16. nc-17, pwp. (1/1)
Джонатан просто сидит, растянувшийся на выделанном кожаном диване — обычно он засыпает или за столом, или на нём, — у спины, закинув руки на спинку, разомлевший и даже не при полном параде, прихлебывает второй самый дорогой вискарь в своей коллекции, читает и время от времени посматривает на ещё одну бутылку, стоящую на другом конце, так сказать, кабинета. Кабинетом назвать это сложно, потому что он проводит здесь большую часть времени, в том числе спит и обедает, но на роль той же, к примеру, спальни он не подходит, поэтому с легкой джонатановой руки остается им же, несмотря на странное сочетание вещей, стилей и того, что здесь обычно происходит. Насколько Джонатан помнит, в последний раз, когда в его святилище, отделанное под мрачный хай-тек, явился кто-то, кроме него самого, его нагло прислонили к столу, одним движением скинув половину того, что там было, сдернули брюки и осхлестали, блять, ладонью — спасибо, что не наотмашь и не ремнем, — за всё хорошее. Зато — зад, хоть и саднит, но вид хороший — можно было наслаждаться видом на ирландский непривычно зеленый холм и темно-серое море невдалеке. Джонатан вздыхает и переворачивает страницу, совершенно не вдаваясь в смысл и подробности, чего с ним бывает редко, и тяжело поднимается, чувствуя, как его притягивает к земле всё выпитое, хотя вылакал он совсем немного. Он ставит книгу на место и собирается туда же вернуть неоткупоренную бутылку, но краем глаза обнаруживает, что она исчезла. Зато появился злоебучий Тайлер, нагло потягивающий алкоголь прямо из горла, и Джонатан, если бы у него до сих пор не синел на пояснице синяк, согласился б с тем, что он выглядит великолепно: черные обтягивающие джинсы и майка, браслеты, цепочки на широком ремне, пара прядей выбились из привычного тугого пучка на затылке. Но синяк синеет, а сил на то, чтобы поспорить, ему хватает, так что нет.
— Отдай.
— Ну уж нет, всё, что упало на землю феодала, принадлежит феодалу, — Тайлер хмыкает, подходя ближе и салютуя бутылкой, так что они почти касаются носами, и Джонатан, повернув голову, осторожно отступает назад.
Но этого всё равно не хватает, когда Тайлер, намереваясь ляпнуть очередную пьяную хуйню, делает неудачное движение рукой, и Джонатан, словно в замедленной съемке, видит, как ему на грудь, расползаясь рыжим по белому, хлещет виски из горлышка, как течет вниз по животу, как остаются капли на стоячем воротничке. Пиздец.
— Это, блять, моя любимая рубашка! — тут же вопит Джонатан, дергая Тайлера на себя и прижимая к стене, инстинктивно вгоняя коленл между чужих ног и пачкая тело напротив бухлом.— Это самая дорогая бутылка в моей коллекции! Ты бы еще на книги позарился! Я не знаю, что я тебе сделаю.
Тайлер оглядывает Джонатана максимально оценивающим взглядом, тут же становится серьезнее и толкает, не убирая рук с чужого ремня, обратно к дивану, усмехнувшись:
— Не волнуйся, я куплю всё новое.
А когда горячий язык проходится по следу от алкоголя от живота к правому соску по прямой, то Джонатан банально давится и словами, и воздухом, решая просто молчать и ждать продолжения. И впервые отсутствие его строптивости идет ему на пользу, потому что Тайлер не пропускает ни капли, ни одного потека, ни одной липкой полоски, на концах несильно прикусывая и тяжело горячо дыша на и без того распаленную кожу, и он пьянеет на глазах, судя по увеличившимся зрачкам и по учащенному сердцебиению, которое эхом разносится по кабинету. Синхронно, вот что, блять, интересно.
Джонатан накрывает четко выделяющийся стояк рукой, когда Тайлер отнимается, и думает, что это уже всё, когда ему на пах, прямо поверх ладони, выливают остатки, моча ткань целиком и насквозь.
— Какая жалость, какой я неаккуратный, прошу прощения.
Джонатан открывает рот, чтобы выразить свое возмущение, но ему даже заикнуться не дают, банально зажимают рукой, и Тайлер, сдергивая с Джонатана белье, оставляя его полностью — так странно чувствовать прикосновение искусственной кожи — обнаженным, без промедления заглатывает головку, не забыв облизнуть бедро изнутри.
О-о, раскупоренная бутылка определенно того стоила.