о том, что говорят другие (лошончики) (2/2)
– Ты о чём?
Гадже губу нижнюю закусывает и мнёт в руках несколько карт. Она молодая, но это не мешает ей быть одной из самых сильных видящих их табора. Лошало знает, что Гадже любит Тончика как брата, гадает ему, прикрываясь какими-то глупыми отговорками, чтобы уберечь от бед. Но никогда особых опасностей карты ей не показывают.
– У Толи карты плохие. Очень плохие. Я хотела предупредить, но он как с цепи сорвался, убежал куда-то, а теперь вообще уехал.
– Что за карты?
Лало пытается заглянуть, но Гадже колоду у груди прижимает, не даёт. Смотрит только глазами круглыми и испуганными, и говорит, приказывает почти что побелевшими губами:
– Езжай за ним. Сейчас же.
Дважды повторять не надо. Лало срывается с места, игнорируя наблюдающих за ним людей, и ловит ключи от машины от понимающего и внимательного Хармана. Руки немного трясутся, и он сжимает их сильнее на руле. Разгоняется в надежде, что его машина догонит старенькую пятёрку Тончика в два счёта, и всматривается судорожно в горизонт. Сердце пропускает удар, когда он видит это – тёмное пятно лежащей в кювете пятёрки.
Лало паркуется кое-как, вываливается из салона, не закрывая дверь, и едва не ломает ноги, с разбегу прыгая в заросшие диким бурьяном заросли. Видит периферийным зрением какого-то худого мужика, что-то взволнованно проговаривающего в телефон, и теряет дыхание, когда замечает Тончика.
Фигурка худая, свернувшаяся в комок, лежит на боку, вытянув неловко правую руку в сторону. Лало падает рядом на колени, осматривает изрезанную спину с торчащими из неё многочисленными осколками и, оглянувшись на машину, понимает, что Тончика просто выбросило через лобовое стекло.
Опять не пристегнутый, хоть Лало и бухтел на него постоянно за это, напоминал, зная, как бесшабашно тот умеет ездить.
Тончик бледный, губы синие почти, а на лбу уже наливается гематома. Протянув руку, Лало пальцами дрожащими касается чужой шеи и выдыхает, когда ощущает под ними стабильный и сильный пульс.
– Твою мать, Анатоль, куда же тебя понесло…
– Пр-неси… их…
Тихий, едва слышный голос Тончика звучит слабо, и Лало удивлённо смотрит в полуоткрытые тёмные глаза. Ложится рядом, на нагретую солнцем траву, и ласково свою ладонь на измазанную в крови щёку кладёт. Тончик выдыхает, пытается пошевелиться непонятно зачем, и Лало говорит строго осипшим голосом:– Тихо. Не двигайся. Ну куда так гнал, Толя, зачем?
Лало прижимается аккуратно губами к чужому лбу, неуверенный, можно ли где-то ещё Тончика сейчас трогать, и надеется, что эхо сирены вдалеке принадлежит направляющейся к ним скорой.
– Прин-неси их…
– Что принести?
– Цветы. Прин-си их… – Тончик заглядывает в глаза пронзительно болезненно, смотрит так, будто прощается. – На мою м-могилу пр-неси…
У Лало внутри неожиданно взрывается тугой ком злости.
– Толик, ты ёбнулся? На какую могилу? Ты ещё люлей не успел получить за ремень не пристёгнутый и гонки на дороге. Как только очухаешься, я тебе эти цветы запихаю в самые труднодоступные места самыми разнообразными методами, понял меня?Тончик улыбается слабо в ответ. Дышит ровно, прикрывая глаза, жмурясь от боли, и Лало оборачивается на звуки шагов. Поднимается быстро, освобождая место спешащему к ним врачу, и наблюдает, как перекладывают тихо стонущего Тончика на носилки.
Он терпит. Ждёт взволнованно, пока Анатоля оперируют, терпеливо и ласково помогает ему в первые дни после, когда боль ещё слишком сильна, а раны свежие. Просит медсестру показать, как обрабатывать изувеченную спину и забирает Тончика к себе, не смотря на его протесты и заверения, что пацаны помогут.
Лало терпеливый, но, когда Тончик становится похож на испуганного и замершего оленя в свете фар, едва оказавшись в безопасном сумраке его шатра, он не выдерживает. Садится рядом, смотрит прямым взглядом в бледное похудевшее лицо, и спрашивает коротко:– Что не так?
– А?– Что не так, Анатоль? Тебе неприятно больше быть рядом со мной?
Тончик взгляд отводит, теребит взволнованно руками уголок покрывала.
– Да бля, приятно мне всё…– Тогда в чём дело? Что происходит?
– Я просто… Зачем я тебе? – У Тончика голос тихий, ломается на вопросе, и Лало хмурится недоумённо. – Т-ты же красивый такой, пиздец просто, можешь любую выбрать. Из табора своего или города. А выбираешь меня. Т-ты если из жалости какой, то не надо, хорошо? Лучше никак, чем…
– Ты что несёшь?
– А что я, не вижу, что ли? Все вокруг так думают.
Лало смотрит на краснеющие Тончиковы щёки, на взгляд отведённый, и ощущает, как поднимается в груди волна болезненной нежности. Иногда ему страшно становится из-за того, что творится в этой стриженной голове, какие мысли варятся под старой потрёпанной кепкой. Вздохнув тяжело, Лало крепко сжимает подбородок Тончика, возвращая к себе его взгляд.
– Я выбираю тебя, потому что люблю. Не потому что жалею, хоть я не могу понять, из-за чего мне тебя жалеть надо, и не потому, что мне заняться больше нечем. Плевать, Толь, плевать мне, что думают все вокруг, понимаешь? И если ты опять из-за думок своих глупых опасности себя подвергнешь, я тебя с того света верну, чтобы хорошенько наподдать по твоей маленькой заднице. Ты понял?
Тончик кивает слабо, но Лало этого мало. Он смотрит напористо, приближается, и чувствует тихое ?понял? тёплым дыханием на своём лице. Губами касается мягко и думает с горечью, сколько работы ему ещё придётся проделать, чтобы до Тончика дошло – его любят, и он этого заслуживает.