. Эта Лира ещё тянется к нему иногда?— только с рук Керсти, и тогда её ладошки мягко убирают в сторону, а самого Кая выводят из комнаты. Придерживая за плечи, и то не всегда. Потому что его плечи обычно чем-то накрыты, а касаться кожи на ладонях, шее, предплечьях, запястьях… они могут, зная, что ничего не будет, но подчёркнуто не хотят. Очередной раз внушая ему его же недостатки. Вдалбливая в голову. Навечно. Его душа сейчас?— палитра и противоречие оттенков. На ней нет ни одного живого места, и она и прекрасна, и уничтожена, когда по ней разливается цвет огня. Цвет власти, цвет крови?— может, они не прикасаются, потому что краска перебросится и на их руки. Душа, многогранная и безграничная. Медленно начинающая замерзать, а всё, что будет дальше?— необратимый процесс. Кай из-за этого не грустит, кажется, и не плачет. Покорно кивает им в ответ и обращается к самому себе. А он точно знает, что с собой делать и как себя утешать, чтобы обернуть всё в выигрыш. Теперь знает. Он больше не плачет.*** Его дом оказался не самым примечательным. Просто два этажа в глубине леса, обнесённые забором и с облицовкой из белого камня. С крыльцом и тремя-четырьмя ступеньками. Даже без привешенных к потолку дохлых крыс или вроде того, без готических мрачных окон и всего остального магического, что только могло прийти в голову. Если бы Картер увидела его на улице в ряду других домов, даже не обратила бы внимания?— дом для большой семьи и не более того. Как будто за закрытой дверью ничего такого и не прячется. Слёз. Страхов. Крови. Конспираторы. Кай дверь ей не придерживает, но хотя бы открывает. В глаза тут же бросается кухня и какая-то разморозка возле плиты, с разводами воды на столешнице, и Кай легонько касается пальцами выключателя. Лампочка у потолка зажигается, хотя на улице не совсем ещё темно. Даже если небо ещё по-сумеречному бледное, деревья верхушками делят его на лоскуты и отделяют от дома Паркеров. Может, в такой атмосфере нельзя было вырасти другим. Другими. Хотя рос он не здесь. Наверное. Она с ним не говорит. В этот раз. С Тео молчать никогда не получается, с Ареном молчать получается почти всегда. С Каем?— как повезёт. Эрика почти инстинктивно направляется куда-то не туда по коридору и налево, пока Паркер всё же законно проходит на кухню. Она рассматривает на столике в гостиной, на шкафчиках, стенах, пришпиленные гвоздём или просто поставленные в рамку фотографии целой семьи?— одна темноволосая девушка встречается чаще всего. Слишком цветастые снимки для того, чтобы ознаменовывать далёкое прошлое, и, скорее всего, их сделали пару-тройку лет назад. Наверняка подобными заставлена и кухня. У этой девушки улыбка совсем не как у Кая?— мягче, теплее и как будто искреннее, а вот глаза почти один в один и по форме, и по цвету, и иногда её лицо, запечатлённое на фотографии, кажется напряжённым или усталым. И тогда она ещё больше на него похожа. На снимке с самой свежей датой на обложке?— двухгодовалой?— кадр, где она с одноклассницами сидит на футбольном школьном поле. Выстланный солнечным светом задний план только подтверждает, что это уже не Портленд. Картер легко хмурится. Замечает чёрно-белый снимок той же девушки, только в полупрофиль и с волосами длиннее, темнее и кучерявее. —?Это Джо,?— удручённо объясняет Кай. И она не знает и даже не предполагает, сколько он уже стоит там. Он подходит ближе и кивает на чёрно-белое фото. —?Это мама. —?Они похожи,?— замечает Эрика, не оглядываясь. —?Нет,?— перебивает он. —?Только на фотографиях,?— и задумывается над чем-то. —?Джо будет только рада смерти отца, я уверен. Не то чтобы мне важно, но если тебя это беспокоит, она не будет долго его оплакивать. Джошуа в последние годы особенно очевидно рехнулся. Только идиот не заметит, хоть она и идиотка та ещё. Ты идёшь на кухню? Она уже на границе того, чтобы послушно откликнуться ?да, конечно?. И зачем-то, неожиданно для себя, складывает руки на груди. Во-первых, я пришла. —?Сам иди. Не видит его выражения лица, но уверена, что Кай вот-вот её задушит. Дура. Он действительно проглатывает это желание и сжимает губы до ямочек на щеках. Потом всё же кивает и разворачивается. —?Рано или поздно тебе придётся прийти,?— нараспев замечает он на выходе из комнаты и добавляет кому-то. —?А я тут живу, представляешь. Эрика?— сплошной негатив с привычкой всех затыкать и самой никогда не переставать говорить, по мнению Кая. Вернувшись на кухню, он режет салат доведёнными до совершенства движениями, только сдвигая нож на пару градусов и подставляя овощи. И мысленно завязывает ей верёвку у горла. Примерно такой же негатив, как и он сам, только он на всех уровнях близок к тому самому контрастному чёрному. А она устраивается где-то посередине со своим тёмно-серым цветом духовной организации, и, может, он сам немного помог ей быть чуть более негативной, но вердикт рождается быстро. Грёбаная упрямая пессимистка. Или как там сейчас называют их. Да. Кай отправляет индейку с овощами тушиться и опирается на плиту, вспоминая, что там ещё осталось из фотографий. Впервые радуется тому, что по дому развешаны только уродские снимки Джошуа со всеми детьми по порядку. Включая даже его?— на одной общей фотографии, когда их в другом штате фотографировала соседка. Было бы слишком затратно при ней выгонять Кая из кадра, но она не обратила внимания ни на что, кроме того, как включается камера и какой ракурс удобнее подобрать. И не заметила, например, что рука Кая и чьи-то ещё руки держат дистанцию в пару сантиметров. Но все остальные фотографии?— Джошуа в своём великолепии. Иногда в обнимку с мачехой. Иногда без обнимки. К ней он наверняка сам не питает ничего. После десятка попыток завести вторую пару близнецов. Бесхребетная шлюха и властолюбивый мудила. ?Даже качественно потрахаться не смогли??— с сожалением замечал Кай, бросая снисходительные взгляды на младших. Которые всё же вышли хуже. Он возвращается мыслями к Эрике. Какого хера я вообще с тобой делаю? Мог бы просто перерезать глотку. Но нет же, готовлю ужин. Объясняюсь. Позволяю… Он напряжённо выдыхает. Что-то позволяю. Идиотка грёбаная. Даже не оскорбишь нормально?— ты слово, тебе десять, а потом опять кто-то умирает, и так по кругу до тех пор, пока вместо Джошуа кто-нибудь из них не убьёт другого или самого себя. Хотя ему было бы приятно взглянуть на то, как она, например, вешается. Но Каю, честнее признаться, было бы приятно взглянуть на то, как кто угодно вешается. Но с ней повешение выглядело бы ещё очаровательнее. Как камень с плеч. Он уже начинает коситься на лестничные перила и гадать, есть ли у них в запасе верёвка, когда Картер появляется сзади. Нет, прямо-таки осязаемо негативная энергия. Точнее, она не неожиданно появляется, а просто шагает вдоль кухни, наверное, считая себя незаметной. Но у него слишком острый слух на звук шагов, дыхания и чьего-то приближения. Он даже не поворачивается. Когда Картер опускает голову, но поднимает глаза, она обычно выглядит немного устрашающе, и Кай почти способен подгадать эту позу по самому ощущению чужого взгляда на себе. —?Так как она умерла, Паркер? —?прохладный, но достаточно ясный и громкий вопрос. Обращение звучит тошнотворно. Кай морщит кончик носа, почти ощущая на зубах привкус собственной фамилии. —?Джо пока ещё жива, но могу рассказать планы,?— язвит он, наконец поворачиваясь всем корпусом. —?А что, захотела сыграть в мать Терезу или в детектива, Картер? Или, может, просто не будешь мешать и свалишь отсюда, как и планировала? —?Кай вкладывает в свой тон раздражения как можно больше. Грань между чувствами стирается, когда регулярно подделываешь их. Он даже не уверен, раздражён по-настоящему или просто чувствует, что ситуация подходит к этой эмоции. Хотя, судя по тому, что всё же над этим задумывается, его просто всё бесит. Эрика вдруг не сдерживает странной, случайно вырвавшейся улыбки. —?Чего ты злишься? —?это звучит почему-то так просто и ненавязчиво, что Кай не сразу понимает, что вообще произошло и в чём заключалось его навязчивое желание конфликта. Картер заглядывает ему через плечо. —?Я тоже такое готовила. Один раз чуть не сожгла кухню, правда, но того стоило. Я не боюсь пожаров. Мы были на шестом этаже и могли выпрыгнуть, если что,?— и добавляет,?— я не боюсь высоты. —?А чего ты боишься? —?логично пожимает плечами Кай. —?Замкнутых пространств. Живых рыб. Отравлений,?— она косится на плиту и на кастрюлю с наброшенной крышкой. —?Правда, боюсь. Даже не думай. Он прищуривается. —?А смерти? Эрика безразлично мотает головой и уже вдыхает побольше воздуха, чтобы пошутить, но решает, что не стоит. Ладно. —?Я не боюсь смерти,?— кивает она. —?А ты? Кай делает вид, что просто нарочно и по-скотски тянет время. Знает, что боится смерти. Это единственное, чего он боится?— прожить бессмысленную пустую жизнь, никому ничего не доказав, и сдохнуть так же бессмысленно. Если от рук отца, то вообще унизительно было бы, и Кай боится, наверное… уйти незаметно. Не оставив за собой следа, как и завещал тогда Джошуа в разговоре. Не оставить цепочки трупов из клана Близнецов. Их расшвырянных по дому тел со вздутыми артериями, отпечатков крови на обоях?— таких, чтобы не стереть?— и анархии. Хотя мёртвым лидер не нужен. Чтобы можно было себе кишки выблевать, когда зайдёшь в этот дом, который Кай бы собственными руками отдекорировал. И в довершение картины любовно положил бы чью-нибудь селезёнку на блюдце с голубой каёмкой. Вот так он боится смерти. Он даже готов умереть вместе с ними, чтобы такое свершилось. Сейчас Кай не слишком хочет лгать, потому что его рассуждения об ужасном и прекрасном довольно-таки нестандартны. Но и правда?— не вариант. —?Я ничего не боюсь,?— уклончиво отвечает он. —?Тогда, наверное, тебе не будет страшно рассказать о том, что случилось с твоей матерью,?— Эрика делает сразу несколько акцентов в предложении, и оно получается довольно-таки насыщенным этими самыми акцентами. Кай оборачивает вокруг ладони полотенце, чтобы подцепить кастрюлю, и с убийственным взглядом сжимает губы. —?Ладно, я расскажу. За едой, если позволишь,?— в голосе так неприкрыто читается издёвка на грани с чем-то нехорошим, что она молча соглашается, даже не кивнув, и отворачивает голову, но с места не двигается. Подключает какой-то особенно беззастенчивый взгляд. Они сегодня вообще необычно молчаливы?— необычно, что до сих пор не заговорили друг друга до смерти. Или что не врубили песню про стук в небесную дверь, но как-то так и ощущается по-настоящему сближение с ним. Он так думает. Чем больше знакомы, тем меньше хочется соприкасаться. Тем меньше хочется сочувствовать. Вообще. Он привык. Даже не привык?— так надо. Специально это отстраивал. Не боишься смерти, Картер? Кай проверил бы это на практике, но упрямая мысль ?бояться?— не значит хотеть смерти? всё же возвращает его к более-менее логичной дороге, поэтому он продолжает заниматься едой, пока не успокаивается. Точнее, пока не приводит в порядок мысли. Он спокоен. Сам по себе. —?Ты так и будешь стоять здесь? Она бросает взгляд на столовые приборы с недвусмысленным желанием ударить его по голове черенком ложки, с трудом возвращает глаза на Кая и пожимает плечом. Всё же его не боится. Почему-то. Хотя страхом пропитаны стены этого дома насквозь, страхом пропитаны их лица, глядящие с фотографий, и этот страх забирается им в волосы, и они переносят его вместе с собой. Страх смерти, страх жизни, страх одиночества, давно забытый и вытрахавший Каю голову однажды. Хрустел во рту, звенел в висках непроходимым острым шумом, болел фантомно, как потерянная конечность. Выедал каждую клеточку. Сожрёт и оставит один скелет. —?Ну да. Я буду стоять здесь, чтобы видеть, где твои руки и где твои ножи,?— Эрика опускает ладонь на столешницу рядом с его рукой так, что почти соприкасается, и на секунду задерживает на ней взгляд. Можно было бы и соприкоснуться. Накрыть пальцы своими, например, но это скорее мысль из разряда несбыточных ?что было бы, если бы я сейчас воткнула ручку в одногруппника?, когда вроде никому вредить не собираешься, а вроде и проверить было бы можно. Может, у него руки такие же холодные, как и он. Может, горячие. Как нетерпеливый, неравномерный огонь. Может, осязаемые. Это зачем-то появляется в голове. И самое дерьмовое то, что она даже не сопротивляется самой мысли. Но так ничего и не делает. ?Склонен к агрессии, насилию, жестокости…??— Картер нервно пересмеивается с самой собой. Ментально. Просто… можно было бы. Шутки ради. Почувствовать, что он вообще не проекция человека, что он где-то тут, хотя и не здесь одновременно. Оболочкой на земле, мыслями глубоко в себе. В тёмных закоулках своей души, которая наверняка ничего и не стоит?— за неё даже жетонов для торгового автомата не дали бы. И хочется, и колется. Соприкоснуться. Или сказать ?вини и дальше других в своих проблемах, может, когда сдохнешь или задохнёшься в сточной яме из своей ненависти, что-нибудь поймёшь?. Или всё же соприкоснуться. Кай кидает взгляд на её руку и возвращается глазами на плиту, и Эрика всё же останавливается где-то на этой границе между тактильным контактом и стойким, ублюдочно-неприятным ощущением ненормального и чужого. Этой же рукой он повёл, убивая того парня. Да? Колец на его руках нет, и оттого Кай вообще выглядит, может, по-прежнему бездушно, но всё же немного непривычно. В чёрных свободных штанах и какой-то слегка смятой синей толстовке с футболкой. Как будто перед тем, как за ней зайти, из сборов только успел проснуться. В особо удачные моменты почти спокойно. Безмятежно. Хотя едва ли из всего, что происходило в его голове, хоть что-нибудь можно было назвать спокойным. Она хмыкает. Отдёргивает руку так умышленно резко, как будто сам факт их расположения на одном столе бесил. И отходит в сторону. Хотя на самом деле просто мёрзнет из-за открытого окна рядом, но Кай как будто не чувствует холода совсем?— ему плевать, впрочем, на это. Не больше и не меньше, чем на всё остальное. Эрика хранит молчание до тех пор, пока он всё же не смягчается, видимо, из-за еды, и пока не заговаривает первым из-за еды, и пока не приносит еду и не начинает выглядеть чуть более довольным, чем как выглядел со своим ледяным выражением лица. Вообще-то, оно уже константа. —?Не знаю, как ты, но я реально есть хочу,?— подмечает Кай, любуясь тарелками и проделанной работой. Настроение у него меняется почаще, чем он вообще успевает моргать. —?Я расскажу. Только оценку дашь потом. Не мишленовский уровень, конечно, но тоже кое-чего могу. —?Я сама люблю готовить,?— она непринуждённо жмёт плечами, прежде чем он начнёт говорить о своей семье и снова вылетит разумом в отвращение ко всему миру. Иногда это почти предсказуемо. Картер вкручивается вилкой в овощи и отправляет в рот. —?Ты на удивление хорошо готовишь. Кай немногословно соглашается. —?Отец меня учил. Объясняться не собирается. Эрика вздыхает. —?Отец. —?Ага,?— он поводит головой, облизывая вилку и говоря почти одновременно с пережёвыванием. —?В детстве. Но я всему учился сам. Начинал с яичницы, потом приправы, потом всё остальное. Они постоянно куда-то сваливали, и приходилось выкручиваться. На чью-то свадьбу, на чье-то рождение. На рождение моей сестры Лиры даже собрались у нас, но я был на мансарде. Взгляд взбирается на лестничный пролёт. Если они тогда жили в доме, куда Грегори повёл детей на перемирие, едва ли в нём было место под мансарду. —?На чердаке? —?На мансарде,?— упрямо закрепляет Кай. —?Просто без окон. Отец так и учил её не бояться темноты. Свыкаться с ней?— запирал в холодной ванной, заставлял сидеть и стараться не высовываться, и даже дышать вполовину тише шёпота. По условию ?если к нам кто-то вломится и если меня убьют?. Только спустя годы это кажется странным. Но тогда приходилось и в душной комнате метр на метр обнимать себя за колени, привыкая к темноте. Даже иногда в подвале. Клин клином, наверное. Закалка. А может, Грегори просто хотел отправиться по своим делам и не знал, чем её занять. Картер замечает вдруг, с какой скоростью опустошается тарелка и как часто вилка шкрябает по стеклянному донышку, и сбавляет скорость. —?А ещё быстрее можешь? —?интересуется Паркер. Она недоверчиво скашивает на него глаза и передразнивает. —?Могу. —?Сочту за комплимент своей кулинарии. Ладно, раз ты хотела узнать больше о моей семье, я расскажу, так и быть,?— снова подхватывает Кай,?— Вообще-то, даже горжусь тем случаем. Моя мама, её звали Малия, если тебе вдруг интересно, кто дал мне уродское имя Малакай, была настоящей мученицей. Насколько я понял. Они с отцом постоянно собачились, он её бил и далее по списку. Он и меня бил, как будто это новость,?— небрежно фыркает он, откладывая вилку, когда надоедает крутить в пальцах. —?Ну так вот, и как-то ночью он так её выбесил, или они выбесили друг друга, что даже меня разбудили. Случайно. Мы с ней потом встретились на лестнице, посидели, поговорили обо всяком… о хорошем. Она сказала мне никогда не выходить замуж, понимаешь, да,?— Кай мечтательно ухмыляется. —?А потом я забрал всю её магию. Конец. Картер складывает перед собой руки. —?Ага,?— повторяет она вполтона, чтобы интонационно выделить неважную ремарку. И хмурится. —?Просто взял и забрал её магию? Впечатлений от жизни не хватало, или что? Кай облизывает губы и почти соглашается. —?Она меня попросила. Он не слишком этому рад. И не слишком этим гордится. Кай даже больше всего не гордится тем, что когда-то имел смелость об этом жалеть. Сейчас у него нет той же смелости, что когда-то была направлена на сожаления. На извинения перед отцом. На извинения! Да что б он ещё раз… —?Попросила? —?Она попросила забрать всю её магию, не тупи,?— Кай стискивает зубы. —?Попросила её грохнуть. И если ты думаешь, что по какой-то причине я должен и сейчас вспоминать о ней со счастьем, ты ошибаешься. Эта тупая сука переложила на меня ответственность за свои поминки. У неё руки не дошли до самоубийства, и она решила… не знаю, что она решила. Решила поиграть в конченую дуру?— если я заберу магию, не живёт, а если не заберу, живёт. Она меня ещё вроде как жалела, представляешь? Жалела,?— он неверяще качает головой,?— прямо как ангел хранитель. Чего стоила её жалость, м? Чего-то стоила? Господи, если бы она меня не просила, я бы устал выслушивать все эти ?ты не такой, ты хороший?, и сам прирезал бы её. Кай венчает свою речь отчётливо пренебрежительным молчанием. Эрика не знает, кому он лжёт больше, и выбирает просто с полным охренением опереться лбом о руку. Шестилетний ребёнок не мог думать так, даже если бы Кай особенно сильно захотел, чтобы он в те свои годы так думал. Шестилетний… да как вообще он способен был пережить такое в одиночку? Захлёбываться этим дерьмом, как грязной сточной водой, давиться ей, тонуть в ней столько лет, чтобы довести себя до чего-то, откуда выбраться уже нельзя? Картер не отнимает пальцев со лба и пытается приглушить то лёгкое щемящее чувство, которое её так бесит. Пошло вон. И ему едва ли нравится. —?Я был не виноват, я знаю,?— перебивает Кай, когда она снова вдыхает, чтобы что-то сказать. —?Я знаю, что ты скажешь. Но ты знаешь, в чём дело? Я сделал себя виноватым. Как с тем водителем или с тем парнем. Захотел таким быть. Воздух становится тяжёлым. И ещё более холодным. Может, он не ощущает холода, потому что приучил себя думать так. Приучил себя думать, что холод?— это нормально. Что это естественно, что когда всё вокруг лишено цвета?— это мир так устроен. Он странный, всё остальное?— в тон ему. Покоряется, подставляется под цвет, которым он хочет всё видеть, и под ощущения, которые он хочет чувствовать. —?Мне было всё равно,?— Кай поднимается с места и становится чуть дальше, опираясь бедром на столешницу. —?Она ко мне приблизилась и сдохла. Если ты ко мне приблизишься, тоже сдохнешь.*** Кая не пустили на её похороны. Предсказуемо и почти не обидно. Оставили сидеть дома, и это меньшее наказание, которое они могли подобрать на сегодня. Исключая все остальные дни, когда подбирать наказания им удавалось. Из зеркала ему усмехается его копия. С синяком, охватившим щёку и висок, с выпачканной как будто чем-то, а на самом деле раскрашенной в разные оттенки лилового спиной, когда его просто отхлестали тем, что под руку попадётся. Не только физически?— потом ещё и магией. Потом ещё и морально. Он точно не знает, что произошло, и как будто не помнит, хотя прошла неделя?— психика просто сама собой исказила тот эпизод. Чтобы не помнить так ясно. И так ярко. Исказила и крики отца, и бесконечные слёзы Джо, и всё остальное, а Кай не плакал?— только смотрел. Только чувствовал что-то несоизмеримо тяжёлое. Сейчас никого нет дома. В соседней комнате неслышно тикают часы, и спустя минут пятнадцать они пробьют шесть раз?— шесть вечера. Проволочный коридорчик между светильниками в комнате ведёт к переключателю, но Кай не зажигает свет. Он сжимает губы и запрокидывает подбородок. И не замечает, как сам начинает плакать. Слёзы просто катятся по щекам и к подбородку, и он всё пытается с собой что-нибудь сделать, но только давится ими и прикладывает ладонь ко рту. Зажмуривается, предвкушая вкус холодной воды на языке, чтобы никто не узнал, когда они вернутся с похорон. Опускает подбородок, глядя куда-то в белые просторы раковины, и с мокрых ресниц срываются капли, разбиваясь о керамику. Кай приоткрывает рот, чтобы отдышаться, и его накрывает по новой. Он отводит взгляд от зеркальной рамки, потому что не хочет туда смотреть?— не сейчас. В конце концов, Кай просто умывается ледяной водой несколько раз, пока она не начинает жечь ладони и лицо. Возвращается в свою комнату, съёживая плечи, и безнадёжно смотрит на этажерку с фотографиями, и ему вдруг становится страшно?— спустя годы он, может, поймёт, что первый и последний раз чувствовал что-то подобное. Что-то настоящее. Его последние слёзы. Его последняя слабость. Ты никогда не думала, что я тоже мог любить тебя?*** Картер не выдерживает очередного молчания. Охереть просто. И еле удерживается от внезапного порыва хлестнуть ладонью по столу, но кое-как его отталкивает. Кай уже поворачивается, чтобы сменить позу, когда она поднимается следом за ним, проводя по столу кончиками пальцев. За те пару часов, что Эрика здесь, она уже успела оценить по достоинству все архитектурные порывы дизайнеров этого дома. Но больше всего в глаза швыряются не они. А безгранично душащая атмосфера. Боже мой, я так тебя ненавижу. Тебя и твою херову семью. Она разворачивает его за предплечье так резко, что он делает шаг назад. Насмешливо оглядывается. Что? Эрика вдруг просто чувствует себя уставшей. От этого всего. И она как-то слишком осторожно притягивает его к себе. Одной рукой обнимая за шеей и просовывая вторую руку под его локоть. От Кая ничем не пахнет?— ни сигаретами, как от Арена, ни мужскими духами, как от дяди. Ни дымом, ни уличной прохладой. Как будто в нём вообще всё человеческое кажется чужим. Ни мечтами, ни надеждами, ни жизнью и ни смертью в равной степени. Он всегда был один. Делал всё один, делил всё сам с собой, и никого рядом не было. Может, уже и не будет. Он сам выбрал. Теперь?— сам. Она задевает его плечо подбородком. Очевидно, прогоняя от себя всё то однозначное?— и выстрел с осечкой, и осколок в шее. И смешавшиеся с дождевой водой разводы крови на земле. Не сейчас. Просто не сейчас. Потом?— сколько угодно, когда угодно?— везде. —?Ты специально это делаешь. Намеренно,?— Картер шепчет это куда-то ему в воротник, снова обретая способность говорить. Его почти неслышное дыхание прерывается для такого же неслышного смешка. —?Ты это всё нарочно. Не знаю, зачем, но знаю, что нарочно. Мразь. Перемещает временно центр ненависти на его мать. Пусть. Кай ощущает тепло. Ощущает его впервые?— оно непостоянное, как отслужившая своё лампочка. Перемигивается с темнотой, трескается, едва светит в коридоре. И он как будто не замечал раньше, что оно существует где-то за закрытыми для него границами ненависти, ярости и страха. Что-то внутри вдруг тянется этому слабому отголоску чувства навстречу?— неожиданно и очень предательски. Но это же для дела. Манипуляция. Очередная. Его собственная. Это не по-настоящему. Делайте что угодно, сочувствуйте. Где вы только раньше были? Кай знает, что не бывает иначе. Не через жестокость, не через кровь, не через картинки чьих-то выпотрошенных тел перед глазами. Не с ножом. Во всяком случае, с ним?— нет. Знает, но не отталкивает её. Он от такого не откажется. Никогда. Вот это?— он. Пусть… Мне так скучно в этом мире, Эрика. Скучно, потому что наплевать на всё. Может, ему было это нужно однажды. Но не сейчас. Хотя было ведь?— все те разы, когда он так отчаянно нуждался в чьей-то помощи, пока не переключился. Пока не стало поздно. Он дошёл до того, что загнал себя туда, откуда уже не сможет выбраться, говоря ?я такой?, переправляя всё, уверяя себя в том, что сломал все возможные поводы потянуться к нему. Просто это грёбаный естественный порядок вещей, приколотый к нему булавкой и вышитый на его линии жизни. Кай мысленно аплодирует себе. Некоторых нельзя спасти. Некоторые не позволят спасти себя, некоторым незачем пытаться спастись. Некоторые не хотят этого. Кай не хочет. Он убийца. Он психопат. Он им останется, даже если ему вдруг станет чуть теплее, чем обычно. Победа для него прижилась к жажде крови, проигрыш?— к смерти.? Она не обнимала никого сама уже… сколько? Десяток лет? Сотню, по ощущениям. Никого. Даже Тео, который заслужил бы. Даже Арена, который её брат. Сделает вид, что и его не обнимала. —?Вот шёл бы ты на… а я не… —?она не заканчивает. Кай качает головой. Давай. Пробуй. Забейся в тот же угол, что и я. Развернуться не сможешь. Картер поднимает глаза. Поджимает губы. Как будто я не знаю. Как будто все вокруг тебя херовы дебилы. Мне просто захотелось, понял? Сделай что-нибудь против. Ты же не делаешь. Сумерки медленно наползают на улицу. Покрывают асфальтированную дорожку, разлиновывая её тенями деревьев. Бледно-лиловое небо у горизонта тускнеет, а на верхушке начинает перекрашиваться в свою ночную оболочку. На кухне по-прежнему горит одна только лампочка. До Эрики только добирается это своеобразное жуткое чувство успокоения. Наверное, было бы намного хуже, если бы он её обнял в ответ. Или если бы сказал хоть что-нибудь, но он молчит, наверное?— она хочет так думать?— чтобы подобрать шпильку или съязвить. Она мрачно устраивает голову на его плече. Давай. Можешь начинать. Сейчас. —?Ну да,?— он подаёт голос. Картер как будто приходит в себя. Обратно. Соскальзывает ладонью с его предплечья и складывает руки на груди. Опирается на столешницу и жмёт плечами. Кай молчит пару секунд. —?Ты что, самоубийца, Картер? Она невесело улыбается. Убирает со лба волосы, прислоняясь спиной к холодильнику. Он улыбается вполне себе весело. —?Ты должен был получить хотя бы одни объятия или утешение, не знаю,?— она полирует взглядом стены и возвращается к его лицу. —?Не знаю. У меня повышенное чувство справедливости. —?Ты не знаешь,?— соглашается он. —?Магия?— то, что я должен был получить. Остальное второстепенно. И не так важно. Сложно представить, наверное, что кому-то может быть просто наплевать, но ты уж постарайся. Кому и что ты хочешь доказать, Эрика? —?Эрика? Не Картер? —?она поднимает брови. Он поводит головой и как будто возвращается к прежнему виду. Без расколотых надвое сюжетов прошлого. Симпатичная оболочка без души, псих, монстр, что угодно вызывающее и плохое. Сложно увидеть что-то другое, если Кай сам упрямо видит всё только таким. —?Забудь про это,?— он слегка хмурится, но без выраженной насмешки. —?Если я не угадал, и ты и впрямь не самоубийца. Не пытайся достучаться до меня. Это бесполезно. В твоих полномочиях только что были куда более интересные вещи. Ты могла меня зарезать, в конце концов. Нож в спину?— это очень в моём стиле. Было бы забавно. Картер поднимает подбородок и пилит взглядом углы ковра, пока наконец не поправляет съехавший. —?Да. Было бы. —?С этих пор я в тебе сомневаюсь. —?Закрой рот,?— небрежно хмыкает она. —?Я решу, что там делать. Как-нибудь. На этом всё. Проехали. Кай безразлично кивает. Искусство делать вид, что ничего не происходит, не происходило и не будет, выручило бы на тонущем корабле. Она мрачно прикусывает щёку. Успокойся. Жизнь с ним просто расплачивается. Кай перевернёт обратной стороной каждое зеркало в доме, если будет нужно.