4. (1/1)

Рядом со скомканными подушками хаотично разбросаны вещи, –солнцезащитные очки с желтыми стеклами в толстой белой оправе, пульт от кондиционера, красная резинка для фитнеса и пара чёрных спортивных креплений. Предметы самые прозаические, но есть в них что-то, что вызывает острое отторжение, граничащее с магнетизмом. Что-то в них притягивает так же пугающе и почти непреодолимо, как те двери, за порогом которых неизменно оказывался пряный тошнотворный ужас. Но сейчас он не хочет разгадывать смыла этой инсталляции и, нарочно оттягивая время, переводит взгляд. На широком кожаном кресле слева от кровати второпях оставлена гитара и небрежно брошен чёрный кардиган. И это выглядит не так тревожно, глядя на это ещё можно более или менее ровно дышать.И всё же, каждый вдох даётся непривычно тяжело, будто что-то мешает. То же тело воспринимается значительно старше, но Скотт знает точно, что дело не в этом. Щупальца невидимого чудовища, поглощающего внутренний свет, уже не тянутся к нему: ониего окружили и плотно сжимают в кольцо. Он поражается тому, как что-то невидимое может быть настолько прочным, чтобы сковать одновременно и тело и разум. Потому что тело почти не слушается, а разум охвачен невыраженным ужасом, внешних причин для которого нет. А ещё есть усталость, которой он в своём мире не знал.Крайней степенью усталости для Скотта было состояние, в котором он провалился в глубокий восстанавливающий сон без сновидений послетрансформаций в костюме человека-муравья. Усталость же, которую он ощущает в теле Криса, или далеко за этой чертой или совершенно иного порядка. Это не опустошенность даже, а полная выхолощенность, когда и на то, чтобы уснуть, не находится сил. Да и что-то подсказывает, что сон не принесёт облегчения. Всё, что он может сделать сейчас – протянуть дрожащую руку к телефонной трубке и положить её на аппарат в надежде, что без саундтрека монотонных гудков в голове хоть немного прояснится. Новый звонок раздаётся тут же, без всякой паузы и надежды на передышку. Он понимает, что лучше ответить, но сделать этого просто не может. Сейчас это тело его не слушается, язык тоже. Он пробует произнести хоть что-нибудь, но слоги путаются местами, и его накрывает ещё одна короткая волна тошнотворно горячего ужаса. ?Возьми себя в руки?, - думает он, обращаясь не к себе, к нему. Эффекта ноль. Чужой разум сопротивляется впервые с тех пор, как Скотт оказался на его пороге.Более того, этот разум отчаянно ищет выход. Скотт чувствует это, хоть поначалу и принимает за собственный импульс. Но от своего естественного порыва выйти за двери чужого сознания ему вряд ли бы стало так жутко, что хоть ты прячься с головой под одеяло, как в детстве, обнимая плюшевого медведя или уродливого зайца, которого он дарил когда-то дочери. И для того, чтобы выйти из этого тела, он вряд ли достал бы из сумки резинку и пару креплений… новая волна ужаса накрывает с головой, – чёрная, плотная, через неё не вздохнуть. Он ведь старался туда не смотреть, пытался об этом не думать, но вот вам, пожалуйста, осознание его догнало.Скотт никогда бы не выбрал эти предметы, в поисках выхода, их выбрал Крис.И можно сколько угодно убеждать себя, что он просто собрался сделать пару вечерних упражнений, но два и два уже сложились в голове в самую зловещую четверку из тех, что он когда-либо видел. Стоп, что за глупости, какие ещё четвёрки? Соберись, чувак!Телефон замолкает на тревожно оборванной ноте, и Крис встаёт, игнорируя желания Скотта, который остаётся теперь лишь внутренним наблюдателем. Берёт фитнес-ленту неожиданно уверенным жестом. Впрочем, здесь нет ничего неожиданного, если это – последний рывок. Физическая усталость передаётся Скотту, он ощущает тяжесть шагов, но остановить их не может. Единственное, что удаётся предпринять, так это лихорадочные попытки сообразить, что этому предшествовало, и найти невнятные обрывки и хаотичные вспышки недавних воспоминаний. Был концерт. Этим вечером, пару часов назад. Ничего необычного, кроме чувства постоянной, привычной уже тревоги, чередующейся с моментами душевного подъёма. Изматывающие попытки эту тревогу унять. Порывистые жесты и высокие ноты на автопилоте.Но что было ещё раньше? Скотт вглядывается пристальнее и находит следы какой-товнутренней борьбы и попыток побега от реальности, которые каждый раз приводили к тому, что становилось только хуже. Что-то затуманивало разум и немного притупляло боль от поломки. На короткое время. Но это давно позади. Что же сейчас? Этого он разглядеть не может, всё кажется приглушенным и размытым, как тёмные круги, растворяющиеся в мутной воде.Пока он думает об этом, Крис приводит его в ванную комнату.На один короткий миг Скотт испытывает нелепое, иррационально облегчение: сейчас он умоется, соберется с мыслями и наваждение отступит. Но тут же вспоминает, что сейчас лишь пассажир в чужом теле, и решать не ему. Его взгляд скользит пополке у раковины, выхватывая мимоходом твёрдый дезодорант, контейнер для линз и две упаковки таблеток с наклеенными рецептами. А затем, как и тогда, вначале, он видит отражение в зеркале, и в первую секунду не понимает, что с ним не так.Нет, его лицо с тех пор почти не изменилось. Пожалуй, добавилось чуть больше морщин, появилось немного веснушек. Но вот глаза… Стеклянный взгляд в пустоту, сквозь стекло, в глубину зазеркалья, пугает до смерти.Так, давай уж как-то без смерти, –уговаривает внутренний голос Скотта пока ещё мягко. Но не находит адресата, отражается эхом от стен, разделяющих два сознания. Сейчас они не созвучны ничуть. Не вибрируют в унисон, а диссонируют так, что, кажется, ещё немного, и Скотта выбросит прочь. Но он, сам не зная почему, не поддаётся. Цепляется за это сознание изнутри, хоть и понимает: стоит только отпустить, и он будет свободен. Они оба будут свободны…В очередной раз замечает, что эта мысль не его. Старается не подпускать её близко, чтобы их сознания снова не спутались. Чувствует, что сейчас этого точно нельзя допустить.То, что Крис собирается убить себя, Скотт знает так же твёрдо, както, что сейф, сделанный из обломков Титаника можно взломать с помощью льда, – по крайней мере, в его вселенной. Он не только чувствует мысли Криса, но уже почти ощущает, как алый резиновый жгут затягивается на шее петлёй. Это решение спонтанное, но в то же время, обдуманное не раз. Он слышал эти мысли в словах и мелодиях среди других, куда менее разрушительных образов и идей. И слышал явные отголоски борьбы с ними в потоках чернильно-фиолетовых красок, расцвеченных звёздными вспышками, в серебряно-серых просветах и рассветно-оранжевых сполохах. Потому что не все наши мысли облечены в слова, некоторые из них – неясные образы, размытые краски и невыраженные мелодии. Чего Скоттне знает, так это того, почему он не может уйти. Конечно, можно сказать, что бросить человека в беде – не в его характере. Но это там, в его мире. А здесь, в квантовой плоскости, разве он никого не бросал? Разве пытался остановить души, которые были готовы совершить с другими что-то непоправимо ужасное? Нет, он оставлял их быстрее, чем успевал понять и рассмотреть их удушающе вязкие желания цвета ран и мазута. Так что же держит его здесь? И почему он так отчаянно не хочет допустить того, что в нескольких вселенных уже произошло, произойдёт или происходит прямо сейчас? Так ли уж много изменится, если в одной из них этого не случится?Для этой вселенной, пожалуй, много. Но какое отношение к этому имеет он? С тех пор, как ступил за этот порог и перестал быть сторонним наблюдателем, самое прямое. Нельзя так долго прикасаться к чьей-то душе и остаться прежним, снова стать безучастным. Особенно если эта душа по какой-то причине звала тебя громче других,– или, скорее, если ты этот зов смог расслышать отчётливее.Так, что Скотт не просто не может уйти, он, что гораздо важнее, этого делать не хочет.Свет в гостиничной ванной безликий и стерильный. ?Как в морге?, –думает Скотт. Но эта мысль уж слишком отдаёт желанием сдаться, и он тут же её отвергает. Напряжённо рассматривает руки, действующие с пугающей, почти механической точностью в резком освещении, которое он пытается сравнить со светом софитов. Хотел бы он думать, что это всё не по-настоящему, как в кино или театре. Понарошку. Сделать Скотт ничего не может, как бы сильно того не хотел. Эти тонкие и даже изящные пальцы, так не похожие на его собственные, его не слушаются и опережают, кажется, даже мысли самого Криса. А потому остаётся лишь концентрироваться на его движениях и сдерживать панику от того, насколько быстро всё происходит. Всего за пару минут одно из креплений уже надёжно фиксирует фитнес-ленту на верхней части двери. Второе почти удаётся приладить, но что-то вдруг соскальзывает и карабин царапает краску, задевает древесину. Это сбивает размеренный ритм движений всего на долю секунды, но этого времени оказывается достаточно, чтобы в сознании Криса вспыхнуло сомнение. И этого оказывается достаточно, чтобы Скотт смог пробиться на миг сквозь его невидимую броню и ясно увидеть внезапное осознание происходящего и мимолётный испуг, который тут же снова сменяется маниакальной решимостью…То, что происходит дальше, больше всего напоминает удар под дых, оглушающие и слепящие взрывы фейерверков, а за ними – болезненно стремительный рывок, словно из своего и чужого тела одновременно. Затем наступает полнаятемнота. Он не летит, не стоит и не движется, а словно застывает в глухом вакууме, где нет ни ощущений, ни звуков, ни красок, ни даже необходимости дышать.Но если это и есть смерть, то что-то не сходится. Он ведь даже не успел эту петлю на шею набросить. А если бы и успел, крепление бы не выдержало. И даже если бы выдержало,то разве это не была бы чужая смерть?