Potenzierte Depressionen (вместо пролога) (1/2)
Весь мир остановился. Тогда я действительно в это верила. Сейчас предпочитаю считать, что остановилась я, а мир рванул вперед с бешеной скоростью, забыв позвать меня с собой.
Когда в начале апреля Билл позвонил и сказал, что Крис приезжает в Рим, я на мгновение выглянула из своей раковины и даже взволнованно отметила смену сезонов, но затем представила, сколькими стрессовыми действиями обойдется мне поездка на концерт IAMX, и спряталась обратно. Перелет через всю страну, бронирование отеля и, самое ужасное, шоппинг. За последние полгода я не покупала себе ничего, что бы не вписывалось в понятие деловой костюм. Удручающее зрелище, скажу я вам.Многочисленная родня оставила столь же многочисленные попытки отвлечь меня от горестей и переживаний. Они разумно решили, что всю свою любовную тоску я должна пережить самостоятельно (только желательно не как одна из шекспировских героинь, а потому продолжали внимательно присматривать за моей активностью, стремительно приближающейся к нулю), и если процесс восстановления включал чрезмерное участие в семейном деле — то оно даже к лучшему. В крайнем случае всегда можно сходить к дяде Антонио, где я преимущественно молчала, да и он тоже. Тайна исповеди — вещь пострашнее семейных уз. Поредевшие за годы учебы за границей местные друзья тоже быстро плюнули на меня. Но чертов упертый высокооплачиваемый шведский бомж оказался непрошибаем — он приехал за мной и уволок в Рим. Родные буквально аплодировали стоя. ?Единое поле?, так назывался новый альбом Криса, с которым он катал тур. Я ни черта не смыслила и не смыслю в физике, но в тот вечер этого и не требовалось. Теория всего казалась такой прозрачно-понятной, что оставалось удивляться, какие все эти напыщенные ученые мужи идиоты, ибо состояла она из нот.
Стоило мне только услышать его голос, я готова была рассыпаться в благодарностях перед Биллом за то, что он не дал мне пропустить этого. Если бы он только знал, сколько чувств было за несколькими скупыми словами, которыми я выразила свою признательность.
На следующие несколько часов мое отступило перед нашим. Причудливым единением под влиянием теории всего. Крис пел — и года, разделявшие тот первый мой трип-хоп концерт в захудалом пабе Кэмбриджа и это шикарно срежиссированное представление в одном из лучших клубов Рима, слились в одно. Я — инструмент, он — музыкант. И сколько бы лет не прошло и не пройдет, он будет действовать на меня так же само.Билл не обмолвился и словом, но стоило мне увидеть Криса на сцене, я поняла, что здесь делаю. Он отдавал много больше, чем получал в ответ. Сходил с ума на сцене, выбивая из ударных все возможное и даже больше, он опустошал себя, чтобы наполнить публику энергией и адреналином. К стыду своему,я тоже хотела оторвать кусок побольше. Брать, брать, с жадностью поглощать до последней капли. Публика буйствовала, как гончие, учуявшие дичь. Запах чужой крови оживляет. Вызывает желание растерзать истекающего кровью прежде, чем смерть пожалует за тобой.Крис был такой же, как я, лишний человек, который остался на обочине. Когда я мечтала хоть немного приблизиться к нему, пробиться сквозь окутанную тайной недомолвок и аристократичного артистизма ауру, я не хотела пробить вместе с этим и кислородный баллон. Я знала, чувствовала, понимала и откликалась на каждое его слово слишком болезненно остро. Я хотела, чтобы он не останавливался, мечтала, чтобы все побыстрее закончилось. И когда все действительно стихло с последними отзвуками моих переживаний, первых живых эмоций за последние месяцы, я последовала за ним.В гримерке остался только Крис. Смыть грим бывает очень сложно, особенно когда за ним зияющая пустота. Глядя в зеркало, совершенно не хочется проверять на себе ницшеанские заморочки и встречаться взглядом с непроглядным ничто. Я сама каждый день проделывала это, приходя с работы. Снимала маску, которая давала мне иллюзию контроля. Он испугано обернулся, услышав звук моих шагов, я почувствовала пронзительную до кончиков пальцев боль. Острые резкие движения никогда не были ему присущи.Это не было наваждением, просто сработал закон единого поля. Я знала, что должна была сделать, я хотела этого весь концерт, хотела и могла получить, в отличие от сотен других алчущих фанатов. Оторвать кусок побольше, испить до дна, иссушить до последней капли. Поцелуй отдавал отчаянием, я с силой вцепилась в него, будто Крис мог оттолкнуть. Оттолкнуть — действие, требующее усилий. Нам двоим было слишком сложно совершать такие. Он только едва отстранился, когда я сама начала задыхаться от ощущений, провел рукой по моим волосам и оставил поцелуй на щеке, где красовались белые и красные треугольники. Королевство приятной зависимости. Как иронично и точно. По щеке скатилась слеза. Из крайности в крайность.
— Вот вы и встретились, мои депрессивные! — в дверях стоял Билл, и мне осталось только догадываться, сколько он увидел. — Я знаю одного отличного доктора по имени Джек, живет как раз за углом.
Дружеские объятия превратились в крепкий захват, когда Скарсгорд потащил нас за шкирки, как несмышленых котят, куда-то на задворки клуба, а потом в такой переплет подворотен и переходов, что даже местный житель потерял бы след. Я мысленно наградила его бойскаутским значком и сдалась, обреченно осознавая, что без чужой помощи мне не выбраться обратно. Крис выглядел скорее смирившимся, чем удрученным. Похоже, это не первое вмешательство со стороны шведа в его плачевное состояние. Мне стоило бы почувствовать укол ревности, но, наверное, я просто была более вменяемой, и в первую очередь в поддержке нуждался Корнер.— На конвенции гробовщиков и то веселее, — фыркнул Билл, заполняя очередную затянувшуюся паузу. Он только тем и занимался, что заполнял паузы, как хороший ведущий вечернего шоу с несговорчивым интервьюируемым. — Как там твои дела алкоголические, Кекка?
Так меня называли только дома. Теплое и родное, не то что обезличенное Фрэнки, когда непонятно, обращаются к парню или девушке. Чертов швед знал, как выдавить из меня улыбку.— Сегодня лучше некуда, — ответила я, отсалютовав бокалом пива. — А если ты имеешь в виду работу, то мы, виноделы, как наркоторговцы, не сидим на своем товаре. Ты же в свободное от съемок время не перегрызаешь шеи смазливым неполовозрелым школьницам?— Грубовато в качестве описания моего неоценимого вклада в кинематограф, — заметил он тоном оскорбленной аристократии, который так удачно подхватил еще в Кэмбридже, — но тыоднозначно права, перед тем как впиться в шею какой-то смазливой мадам, я обязательно спрашиваю паспорт или водительские права. А вот Крис у нас совсем другое дело — уходит в работу с головой. Оттого-то и случаются все проблемы, — Билл покачал головой и по-отечески потрепал Корнера по плечу.Если бы я могла жить тем, чем занимаюсь, то была бы чуточку счастливее. Чуточку более живой. Сказать это вслух было слишком жестоко. Жизнь Криса восстала против него самого. Музыка забирала то, чем так долго одаривала его, забирала с процентами, несправедливо превышающими все пределы разумного. Сами пределы просто перестали существовать. Все смешалось в один плохой трип, выбираясь из которого на поверхность, хотелось блевать, как после героина.— Вы обсуждаете слишком высокие материи для такого низко павшего ничтожного обывателя, как я, — едва ли не впервые за вечер отозвался Корнер. В былые времена это прозвучало бы насмешкой, одной из тех колкостей, которыми он время от времени одаривал своих друзей в моменты, когда их веселье переходило всякие разумные меры и грозило самосохранению. — А еще я слишком устал, чтобы составлять вам достойную компанию.Потерять его сейчас было слишком большой роскошью. Я никогда не была сильна в звонках вдогонку, а моя нынешняя способность разговаривать и вовсе сводилась к деловым переговорам и правовому терроризму. О да, способность безнаказанно угрожать людям осталась при мне в качестве компенсации за бессонницу и перепады настроения. К тому же я до чертиков боялась оставаться наедине с Биллом и его вопросами. Еще в нашу встречу с полотенцем я поняла, что разводить церемонии на пустом месте — не его подход. И я была совершенно не готова к его подходу, потому скользнула на заднее сиденье следом за Крисом, зная, что останусь с ним. И мы больше не будем говорить.И мы никогда не говорили о том, что происходило в несчастливом две тысячи тринадцатом. Обсуждать было нечего, мы просто были двумя людьми, которые могли спасти друг друга. Вряд ли это обсуждала даже его команда, хотя в тот год они видели меня за кулисами чаще, чем за все время существования группы. Даже Жанин, у которой всегда было, что сказать, а главное, она знала нас достаточно хорошо, чтобы быть в праве сказать все, что ее душе угодно, благоразумно держала язык за зубами. И скрещенные пальцы за спиной.Позже Крис писал в блоге о депрессии и бессоннице, я рассказывала своему новому лос-анджелесскому психоаналитику, каким болезненным оказался разрыв долгих и, как я считала, серьезных отношений. И ни слова о том, как мы раз за разом встречались в туре вплоть до августа, когда Крис уехал домой в надежде на волшебное исцеление. Тогда я уже по собственному горькому опыту знала, что возвращение к корням — не самый лучший вариант избавления от всех проблем.
Тогда же постепенно начал доходить смысл слов бомжа Билла, который настойчиво долбил меня кардинальной сменой обстановки и сменой деятельности. И я была почти готова последовать в холодную промозглую Канаду, где Скарсгорд обещал мне до тошноты обходительное окружение и работу, на которой не заскучаешь… но я не могла оставить Криса.
Нет, он не превратился в очередную мучительную связь, которая грозила новым падением. Он был человеком, который вытащил меня из пропасти, ямы, которую я вырыла сама для себя. И я должна была сделать для него то же самое, а потому все чаще отмалчивалась в ответ на новые заманчивые приглашения из страны от моря до моря, ссылаясь на активную рассылку резюме всевозможным адвокатским конторам Северной Америки.Мой тайный друг, про себя называла его я, хотя мы не были друзьями. Мы не были любовниками. Мы просто спасались от мира за чредой незапланированных встреч. Мы не трахались, не занимались любовью. Мы просто сбегали, исчезали, растворялись. Мы не тратили лишних слов. Раздевались в тишине и притворялись кем-то другим.
Спать с Крисом было самым странным опытом в моей жизни. Если бы я оказалась в постели с женщиной, секс с ней все равно не мог быть более женственным. Возможно, дело было в том, что я все еще была слишком зацикленной на своей боли, чтобы принимать наслаждение от другого мужчины. Не верила, что кто-то другой мог наполнять меня желанием, которое заполняло пустоту внутри. Возможно, все было по-фрейдистски просто, и фокус заключался в доминирующем женском влиянии, о котором Крис так часто рассказывал в интервью. Мне было решительно все равно. Вопрос нашей близости не был одним из тех, который мне необходимо было препарировать с юридической или любой другой точки зрения. Это была одна из тех немногих вещей, которую я воспринимала беспрекословно. На которую я могла положиться.Ни разу за все это время я не задумывалась над вопросом желанна ли я, не играла соблазнительницу из глянцевых журналов, не стонала театрально, ободряя партнера. Никому из нас не нужно было фальшивое притворство, только единое поле притяжения. Тишину разбавлял лишь шорох одежды и дыхание. Наша музыка состояла из вдохов, выдохов, скрипов и скольжения.
В блаженно-порочном страдании. С дурью в тебе и кинжалом во мне.
Как удачно всплывают в памяти слова из его песен. Написанные годами ранее, они казались мистическим пророчеством. Позже Крис расскажет о том, что происходило между нами в ?Метанойе?, но вспоминать строки из этих песен до сих пор мучительно больно. Пережитые, но не забытые воспоминания кусаются, как адовы псы. О ?Метанойе? мы тоже не говорили. Молчания было достаточно. Молчаливого понимания.Он был бесконечно внимателен и неспешен. Тактилен. Его хрупкие пальцы едва касались моей кожи. Вдоль шеи по острым ключицам и округлой груди — в его руках я была предметом искусства. Я — инструмент, он — музыкант. Крис был мягок, когда его тонкие губы касались моих, и тверд, когда я в блаженстве забывалась под ним, задыхаясь в тишине ночи. Я была его предметом изысканий. Он был Франкенштейном, пускающим живительный ток по моим венам.