3. (2/2)

Скотт понимает, что вряд ли найдёт здесь ответы, но впервые вернуться в квантовый коридор оказывается не так-то просто. Когда мерцающего и чуть подрагивающего контура двери не оказывается в точке входа, как это бывало раньше, его словно обдаёт кипятком изнутри. Судорожно пытается вспомнить, как выбирался до этого, но понимает лишь, что это было естественным, инстинктивным порывом. Какой-то внутренний толчок с разворотом, когда он хотел уйти сам и ощутимый пинок, когда чужое сознание выбрасывало его наружу. Но сейчас ни того, ни другого не происходит, как если бы что-то его удерживало.

Он делает глубокий вдох, выдох и снова вдох. Садится на кожаный диван чужой гостиной, залитой солнцем и закрывает глаза, чтобы отгородиться от всех этих книг, гитар, деревянных панелей… Все знания по-прежнему с ним. Нужно только достать нужные, чтобы понять, что произошло. Осторожно, как верные карты из игральной колоды, чтобы фокус удался. И он, не сразу, но удаётся.

Первая карта – та самая ?поломка?, которую он почувствовал практически сразу в сознании Криса. Но слово, которое вертится в голове, не подходит. В мире Скотта так называют разве что сильную подавленность и тоску, а эта штука выглядит посерьёзнее. Поломка на квантовом уровне, так он её ощутил. Квантовый дисбаланс, вот что это такое. А квант – и есть тот самый материал, из которого состоит душа, а значит… Что это значит?

Возможно, его собственная душа всё ещё находится здесь, потому что сознание носителя оказалось в какой-то спячке? И он не может выбраться, потому что иначе придётся оставить всё как есть. Но разве что-то ему мешает?

И тут на помощь приходит вторая карта: напоминание, что то, что кажется на первый взгляд тупиком, может оказаться выходом. Вдох… медленный выдох. Возможно, всё идёт как раз так, как нужно, и он вовсе не сбился с пути. Но свет новых знаний по-прежнему освещает путь только на шаг вперёд, да и то нечётко.

Когда он открывает глаза, бледные копии узоров и схем, которые он видел в квантовом коридоре, отпечатываются на сетчатке. Пляшут, почти сливаясь с яркими бликами калифорнийского, кажется, солнца, то вспыхивают, то блекнут, но не исчезают. Скотт часто моргает, пытаясь отогнать наваждение, но оно лишь усиливается. Линии становятся внятнее и чётче, светятся неярким голубовато-лиловым светом и, наконец, образуют контур новой двери, той, что не было никогда в материальной плоскости этой гостиной.

Что-то дёргает в районе солнечного сплетения. Толчок, разворот, но на этот раз как будто слабее обычного. Он не уверен, что Крис встаёт с дивана и двигается в сторону двери, - скорее всего, нет. Но это абсолютно точно делает Скотт. Импульс к выходу, шаг за дверь…На него обрушивается шум, из которого не вычленить поначалу отдельных звуков. Рёв множества голосов, шелест воды, хаотичные ноты настраивающихся инструментов. Но постепенно эта какофония начинает обретать очертания, – по мере того, как становится более чёткой картинка. Перед ним – сотни людей, что-то возбуждённо выкрикивающих, кажется, обращаясь к нему. На первые ряды с шумом льётся вода из разбрызгивателей, очевидно, чтобы немного остудить разгорячённую толпу. Он стоит на возвышении сцены, и, кажется, так же разгорячён. В руках гитара, перед глазами густые волны волос, на душе не спокойно, но хорошо. И он абсолютно точно всё в том же сознании, только время другое, и это тело моложе.Пока картинка и осознание настраиваются, Крис так и продолжает что-то говорить. Скотт отмечает, что он представляет свою группу будто бы между делом и рассказывает, что песня, которая сейчас прозвучит – всего лишь шутка, но некоторые люди шуток не понимают. А потом… потом их сознания, наверное, снова спутываются, потому что такого подъёма Скотт не испытывал никогда. Да, у него была барабанная установка, но это так, пустяки, баловство. А то, что творится сейчас, кажется, и есть, настоящая музыка. Конечно, он не может оценить этот голос со стороны, но изнутри он воспринимается так фантастически естественно, что у него буквально захватывает дух.

Слова песни вызывающие и грубые, но это, наверное, вызов и есть. Мелодия звучит то легко, то безумно, то агрессивно небрежно. И он не знает, как долго это длится, потому что на какое-то время забывает о своей цели, не думает вообще ни о чём. Одна песня сменяет другую так же, как сменяли, перетекая друг в друга разноцветные волны на внешней стороне двери. Они бурлят, льются и рвутся наружу, отражают то, что внутри. Иногда в них можно заметить следы других сознаний и душ, не менее музыкально чутких, не более сдержанных. Но Криса в этой музыке больше, и она захватывает целиком. Переливается от светлых до сине-чернильных оттенков, почти уходящих в черноту, искрится мелкими вспышками. И голос прорезает душноватый воздух, обретая новую высоту…И всё обрывается как незавершенная нота. Что-то выбрасывает его в другой отрезок того же сознания. В тот момент, когда разум Криса почти отключается, затуманенный алкоголем или чем-то ещё.

Его дезориентация передаётся Скотту, всё словно в пыльно-туманной дымке, зрение расфокусировано. Но вот чего он не может игнорировать, так это обнаженной упругости тела и нарастающего возбуждения. В этот раз картинка так и остаётся размытой, не обретает чёткости, но ощущения до странного обострены. Он и расслаблен и сконцентрирован одновременно и чувствует всё до самых мельчайших деталей. Чувствует, как длинные локоны легко струятся по плечам и обнажённой коже груди, которая кажется сейчас его собственной, как размеренно и громко стучит кровь у виска. Чувствует, как горячо и нетерпеливо пульсирует напряжение, перерастающее в настойчивое желание… нет, стоп, стоп.Всё это осознаётся разом за какое-то короткое мгновение, хотя и не до конца. Всё, что знает Скотт – в этот раз он ещё моложе, а ситуация такая, что находиться здесь и проживать вместе с ним всё это было бы по меньшей мере неправильно, а по большей – дико. А ведь до сих пор он считал, что самым неловким в его жизни был момент, когда после квантового перехода Дженнет в его тело, он очнулся, держа Хэнка Пима за руку. Нужно немедленно выбираться отсюда. Но никакого внутреннего импульса, который мог бы вытолкнуть его вовне, не случается, и он остаётся пойманным в чужом и, кажется, изменённом сознании, как муравей в янтаре.

Да, это и есть янтарь. Мягкий золотисто-рыжий закатный свет, неясные контуры, тягучая медлительность движений и мыслей. Он твёрдо стоит на ногах и, в то же время, плывёт по течению. Темноволосая девушка, чей образ так же размыт и смазан, подходит к нему вплотную, прижимаясь всем телом. И без того неясные очертания заслоняет пелена её волос, отливающих обманчивой рыжиной в неверном свете. Он не знает, кто она. Знает только, что это не одна из главных женщин в жизни Криса, и от этого понимания отчего-то становится легче. Он не может разглядеть её, но чувствует, лёгкие прикосновения её губ. Чувствует, как тонкие пальцы едва дотрагиваются до гладко выбритого в этот раз лица. Но он больше чувствует его, чем её. И в голове вспыхивают маленькие светящиеся огоньки, взрывающиеся, искрами разноцветных фейерверков. Что-то обостряет ощущения до предела, гиперболизирует их, превращает во что-то иное. Не алкоголь, он бы их притупил. Не важно…

Важно во что бы то ни стало всё прекратить. Отвести от себя ладони девушки, потому что это не просто неправильно, это нечестно. Она не понимает, что сейчас происходит, что они не находятся наедине: их трое. Он хочет что-то сказать. Но слова так и замирают где-то на полпути и превращаются в прерывистый выдох. Пробует отстраниться, но девушка требовательно притягивает его к себе, и он каким-то образом чувствует: сейчас ей всё равно, что что-то не так. Даже если бы и заметила. Она снова касается губами его немного шершавых, обветренных губ, и он проваливается в этот поцелуй, как в яркое сновидение.

Он больше не мыслит ясно, и вряд ли сейчас уверен в том, как его зовут. Всё спутывается, перемешивается и тонет в чужих ощущениях и импульсах. Осколки чьих-то воспоминаний и мыслей проносятся в голове и гаснут, уступая место тому, что происходит здесь и сейчас, - пусть он и не знает точно, что это за время и место. Зато чувствует, как сминаются невыглаженные простыни, как учащается пульс и ускоряются движения тела, оставаясь плавными, несмотря на настойчивость. Приглушённо, будто сквозь тот же вязкий янтарь, слышатся стоны девушки, смешиваются с его неритмичным дыханием. И осознание себя не возвращается к Скотту, пока, наконец, не наступает приятное опустошение.

Он не успевает ни удивиться, ни опомниться, ни смутиться, хотя понимает: должен бы. Не чувствует, вины перед Хоуп. Не оправдывается тем, что был не в себе, просто не чувствует. Всё как-то иначе, и это в слова не облечь. И снова короткий холодный толчок в районе солнечного сплетения, но в этот раз ни дверей, ни чёткого перехода. Лишь светящийся контур в темноте за закрытыми веками.

И, когда открывает глаза, медленно, словно отходя от наркоза, видит коричнево-бежевые стены - комнаты? Спальни? Гостиничного номера?

В этот раз всё обретает чёткие очертания в доли секунды, но сама эта ясность неправильная, почти болезненная. Он находит себя сидящим на разобранной кровати. Из телефонной трубки, брошенной на прикроватном столике у аппарата, доносятся зудящие звуки коротких гудков.