17.2. Доверие. (1/1)
17.2.Доверие.
Он приходит в сознание спокойно?— не подаваясь рывком вперед и не отбиваясь. Он просто открывает глаза, чувствуя плечом тепло. На плече лежала рука, на среднем пальце коей возвышался перстень с черным гладким камнем.Николай был в постели, в отведенной ему комнате на постоялом дворе.Никаких захламленных серых домов. Никаких мертвых детей с углем в глазницах.Он перевел взгляд на лицо, выделяющееся белым пятном в слабом утреннем свете.—?Роман?..Тот, сидя на табурете перед постелью, выглядел отчасти взволнованным. Он убрал с плеча свою руку, примостив ее на рукоять трости.—?Иван, Мария.. —?выдохнул немец, ловко сменив волнение привычной безмятежностью,?— это Ваша семья?На писателя стремительно нахлынули образы сна, и он с сомнением посмотрел на утреннего визитёра, сообразив, что говорил во сне. Горло отчего-то саднило.—?Скорее, часть моей семьи.Уайт чуть поерзал и переставил трость к другой ноге.—?Мне сказали Вас разбудить. Я сотрясал Ваше плечо, думаю, дольше пяти минут, и пусть Ваш сон был глубоким, Вы спали очень.. неспокойно.Николай почувствовал, как остаток сна покидает его тело. Захотелось встать.—?А кто Вам сказал меня разбудить?—?Яков Петрович, —?Роман склонил голову набок.?— Произошло убийство.*** Чтобы шагнуть в дом, пришлось толкать крестьян писарским чемоданом. Захламленное жилище полнилось людом. Немец шел следом, из-за тесноты раздраженно сжимая трость и рукоять саквояжа?— аккуратного и миниатюрного. В конце комнаты мелькало красное пальто столичного следователя, а его голос был отчетливо слышен сквозь людской гвалд.—?Сейчас же отправляйтесь и пишите Александру Христофоровичу депешу. Здесь Вы все равно бесполезны.—?Бесполезен?.. —?неуверенно протянул Тесак, удерживая длинными руками сразу трех женщин, пытающихся подобраться к детской постели ближе.Яков Петрович его либо не услышал, либо не счел необходимым ответить, и склонился над кроваткой. Прямо возле колыбели на пыльном полу сидела молодая женщина: едва собранные волосы были всколочены, а глаза?— без слез, лишь взгляд безумный, сквозь Кристофера Корнера глядящий. Германский следователь предлагал ей стакан воды.Только писатель на слабых ногах подошел к кроватке, Яков Петрович тут же выпрямился, внимательно смотря на него.Маленькое тело было повернуто на спину. Свет, попадающий в окно, любезно демонстрировал уголь и сажу. Дыхание перехватило. Слух притупился.Роман неуклонно приказывал людям выйти из дома, помогая Тесаку справиться с натиском; их голоса звучали будто из-под толщи воды. Мистер Корнер обратился к Роману по-немецки, и тот вывел оцепеневшую мать, поручив ее бабам, чтобы в одиноком безумстве глупостей не сотворила.В резко притихшем доме их осталось четверо.—?Николай Васильевич, рапортировать готовы?—?Что? —?опомнился юноша. —?Д-да, готов, Яков Петрович.—?Господин Гуро, я полагаю, процесс завершится быстрее, если мы с Романом составим рапорт на месте, а Вы с господином Гоголем доставите тело в морг и составите заключительный отчет. —?Кристофер взял паузу. —?Это умерший ребенок, и будет лучше, если мы оставим его в покое как можно быстрее.Подвергнуть такую мысль сомнению не желал никто.*** Точка в отчете поставлена. Перо в пальцах дрожало, и Николай отложил его к чернильнице.—?Признаться, с трудом верю своим глазам, но я не могу констатировать адекватную причину смерти.Следователь обтирал руки какой-то мокрой рыхлой тряпицей. Его голос звучал глухо, и этот факт отнимал у писаря остатки покоя. Яков Петрович, в свою очередь, также имел причины для беспокойства: сегодня двухгодовалый мальчик умер при таинственныхобстоятельствах; глава полиции так и не объявился, да еще Николай Васильевич пребывает в нашем мире лишь отчасти, постоянно витая где-то в неизвестных темнях, замирая с расфокусированным льдистым взглядом.—?Мать что-то сказала?Мужчина повернулся на тихий голос.—?Что?—?Мать мальчика что-то говорила о том, как это произошло? —?Николай исподлобья посмотрел на следователя. —?Может, что-то видела?Яков откинул грязную тряпицу в угол сарая, принявшись расправлять рукава рубашки.—?Она не сказала ни слова. Один раз, вроде, пыталась, но вышло немое мычание. Полагаю, по причине стресса ее речь восстановится либо в течение трех месяцев, либо никогда.Голос мужчины начал оживать: слышались выдохи, играла интонация, и Николай ощутил в себе скромное успокоение. Он опустил чемодан с колен на лавку и поднялся на ноги.—?Я знаю, что? видела эта женщина.Яков замер, повесив на согнутый локоть пальто, затем подошел к писарю, молча всматриваясь в взволнованные глаза.
—?Яков Петрович.. в первую минуту нашего знакомства Вы мне поверили. Вы увидели, что я не лгу, не фантазирую, и то, что происходило со мной?— являлось вовсе не припадком.Николай снова замолчал, тяжело дыша. Он впервые говорил вслух о своем проклятии: вот, перед ним живой человек, и он сообщает ему это безобразие, а тот спокойно выслушивает, ни разу не назвав его больным, нуждающимся в мозгоправе.Писатель смотрит в упор, не имея возможности понять, что отражается в вишневых глазах?— смех, отвращение или сострадание, но.. он надеется, он знает, что ему верят.—?Николай Васильевич? —?мужчина тихо, но четко окликает.То, что происходит, для Николая?— подлинное чудо.Глотнув побольше воздуха, он сбивчиво продолжает:—?Я понимаю, Вы?— человек логики, и то, во что Вам приходится поверить из-за меня.. это.. страшная ахинея, но, Яков Петрович, я рассказываю об этом только Вам, потому что.. только Вы..На его левое плечо ложится ладонь, призывающая прерваться. У Николая возникает ощущение как во сне: плечо покалывает и жжет. Взгляд успокаивает так, что ему противиться даже не имеешь мысли.?Я верю. Верю?,?— уверяют глаза, и продолжить волноваться кажется невозможным.—?Расскажите мне все, что видели.