Запись тринадцатая: мы это исправим (1/2)

Просыпаюсь с удивительной лёгкостью и без усталости в теле, невзирая на крайне неудобную полусидячую позу, около десятка книг под ногами и отсутствие подушки. Первое, что замечаю — удивительно ясный, незапятнанный неконтролируемым шумом рассудок (даже замираю на пару минут, убеждённый, что это лишь кратковременное — насколько короткое? — затишье перед бурей). Затем взгляд скользит по подоконнику, отмечая, что совсем рядом с драгоценными камнями стоит нетронутая мною вечером выпечка. И последнее, отмеченное важным: плед, в который я тщательно укутан.

Плед, который я перед сном (ведь он настиг спонтанно) не брал.

Очень хочется стукнуть себя. Вчера я был невообразимым воплощением эгоистичности, зацикленным на себе настолько, что не обращал внимания больше ни на что вокруг. А сегодня пришло время расплаты: меня внахлёст настигает неумолимое чувство вины и глубокого стыда.

О, бесконечное время, какой же я идиот... Поднимаюсь на ноги,укутываюсь в плед поплотнее и, благоразумно пользуясь моментом нормального состояния, активно размышляю над тем, что должен сказать: пора приступать если не к корректировке своего поведения, то как минимум к устранению его последствий.

Намеренно громко шагаю, чтобы Себастьян, если вдруг он меня ещё не слышал (что весьма сомнительно), наверняка знал: я направляюсь к нему. Отыскать в доме моего демона оказывается проще простого: пленительные ароматы и характерные звуки, доносящиеся из кухни, расцениваю однозначно — как приглашение.

Я застываю, когда Себастьян — тот самый Себастьян из далёкого прошлого, в белоснежной строгойрубашке и чёрном фартуке — предстаёт передо мной. Полузабытое и неистово желанное зрелище...

Вся продуманная речь рассыпается вдребезги где-то на пути к языку — такой мощный трепет охватывает меня. — Доброе утро, Хельм, — меня избавляют от необходимости что-то из себя выдавливать через силу обыкновенным приветствием (обращение по имени ?Хельм?, к слову, озадачивает). Себастьян стоит вполоборота и улыбается так, словно ничего не произошло. — Как спалось? К сожалению, на данный момент я не так хорошо осведомлён о твоих вкусовых предпочтениях, как необходимо, поэтому счёл, что ты не будешь против классического варианта завтрака. К тому же, я обещал тебе в моём исполнении круассан с... Себастьян сбивается и замолкает, когда я, не устояв, обнимаю его со спины. Адекватных слов мало, для целой речи и подавно не хватит, однако же совсем смолчать недопустимо.

— Прости меня, пожалуйста. Прости. Я вёл себя как последний идиот и... — Тссс, — Себастьян оборачивается ко мне, приобнимает одной рукой и успокаивающе гладит по голове, — мне не за что тебя прощать. Это ты прости меня, если сумеешь. Я не смог полностью понять и поддержать тебя. Но если ты позволишь, я желал бы сделать это. Я недовольно ворчу себе под нос что-то, что не понимает ни Себастьян, ни я сам до конца. Реплика из несформированных до конца слов: порой (крайне редко) у меня такое случается, когда речь опережает мысль.

— Извини, что? — выждав полминуты, уточняет Себастьян.

— Говорю, ты вчера случайно никаких книжек не читал, следуя моему примеру? Потому что подобные тем, что ты использовал, фразы наверняка есть в книгах по детской психологии. С примечанием ?как найти общий язык с маленькими и не шибко сообразительными?.

Себастьян искристо смеётся.

(Нет, серьёзно, как можно так ярко смеяться?)

— Поверь мне, нет. Я не читал вчера никаких книг. И, предвидя твой следующий вопрос... Нет, использованные фразы нигде намеренно не выискивал. Всё от чистого сердца, — торжественно клянётся демон, выверенным, ностальгическим движением прикладывая руку к груди. — Что ж... каков твой ответ? Позволишь мне понять тебя правильно? Прищуриваюсь и тщательно вглядываюсь в лицо демона. — Я постараюсь отсечь эмоции от своих слов, — бубню я, удостовершись в серьёзности просьбы Себастьяна, и утыкаюсь подбородком ему в грудь. Украдкой оставляю поцелуй на костяшках пальцев демона, всё ещё находящихся в клятвенном жесте, и виновато поглядываю на него. — Чтобы всё максимально доступно изложить.

Будто между прочим, расправляю плед и закольцовываю в мягкое тепло нас двоих.

Не давая демону шанса ляпнуть ту глупость, зарождение которой уже вижу по его мимике, говорю:

— Пусть ты пока не готов принять извинения за реальную мою вину, позволь хотя бы сказать искреннее спасибо. Плед был очень кстати. И чай с выпечкой тоже.

Яркие искорки возвращаются — теперь они не звучат, но сияют в вишнёвых глазах.

— Всегда счастлив сделать твою жизнь лучше. И, ты знаешь, — наигранно задумчиво произносит Себастьян, — кое-какую вину за тобой я таки признаю. Я не доволен, поскольку полдня делал для тебя венские пироги и штруделя, а ты был столь бессердечен, что лишил меня и своей реакции, и похвалы.

Руки демона разворачивают меня на сто восемьдесят градусов, отодвигают стул, легонько нажимают на мои плечи и усаживают за стол.

— Так что, полагаю, пришло время искупать свои огрехи...* * * На меня угрожающе взирает огромная — воистину огромная — тарелка с колбасками шести видов, гратеном, беконом, омлетом, несколькими тостами и пышной горкой салатного микса. Крупный круассан (наверняка с кокосовой начинкой?), размером со среднестатистическую книгу, не выражает злости, напротив, он будто бы смотрит снисходительно и с сочувствием одновременно.

Классический завтрак, говоришь... Это можно назвать завтраком с большой натяжкой. Если только не завтраком, плавно превращающимся в обед.