00:05 (1/1)

Дни превращались в недели. Недели перетекали в месяцы. С каждым днём выше доза, с каждой неделей паника всё больше, а каждый месяц заканчивался марафоном. В «марафоны» он кололся без перерывов. Теперь уже сам. Как только отпускало, сразу шла новая доза. В конце концов, силы из организма улетучивались, их просто выжимали силком, и Кюхён спал несколько дней подряд. Это была единственная возможность хоть как-то уснуть. А ещё это был шанс скрыться от страхов. Сон был крепкий, вынужденный, поэтому спать Кю не боялся - сновидений не было. Отключаясь каждый раз, Кюхён искренне надеялся больше не проснуться. Но через пару дней он всё-таки приходил в себя. Его жизнь представляла замкнутый круг: он кололся, на одном дыхании писал музыку, болел, а потом спал. С колотняком пришлось сжиться. Без дозы его била крупная дрожь, он метался по квартире, не зная, куда себя деть, и постоянно выглядывал в окно, боясь, что за ним придут. Стал дёрганым и быстро раздражающимся, все движения стали резкими, а зрачки настолько расширенными, что пришлось ходить в тёмных очках на людях. Но он старался не выходить на улицу, а все заказы отсылал по электронной почте.

После прихода сочинялось волшебно, но приходя в себя, Кюхён был абсолютно недоволен своим творчеством, считая все плоды бессмысленными и бездарными. Он рвал нотные листы и переворачивал всю квартиру вверх дном. Бледный и иссохшийся, он представлял собой воскресший труп. На него невозможно было смотреть без неуёмной жалости, без боли в груди. До невозможности худой, постоянно дрожащий и психованный, ничем не питающийся, с расширенными до предела зрачками в болезненно-красных глазах. Его выпили, как когда-то выпили его вдохновение. И по ночам, думая об этом и мучаясь от бесконечной бессонницы, Кюхён сворачивался клубком на постели и тихо плакал от безысходности. Он уже однажды пришёл в тупик, но никогда не думал, что можно заблудиться ещё сильнее.По вечерам к нему старался приходить Сонмин, приносил продукты, пытался покормить и хоть как-то подлечить. Тщетно. Несколько раз он даже порывался остаться на ночь, но Кюхён угрожал его убить и выгонял из квартиры. Сонмин читал слишком много лекций. Кюхён был бы рад ему довериться, поверить в его обнадёживающие слова о чудесном исцелении, но не мог. Он больше не верит в сказки. Потому что они перестали приходить. Сколько бы ни была доза, как бы часто он ни пытался колоться, любовь к этому миру не приходила. И лишь отдалённый еле уловимый запах яблок заставлял болезненно ныть сердце. Волшебство растворилось в воздухе. В этом грязном воздухе, которым он старался не дышать с самого начала. Кюхён задыхался, чувствуя нож в груди, отравлял себя ядовитым кислородом, давился всей грязью вокруг, но главное – гнил изнутри. Медленно и мучительно.Чанмин приходил раз в неделю, строго в пятницу. Кюхён отсчитывал секунды до его прихода. Потому что единственным в этом мире, во что он ещё верил, был Чанмин. Кю искренне надеялся, что друг сможет сделать с этим хоть что-то, вытащит его. Мин силком заставлял Кюхёна есть и колол витамины. Кюхёну не нравилось это, но пятницу он любил. По пятницамЧанмин ставил все уколы, а ещё ему было позволено оставаться на ночь. Они вместе не спали. Всю ночь Чанмин вошкался с другом, как с маленьким ребёнком. Это успокаивало Кюхёна. Потому что он мог лежать на коленях Мина и, тихо рыдая, рассказывать ему одну и ту же историю всех своих беспокойств. Чанмин всегда молчал и гладил его по голове. А под утро вкалывал первитин и уходил. Это был их договор. Чанмин рассчитывал дозы на неделю и усиленно внушал Кюхёну желание жить, обещал заоблачные чудеса, если он не погубит себя передозировкой. Для контроля Сонмин и ходил. В конце концов, в пятницу у Кюхёна всё заканчивалось, и ему требовалось ещё. Для самого Чанмина было большой загадкой, как Кю умудрялся не убить себя и его. Потому что всю пятницу Кюхён был без дозы, получая её только под утро уже в субботу.Этот план придумали Сонмин с Чанмином вместе. Потому что однажды Сонмин разгадал, в чём дело. Но уже было слишком поздно. Он тогда закатил Шиму скандал, долго кричал, говорил, что Кюхёна нужно отправлять срочно в наркологическую клинику. Теперь Сонмин абсолютно точно знал, для чего доставал редкие реактивы. И уже готов был отказаться от их поставки, ведь в первую очередь подставлял себя. Чанмину пришлось обрисовать ему всю картину в деталях. Его не волновали деньги, но только он изготавливал первитин из чистых реактивов. Его наркотик содержал меньше всего примесей, а значит, отравление организма ядовитыми веществами было сведено к минимуму, то есть, прожить на таком растворе получилось бы дольше. Чистые реактивы достаёт Сонмин, готовит, соответственно, Чанмин. Без первитина Кюхён загнётся - банально закончит свою короткую, как у мотылька, жизнь красочным самосожжением на первом попавшемся пламени, глотая собственные солёные слёзы и горькие сожаления. В конечном счёте никто из них так и не решился отправить Кюхёна в клинику. Деваться было некуда. Пришлось разработать план действий, позволяющий Кюхёну протянуть чуть дольше, жалея в первую очередь себя. Они точно знали, что наблюдают медленную и до истерик некрасивую смерть дорогого человека, но врали себе, что делают лучше. Безысходность давила на грудную клетку, чувство вины изжёвывало, казалось, оно подставило дуло пистолета к виску и ехидно хихикало. Хихикало так мерзко, что уже самому хотелось застрелиться. И как можно быстрее.Чанмину было труднее. Он хранил в секрете ото всех, что именно он впервые вколол Кюхёну винт. Этот день остался в памяти ярче и чётче всех других. Казалось, вся жизнь Чанмина превратилась в цикличное проживание именно этого дня. Он помнил каждую мелочь: размер капель дождя, запах сигаретного дыма в прокуренном лифте, количество и цвет полосок на упаковке витаминов, длину иглы шприца и точное количество всаженных Кюхёну миллилитров. А ещё он прекрасно помнил, как тогда в последний раз Кюхён улыбался. Он не видел этого, но слышал так отчётливо, как не слышал ничего в жизни. И его память бережно хранила воспоминания о том, как Кюхён с придыханием улыбался ему в трубку. Потому что больше он ни разу не стал свидетелем кюхёновской улыбки. С той самой ночи в мире будто выключили свет, стало страшно и беспокойно. С той самой ночи Мина никогда не оставляет отвратительный металлический привкус во рту, а засыпая, он видит, как собственноручно закапывает в землю гроб с телом друга.И под утро каждой субботы он бы рад остаться вместе с Кю, но ему не хочется смотреть на то, что будет происходить. До чистого абсолюта. Потому что он видел, как это с другими. И Чанмин знает, что Кюхён будет непредсказуем, его психику перекоробило настолько, что даже представляя это, Чанмина коробило самого. Сознание Кюхёна, завязанное в различные искусные узлы, словно обретало отдельную жизнь, материализовываясь, хватало за горло, с адской силой било по больным местам. Чанмин беспомощно плевался кровью, давился ей, сжигаемый изнутри дотла. Пусть лучше Кюхён занимается музыкой, чем видит его в своём искажённом мире и выдумывает что-нибудь. Потому что винт – это смерть, это страшно. Это сила, которая ломает человека на раз, ломает его личность, сводит с ума, сгинает пополам и заставляет подчиняться своим безумным затеям. И если Кюхён не убьёт Мина под дозой, с особым трепетом вырезав каждый орган, то соберётся затрахать до смерти, поддаваясь неконтролируемой животной похоти. Потому что именно так первитин действует на людей – возбуждает. Возбуждает эмоции, силы, страхи и желания.

Только ради того, чтобы не сойти с ума, не быть сожранным червями заживо, облегчить собственную жизнь хоть на мизерную каплю, Чанмин уходит каждое утро, отдав Кюхёну нужное. Уходит и напивается в одиночестве, чтобы забыться, сбежать, а главное – не видеть страшных снов.