Вершитель (Tyranny) (1/1)

Шалашаска поймал себя на мысли, как сильно поле брани напоминает ему созревшее для урожая поле. Выжившие – фермеры, павшие – овощи, готовые для вспашки. Выдираемые из тел топоры, мечи, пики – точно плуги, вилы и грабли, обрабатывающие почву. Хороший год для урожая. Хороший день, чтобы умереть.В пылу недавно окончившейся битвы он не мог сразу слёту вспомнить, где находился. На пару секунд мир перед ним смыл из себя все следы Кайроса, Опальных, Хора. На пару секунд с мира спала шелуха титулов, имён и слов. На пару секунд поле брани превратилось в кровавый урожай.Он шествовал по разваленным на высушенной земле телам, точно по брёвнам из плоти и крови. Сапоги с мягким влажным шумом время от времени проваливались в кочки зияющих ран от фальксов, топоров, магии и прочих инструментов убийства, разбирать которые не было ни сил, ни желания. Не было сил ни на радость победы, ни на горечь утрат. Поле трупов было до того бескрайним, что, казалось, из них вот-вот полезут колосья какой-нибудь спорыньи. Он пережил жатву. Он – хищник, а эти, под ногами – пища. Так было всегда. Это стало для него такой же реальностью, какой в своё время были вопли зрителей в ямных боях, что заменили ему детство и отрочество.Опора из телесного ковра была не самая крепкая, но даже так, до Каменного Моря такому ковру было ещё далеко. Витавшие в воздухе хлопья пепла оседали на смешавшиеся в беспорядочную красно-лиловую кашу доспехи Опальных и хористов. Вершитель судеб вздохнул. О снеге больше мечтать не приходится. Это был чуть ли не единственный момент за всю его карьеру завоевателя, когда он позволил себе такой вздох. Вздох, несущий в себе нечто помимо очевидного желания втянуть воздуха в грудь.Он вперил взгляд в пропитанные кровью перчатки на своих кулаках. Кулаках, сминавших черепа и раскалывавших щиты надвое. Никогда ему не нравилось оружие; инструмент всегда можно отнять. Шалашаска будет безоружен только тогда, когда лишится рук и ног. Да и акт лишения жизни с помощью меча не идёт ни в какое сравнение с руками. Разница такая же, как держать тёплое бабье тело в перчатках или без. Только тут не бабье тело – тут жизнь чужая. Он вошёл во вкус ещё в юные годы. Поводов для сожалений не было: пока ты жив, всё идёт как надо. В этом он находил родство с Фугой, чьё тело, собственно, и выискивал в этом бесконечном океане. Её бы устроила такая смерть. Да что там, даже Шалашаска был бы не прочь на минутку сделать вид, что устал от всего этого, и просто опустить руки, позволив копьям Опальных растерзать его тело и поднять ошмётки к небу, тряся наконечниками. Запал его, однако, не иссяк, увы. Жизнь – клубок страданий, катящийся вниз по склону и постепенно распутывающийся на множество нитей по пути. Вот и смотри теперь, нить чьих страданий окажется длиннее: твоя или тех, кто с тобой сталкивается. Ему было просто интересно узнать, выжила ли она, а если выжила, то что будет делать теперь, когда архонты обеих армий мертвы.Битва эта послужила ультимативным разрешением того маленького конфликта, родившегося ещё в начале завоевания. Подстрекательства, саботаж и хорошая осведомлённость сделали своё дело, и в результате обе армии со своими полководцами стравились друг на друга в финальном побоище. Море тел распростёрлось, насколько хватало глаз, но эпицентром был свежий, дымящийся, точно после эдикта, кратер, оставленный последней дуэлью Грэйвена Аше и Голосов Нерата. Достаточно было взглянуть на сине-зелёный ураган, только заканчивающий бушевать, чтобы стало ясно: оба архонта мертвы. Шалашаске это было не так уж и важно. Тунон признал виновными обоих, и предоставил вершителю выбрать способ их устранения. Такой вариант показался ему взаимовыгодным исключением обоих элементов из уравнения этой гражданской войны.Признаться честно, ему бы следовало поискать из всех людей Лантри, поскольку старик-книгочей имел сомнительное везение быть одним из немногих его спутников, не принадлежащих ни к одной из военных фракций. Он просто хотел, чтобы он – в частности, его знания – выжили. Беда в том, что при такой бойне старая крыса вряд ли бы смогла выжить. Это был не вопрос симпатии: кого искать. Это был вопрос фактов: кто смог выжить, а кто нет. Он бы поставил на Барика, если б эта вымазанная говном железная башня решила последовать за ним, когда Шалашаска встал за поддержку Алого Хора в Колодце. Но Барик выбрал владыку Аше, чему вершитель был мало удивлён. Старый лицемер, несмотря на зашкаливающее честолюбие и помутнение рассудка, тем не менее, был всем Опальным как отец. Впрочем, он не питал иллюзий насчёт Барика. Если он, всё же, на него наткнётся, слуга Тунона испробует способ умерщвления, который занимал его думы с тех самых пор, как Шалашаска повстречался с этим человеком в железной клетке. ?Можно ли умереть от выдавливания глаз??Среди общей ало-фиолетовой картины показалась копна чёрных волос, торчавшая из-под толстого слоя трупов, словно зелень ещё не вырванной из земли моркови. Пара вороньих перьев непреложно удерживалась в поредевших волосах, несмотря на внешнюю обстановку. Шалашаска брезгливо столкнул ногой пару тел хористов над тем местом, где должна была лежать Фуга. Увидев под убранными трупами фигуры в измазанных доспехах Опальных, он ощутил, как в груди взрывается обжигающая звезда, словно кто-то зачитал внутри него Эдикт Огня. С этим чувством он опустился на колени и принялся стаскивать вонючие тела с дороги, с каждой секундой понимая, как ему будет страшно узнать, что от погребённой Фуги остался лишь торчавший из-под мертвецов скальп.Последним телом между ними оказался Барик. Вершитель вцепился пальцами в деформированную макушку шлема и увидел торчащую из глазной прорези рукоять кинжала. Идею Фуга уловила. Она лежала, чуть ли не впечатанная в землю, исписанная царапинами, оставленными уродливым доспехом Барика. Если подумать, она даже оказала ему услугу. Шалашаска едва мог представить себе существование в изолированной груде металла, где ни поесть, ни попить, ни опорожниться по-человечески нельзя. По-человечески… Забавное выражение. Когда-то, давным-давно, до того, как он стал Шалашаской, это слово имело для него вес.На лице Алой Фурии застыло кислое выражение. Глаза чуть приоткрыты, истрескавшиеся губы скривлены в презрительной усмешке. Барик вполне мог задавить её своим весом и придушить. Не знай он её получше, он бы решил, что так дело и обстоит, но вершитель Тунона отказывался доверять логике, применимой к обычным смертным. Он стянул на шею прикрывавшую лицо повязку. Трупная вонь усугубилась ещё пуще прежнего. Шалашаска уловил меж век Фуги вздрогнувший огонёк жизни и тихо рассмеялся.- Видишь? Посмотри. Это всё – моя работа, - прошептал он ей, склонившись над её лицом. Дыхание обдало её трижды рассечённую физиономию отрезвляющим душком, и теперь дрожь охватила всё её тело.Судорога сковала её лёгкие. Рот принялся лихорадочно глотать воздух вперемешку с пеплом и витавшим повсюду запахом смерти. Пальцы её, скорее из инстинкта, нежели от наплыва чувств, вцепились в его рукав. Вершитель поднялся с колен и распрямился во весь рост, вырвав руку из её хватки. Понемногу уравнивая дыхание, беспорядочно сцепив между собой пальцы рук, она словно вынырнула из забвения и уставилась на возвысившуюся над ней фигуру. Она вздохнула, точно так же, как Шалашаска, по-особенному, впервые за всё то время, что он её знает, прикрыла веки, сдула на выдохе полезшую на глаза прядь волос, скривила рот в еле живой улыбке и, отведя взгляд, протянула ему руку.