9. pg-13, hurt/comfort. (1/1)
— Джонатан.
В голосе Тайлера столько меда, что будь он прежним собой, Джонатан бы точно насторожился, ожидая худшего, но сейчас он только вздрагивает и то по привычке, когда слышит свое имя. После всего, что произошло, он даже не уверен, какое имя его, но когда нынешний Тайлер зовет его так, то он позволяет бархатному раскатистому басу облизать — другое слово на ум не идет — его уши, а еще позволяет себе расслабиться в чужом присутвии. Джонатан просто стоит, покачивая красным вином в бокале, и смотрит на огонь, живой огонь, иногда переводит взгляд на темно-зеленые тяжелые занавески, которые девушки считают безвкусицей, массивные стулья, софу, деревянные книжные шкафы, но не замечает тихо подошедшего сзади Тайлера. Они говорили о том, что раз они оба по привычке двигаются достаточно бесшумно, то нужно предупреждать о своем появлении, особенно если кто-то погружен в размышления или, как Джонатан, просто — так Тайлер это называет — медитирует, стоя перед песочными часами, камином, осыпавшемся деревом в саду и неотрывно на него смотря.
— Позволишь мне?
Рука хлопает по плечу, и Тайлер тенью появляется за спиной. Джонатан это “Позволишь мне?” слышит по десять раз — он не считал, правда, — на дню, но не возражает, даже сам спрашивает разрешения на то, чтобы поцеловать в неподходящий момент в макушку, и, что интересно, ему никогда не отказывают, даже если Тайлер безумно занят.
— Всё, что угодно.
Джонатан в свою очередь не желает рушить тот хрупкий — слишком стерильный, но необходимый им обоим для восстановления, — мир, который они создали, потому что он не отпустит Тайлера еще раз, ему хватило потерять Софи навсегда да его самого один раз, он этого не допустит, и всё. Но если Тайлер захочет по тем или иным причинам уйти сам, то Джонатан ни за что не будет держать его при себе, использовать грошовые манипуляции, к которым он так часто прибегал раньше, цепляться, он отпустит его. Только вот, как Джонатан понял, Тайлер, даже имея возможность, никуда исчезать не собирается, он словно чувствует, что наличие иных вариантов развития событий, привязывает его к Джонатану сильнее. Им обоим нужно иметь свободу действий и выбор, чтобы быть вместе по-нормальному.
— Я не хочу причинить тебе вреда.
Тайлер осторожно обнимает Джонатана — тот старается не врезать ему за такое простое действие, но не потому, что не хочет, а потому, что привык боятся такого, — со спины, касается губами кожи на лице там, где викторианские мужчины носили бакенбарды, не целует, только невесомо касается, не сжимая, но обнимая рукой за живот. Пальцы оказываются на боку, но в этом жесте нет ничего плотского, и Джонатан накрывает его руку своей.
— Я помню, не беспокойся. Я тоже не буду тебя вредить больше.
Джонатан чувствует, как тяжелое — но не навалившееся — тело сзади вздрагивает от простой тихой фразы, от хрипловатого — из-за пригубленного вина — голоса, от учащенного дыхания, от сквозящей надежды, от боли, которую они испытали друг от друга, от доверия, которое все же осталось.
— Спасибо.
Их пальцы сплетаются на ножке бокала, подушечка к подушечке, и Джонатан, закрыв глаза, склоняет голову, зная, что Тайлер по той или иной причине склонит голову вслед за ним.
Дождь бьет в окна, снаружи ветви липы рядом с их домом сгибаются под напором ветра, уже пожелтевшие листья взметаются крохотными ураганами, но Джонатан слышит только равномерное дыхание и потрескивание бревен в камине и понимает, что он в безопасности.