11.1. Сапог, измена, цирюльник. (1/1)
11.113 марта.Сапог, измена, цирюльник. Яким - человек, что всю жизнь провёл в Больших Сорочинцах, коие к городской обстановке не были причастны, теперь как родной жил в Петербурге. Слуга наловчился лучше многих городских ориентироваться в каменных улочках, ловко рисовал в воображении карты наикротчайших проездов, знал полезные места и заведения. Как и планировалось, Николай не загонял мужчину поручениями, отчего Яким чувствовал себя свободным, молясь на своего скромного барина. Свободный слуга даже обрёл себе товарищей: двух средних ремесленников со второй центральной улицы - часовщика-механика и сувенирных дел мастера. С ними он зачастую встречался в трактирах порешать в карты и в меру выпить горькую; барин не ругался. Возможно, потому, что сам он стал не лучше... "Ганц Кюхельгартен" к середине февраля обрёл первый тираж - весьма скромный, но при публикации в газетах "Московский телеграф" и "Северная пчела" идиллия в картинах заимела широкого читателя. И, разумеется, нашла критику - не без этого. Книги продавались, а критика - одно острое слово за другим - являлась убийственной. Юного поэта обвинили во многом: от бессмысленного сочинительства до наглой пародии на Александра Пушкина. Николай с комом в горле представлял, чему быть, если эта пакость попадёт в руки Человека Эпохи.
Несчастный творец запил: пил по поздним вечерам, совсем немного - около половины бутылки вина хватало, чтобы сморить молодой организм, но пил. Пил и жёг свой тираж, коий за собственные деньги выкупал в книжных лавках по всему Петербургу, прикрывая лицо шарфом и опуская взгляд.Пил, жёг книги и видел видения. Сжигал страницы и сгорал со стыда. Яким что успевал, так вместо чая с пряниками по утру сгребать из камина пепел и недотлевшие строчки.Сначала тираж казался маленьким, но когда потребовалось его выкупать и сжигать, тот казался безмерным. Николай всё оставался писарем в Третьем Отделении Департамента. Работал на совесть, чисто, но уж большинство секретарей, советников и следователей отпугивали его обмороки. От смен с ним многие отказывались, заставляя занятых писарей отрываться от своей работы, срываясь на вызов.Однако, платили юноше исправно - ещё недавно он накопил на аренду небольшой квартирки в приличном доме. Остальные деньги угодили в большинстве своём на выкуп тиража.*** Пятничное утро началось с вызова в богатую дворянскую усадьбу. Была убита некая мадам?— супруга владельца имения. Николаю предстояло держаться до конца и при падении не разбить голову?— большего он сделать не мог. Глеб Дмитриевич расхаживал по залу усадьбы в своём несменном, но всегда чистом голубом мундире, а колючее раздражение выдавало себя лишь в более не по-доброму блестящем взгляде да опущенном правом уголке губ. Дело-то важное, а его вновь поставили вместе с припадочным… Юноша, уже научившись отличать холодное безразличие жандарма от раздражения, лишь от одного своего присутствия чувствовал вину. Николай, устроив писарский исцарапанный чемодан на колени, готовил перо и бумагу, начиная считать себя взаправду проклятым.Едва уловимо вздохнув, Глеб Дмитриевич посмотрел на застывшего с пером в руке писаря совершенно безучастно.—?Хотя бы сегодня извольте без глупостей, Гоголь.Юноша робко кивнул, и жандарм подошёл ровно тремя шагами к телу, лежащему у большого книжного шкафа. Тыкнув бумагу кончиком пера, Николая намеренно смотрел в точку, расползающуюся от чернил, избегая взглядом коченевшую плоть.—?Раневская Марина, двадцати пяти лет. Заколота в область сонной артерии недостаточно острым предметом?— кожа вокруг раны заметно надорвана.Пространство вокруг бледнело, реальность сотрясалась, множилась в силуэтах. Писарь отчаянно цеплялся за мир живых, держался за своё тело и усердно пытался записывать диктуемое, но…Когда тело буквально откидывает на пол, а чемодан чудом не убивает, с ужасающим грохотом заваливаясь на паркет, жандарм не обернулся?— если только лениво повёл головой и возвёл взгляд вверх, словно в мольбе к Господу. Чернила впитывались в сюртук и белые манжеты. Что уж говорить о испорченном паркете?..—?Как идёт дело?Глеб Дмитриевич резко оборачивается к двустворчатым распахнутым дверям, в коие вошёл мужчина средних лет, но в занятных очках с синими стёклами, в длинном черном пальто и темно-бардовой жилетке, расшитой по последнему дню.Чрезвычайно любопытный момент: на лице жандарма можно узреть испуг и растерянность.—?Яков Петрович?..Мужчина, прижимая трость локтём к боку, остановился напротив Глеба Дмитриевича, снимая кожаные перчатки. В улыбке имели место неотъемлемые для этого человека лукавость и ирония. И нет, петербургский следователь посмотрел не на тело под ногами; Яков Петрович вперился взглядом именно на чуть дрожащего на полу писаря, в беспамятстве водящего пером по бумаге.—?А это что у нас? —?голос утратил былую насмешливую черту, сменившуюся заинтересованностью.
Когда следователь подошёл к юноше, перо выскользнуло из пальцев. Николай, в последний раз дёрнувшись и резко открыв глаза, наткнулся взглядом на мужчину, стоящего перед ним чуть склонившись, опираясь на трость. Почти чёрные глаза смотрели неизвестным выражением, однако, тонкие губы слабо улыбались.С жандарма сошёл десяток потов.?Каков позор…?—?Вы — писарь, как понимаю?Глаза кололо, пока они привыкали к дневному свету; в видении была ночь.Помедлив, Николай кивнул, и ему протянули руку.—?И как Вы себя чувствуете, господин писарь? Голову не ушибли?Писатель взялся за руку, и следователь без особого труда потянул его на себя. Николай поднялся на ноги, ощупывая голову и наступая сапогами в чернильную лужу.—?Нет.. я в порядке.Глеб Дмитриевич подошёл чуть ближе к госпóдам, заламывая за спиной пальцы.—?Виноваты, Яков Петрович, что всё так сложилось.. Просим прощения за неудобства. А я, знаете, далеко не единожды просил начальство со мной на службу Гоголя не ставить, а они…—?Гоголя? —?Яков, наконец, удостоил младшего следователя взглядом.—?Да… Гоголь, знаете ли. А я им говорил, и ему говорил: ?Пока здоровье не подлатаете, со мной на службу не…?—?Это что, фамилия такая?Яков Петрович взглянул на растерянного писаря, что старался в рукавах незаметно отлепить от тела промокшую чернилами одежду. Ощущения, правда, были.. наисквернейшими.—?Гоголь-Яновский.. Николай, —?проговорил юноша.—?Хм, занятная фамилия.. И часто ли Вы вот так сознание теряете?—?Да часто, часто! —?вступился в свою позицию жандарм. —?Никаких сил с ним работать нет, Яков Петрович.Яков проигнорировал Глеба Дмитриевича, с улыбкой ожидая конкретного ответа.Николай почувствовал себя беззащитным и маленьким. Он перевёл взгляд на руки мужчины, покоящиеся на трости с рукоятью в виде птичьей головы. Невольно задержавшись взглядом на перстне с алым рубином, писарь без надобности поправил локоны.—?К сожалению, да..Яков Петрович выразительно приподнял подбородок, сверкнув глазами. Их цвет оказался тёмно-карим с неким вишнёвым оттенком. Отсвет от жилетки?Взгляд метнулся к полу, и Николай сам вспомнил о листке.—?А это что такое…Они нагнулись одновременно и замерли, не коснувшись листка. Пронзающие глаза буквально поймали юношу.—?Вы.. позволите?Николаю осталось только кивнуть, выпрямляясь.—??Сапог, измена, цирюльник?,?— зачел вслух Яков. —?Изволите объяснить, что это значит?Глеб Дмитриевич, будучи значительно ниже, поднялся на носочки, заглядывая в лист. Вверху отчёта аккуратным почерком под диктовку были записаны его же слова, хаотично раскиданы кляксы, кривая линия-молния пера, и поперёк пергамента?— эти три слова. И почерк был будто не Гоголя?— слишком острый, крупный, нервозный. Так было каждый раз.Яков поднял на писаря ожидающий взгляд. Тот смотрел на мужчину расширенными от волнения зрачками.—?Господин Гоголь, что означают эти слова? —?с лёгким нажимом спросил Яков. —?Вы можете объяснить?—?Не знаю.. оно само н-написалось..—?Само, —?с ухмылкой выдохнул следователь, снова прочитывая рапорт.Глеб Дмитриевич смотрел на неудачного писаря с холодной злобой. Какой ужас - упасть в обморок при лучшем следователе Петербурга! Но после…—?Господин жандарм, а у убитой был личный цирюльник?—?Никак не могу знать.. Яков Петрович.—?Значит, позовите сюда того, кто может знать, —?сдержанно указал следователь.
Жандарм, коротко кивнув, отправился за прислугой Раневских. Николай, как тот, кто умел различать столь блеклые эмоции своего начальства, смог бы найти в холодном взгляде волнение.Яков посмотрел на замершего юношу; локоны на опущенной голове скрывали скулы.—?Николай.. как Вас по батюшке?Писатель резковато поднял голову, разомкнув губы.—?Васильевич.—?Николай Васильевич, что же Вы стоите? Вероятно, ещё чувствуете недомогание.Юноша, рассеянно улыбнувшись, кивнул и сел на стул. Ему хотелось пить, руки заметно схватывало дрожью и голова ныла тупой болью?— состояние, будто горькой перебрал, а ко всему прочему добавились его верные спутники?— неловкость и волнение. В самом прямом смысле пасть на пол перед важным человеком в Департаменте?— позор. И, не стоит сомневаться, отныне терпение жандарма иссякло, и причин у него достаточно, чтобы отстранить припадочного писаря от службы. Кажется, следователь, вновь сложив руки на рукоять трости?— серебряную голову хищной птицы, хотел что-то сказать, но в зáлу вошёл Глеб Дмитриевич. Следом за ним вошла прислужная?— смиренная всем видом женщина, возрастом около пятидесяти лет. Поклонившись следователю и писарю, она сцепила пальцы худых рук, сутуля плечи. Яков успокаивающе улыбнулся ей.—?Вы, голубушка, знаете о цирюльнике барыни?Женщина заметно содрогалась, старательно отводя взгляд от тела Раневской. Отметив её состояние, Яков пообещал себе не задерживать прислужную, обойдясь без допроса. Коченевшее тело?— не дамских глаз дело.Прислужная перевела дыхание.—?Марина Степановна регулярно делала на выходы причёску у цирюльника Остапа. Его цирюльня на N-улице, в самом ее начале.—?Можете идти, голубушка, —?Яков Петрович снова улыбнулся, а женщина, поклонившись, вышла. Следователь легко подхватил подкинутую трость. —?Что ж, едем туда.Поспевая со своим писарским чемоданом за быстрым шагом следователя, Николай смотрел в его спину и не мог осознать одного момента… Ему поверили.