разрешённое разрушение (1/2)
And everybody wants to know 'bout how it felt to hear you screamThey know you walk like you're a God, they can't believe I made you weakНебо как будто дышит над ними, и она дышит с ним в унисон, и чувствует его тёплый взгляд. Наверное, если бы оно умело улыбаться, то это была бы улыбка, похожая на улыбку Коуске.В платье становится тесно, а в квартире — одновременно комфортно и слегка волнительно. Огни города сверкают в темноте. Шин Э прикладывает ладонь к окну. Капли по ту сторону стекают вниз по стеклу — как маленькие безобидные лезвия, ласкающие холодом. Чем дольше стоишь под ними, тем больнее от каждого нового удара.
В отражении она краем глаза замечает высокую фигуру: Коуске спешно стягивает пальто и небрежно бросает его на стул так, что оно норовит сползти на пол, а потом замирает — пальцы на застёжке наручных часов, — словно не ожидал увидеть её здесь, забыв, кого привёл домой.
Нет, просто он до сих пор думает, что она завораживающе красива в простом, но подходящем ей платье — Шин Э выглядит как принцесса из тёмной сказки. Или затворница-ведьма, которая плетёт ворожбу спокойными песнями. О, если бы она запела, вливая яд под кожу, Коуске бы не противился…
— Мы оба насквозь промокли, — Шин Э улыбается, оглядывая его. С волос капает вода. — Гулять под дождём — неплохо, но тащиться под ним и заболеть — уже не так романтично.
— И чья это идея была? — он усмехается.
Вообще, это Шин Э дёрнула его на улицу и повела в сторону дома, не слушая возмущения. Он настолько несвободен, настолько не знает, как это — резвиться, не задумываясь ни о чем, не боясь выговора, делая что-то смущающее, что-то, на что другие могут показать пальцем и сказать ?вот чудики?, — настолько лишённый развязности, той самой, обычной, никому не мешающей, что она чувствует себя обязанной подтолкнуть его к новым ощущениям.
?Напоминать о том, что инициатива была моя, и объясняться, почему это случилось — лишнее?, — догадывается Шин Э, смотря, как Коуске криво ухмыляется и разминает шею, не отрывая от неё взгляда. По спине ползут мурашки, и дрожь колет руки, плечи, ноги, заползает в грудь предательской змеёй, обвивающейся вокруг гулко бьющегося сердца.Она с невинным выражением лица пожимает плечами и отворачивается.
Обычно Коуске двигается бесшумно, и Шин Э, оставаясь с ним наедине, иногда забывает, что он где-то поблизости. От невесомого прикосновения к плечу она почти подпрыгивает и замирает. Щекотно, а ещё — приятно и тепло.
Реагировать на Коуске как на холодные капли — это так… привычно.И правильно.Все мысли, остаточные слова пропадают, словно смываются не дождём, а цунами. Одним пальцем Коуске ведёт вниз, к лопатке, с наслаждением замечая, что она напрягается, и, соскользнув к краю платья, задерживается на застёжке.Шин Э чувствует горячее дыхание на шее, и мир кружится. Лёгкие готовы взорваться, а сердце начинает бешено тарабанить в грудную клетку. В висках стучит.
Обнимать её — подобно смерти и возрождению.
Вдох выходит судорожным и шумным. Она готова клясться богам, что Коуске игриво улыбается — лицо в отражении смазывается, не хочется ничего видеть — только бы раствориться в расслабляющих ощущениях. Вместо колкого и меткого комментария, просящегося с языка, Коуске оставляет невесомый поцелуй под ухом, другой рукой приобнимает её и, надавив на живот — обжигая даже через ткань, — прижимает к себе. Шин Э безвольной куклой отклоняется назад, запрокидывая голову и прикрывая глаза. Да, это именно то, чего желает её тело, разум, сердце.Сопротивляться бесполезно.Где приятнее всего? Безусловно, у дьявола в руках. И она не дура, чтобы отказываться от этого. От него.
Держать её вот так — успокоительное, действенней которого ничего не существует.
Звенит застёжка. Шин Э становится легче, но рука Коуске лежит на животе и не даёт смахнуть промокшее насквозь платье. Наверное, это к лучшему. Он сам едва сдерживается, чтобы не…
— Твои вещи на той же полке, если ты их не забрала. Тебе стоит переодеться, — его шёпот — каждый раз — вызывает головокружение и нецензурные выражения, едва не вырывающиеся криками. Придушенно, словно она уже на пике. — Не хочу, чтобы ты заболела, — голос Коуске тихий, волнующий, но в то же время слегка серьёзный. Смесь мелькающей осознанности с очевидным возбуждением — а если он не хочет её в этот момент, то она однажды швырнёт его в окно — только распаляет желание Шин Э поиграть с ним.
Но жар его тела исчезает. Коуске убирает руки и отодвигается. Единственное, что она теперь чувствует — разочарование. Огни города смазываются, в отражении внимание приковывает только он. Шин Э наблюдает за его плавной походкой, думая, что можно дотянуться до прямой спины, ухватиться за рубашку, уткнуться меж лопаток и больше никогда не отпускать… Эта фантазия вызывает покалывание в кончиках пальцев, и она нервно сглатывает — не хватало, чтоб слюни потекли.
Он приседает на кровать и стягивает галстук, проходясь взглядом по комнате и останавливаясь на Шин Э с цепляющей серьёзностью, от которой невозможно отвернуться. Все мысли об одном — ?подойди, подойди ко мне, не стой там, мне так хочется касаться тебя, ощущать тебя?, — их можно прочесть по глазам. Их можно предугадать, вспоминая сегодняшний вечер — особенно немое согласие на непривычную выходку. Прогулки под дождём — не каждый день, как и его нежные, но властные прикосновения.И Шин Э, пусть не слыша повторяющуюся мантру, направляется к нему. Пол кажется пластилиновым, прогибающимся под шагами, и стены кружатся, словно весь мир покачивается в бесконечном танце, а они застывают в константе.