Глава 9. Оттенки отчаяния. (2/2)

- Какая теперь разница?

- Да так… интересно. А еще мне кажется, что если бы Анди был так твердо убежден, что нас следует держать в лаборатории, как подопытных крыс, зараженных чем-то опасным, то нас бы уже давно нашли.- Билл, прекрати. Не вздумай попробовать связаться с кем-то из них.- А что если мы зря уехали? Что если все это, - ты обвел руками нашу небольшую, но довольно уютную кухню. - Что если все это напрасно? И мы сейчас могли бы спокойно записывать новые песни и продолжать жить нормальной жизнью?- Хватит, - кричу я. Злюсь и срываюсь от того, что ты вполне можешь быть прав, но проверить мы это можем, к сожалению, только ценой собственной свободы. И мы оба знаем, что не пойдем на такой риск.

- Я не могу здесь, Том, - совсем тихо произносишь ты. Смотришь мне в глаза, просишь согласиться с тобой. Но только это согласие не даст ничего ни тебе, ни мне. – Не могу, - снова повторяешь ты и, бросив осколок обратно в раковину, уходишь. Ты прекрасно знаешь, что я чувствую то же самое.Мгновения ночей, когда становится по-настоящему темно, а не сумрачно, как в часы, которые должны быть дневными, нравятся мне больше всего. Мы редко спим в это время. Оно кажется самым нормальным из всего, что окружает нас здесь. И так приятно думать, что переливающиеся на моей коже отблески северного сияния это отсвет неоновой рекламы за окном. Напротив окон самой первой нашей квартиры в Гамбурге была огромная неоновая вывеска какого-то супермаркета. И мы могли вот так же, лежа в постели, наблюдать за раскрашивающей наши тела радугой. Только та радуга была ярче, сочнее, мне казалось, что в ней растворилась наша радость от музыкальных успехов, детский восторг от того, что мы наконец-то выбрались в большой город, и эйфория от сознания того, что, закрывая двери той квартиры, мы могли не притворяться и не скрывать своих чувств. Теперь же нам осталось только последнее. И медленно танцующие в небе цвета бледны, беспомощны. Я зарываюсь лицом в подушку, чтобы не видеть этого, словно выцветшего, истершегося сияния, так сильно напоминающего мне себя самого – безвольного, бесполезного, продолжающего существовать, по сути, только потому, что жив.

- Хочешь, я закрою жалюзи? – спрашиваешь ты, медленно проводя по моей пояснице, спускаясь чуть ниже, так, что я уже предвкушаю, как твои пальцы причинят мне боль, коснувшись еще влажного от спермы, растянутого ануса. Кажется, что от твоей ладони остается горячий след, хотя она – прохладная. Я сам просил тебя сделать мне больно. И мне было хорошо, а теперь почему-то противно…- Нет, - отвечаю я и на твой вопрос и на твои прикосновения. Не вижу смысла скрываться от реальности, не хочу и хочу, чтобы ты останавливался сейчас.- А мне не нравится это подобие никогда не гаснущей рождественской гирлянды, - прячешь лицо в моих волосах и щекотно дышишь мне в шею. Смешно и грустно одновременно… Ты прижимаешься ко мне всем телом и гладишь по животу, дразнишь.- Это красиво, - зачем-то возражаю я, хотя так не думаю. Просто не хочу соглашаться с тобой. Отталкиваю твои ладони и пытаюсь сесть. – Особенно, если не думать, что нам теперь смотреть на это всю оставшуюся жизнь.

- Точно. Мне вообще в последнее время нравится не думать, - не отпускаешь меня, ловя за волосы, тянешь назад.- Билл, отпусти, - прошу я, но ты только сильнее дергаешь меня за волосы, заставляя упасть назад, и неожиданно трепетно целуешь в неудобно изогнутую шею. Я приподнимаюсь на локтях, вырываюсь, но не так сильно, как мог бы.- Тебе нравится, - выдыхаешь ты мне прямо в ухо, и я чувствую, что это так, что дрожу от каждого твоего прикосновения, обещающего боль. Это ненормально. Я не люблю чувствовать боль, ты не любишь мне ее причинять. Но не сейчас, не здесь. Как будто мир перевернулся вверх дном, или это мы оба сошли с ума?- Не надо, - шепчу я, но сам тянусь к твоим губам. Ты склоняешься над моим лицом, коротко целуешь. У нас не осталось сил на нежность.- Том, ты - сильнее меня .Нечего возразить. Я могу тебя оттолкнуть, могу, как позавчера, даже ударить. Но вместо этого я сдаюсь, прошу глазами снова подарить мне боль, чтобы забыться. В последнее время мне все чаще думается, что это – единственное, что нам осталось. Только вот любые повреждения исчезают с наших тел слишком быстро. Пугающе. Не оставляя нам ничего, кроме пустоты.Если смотреть на них достаточно долго, ощущение реальности утрачивается практически полностью. Ровная гладь воды у горизонта сливается с отражающимся в ней серым небом, и только невозмутимо огромные глыбы льда разрушают монохромность пейзажа белым цветом. Таинственные, исполненные величия и вечного молчания. Айсберги. Мы часто приходим смотреть на них к берегу моря. Бежим из нашего нежеланного дома, несмотря на мороз и отсутствие солнечного света. А в морозной полумгле они еще прекраснее и загадочнее.

- Не замерз еще? – спрашиваешь ты, сдвинув шарф немного вниз и вдыхая ледяной воздух. Сегодня около тридцати градусов ниже нуля, но мы довольно легко адаптировались к здешнему холоду. Может, такой климат оказался для нас подходящим, может, все дело в действии вещества, наполнявшего талисман.

- Есть немного, - сознаюсь я. Все же стоять неподвижно при такой температуре воздуха, не очень комфортно. – Пойдем?Ты киваешь, снова зарываясь в шарф, и мы возвращаемся в город. Нам сложно называть Иллулиссат так, слишком он мал. А одноэтажные дома и вовсе делают его похожим на небольшой поселок. Когда снег еще не выпал, эти однотипные, разноцветные домики выглядели красиво, сейчас же, когда они – не более чем неудачная попытка людей разнообразить снежную белизну сочными цветами, думается, что лучше бы им быть такими же, как снег. Не напоминать о том, что где-то в это время намного теплее, и мир полон настоящих красок и жизни… Я вздыхаю, дурачась, ловлю тебя за руку и обнимаю одной рукой за плечи. Здесь можно. Ни один фото- или видео-объектив не вычислит в нас в прошлом известных музыкантов. Для местных жителей мы прежде всего туристы. Просто значительная статья дохода этой страны, непонятные и чужие иностранцы. И только после этого всего - люди. Немного обидно. Но идеально для тех, кому нужно спрятаться.Когда мы доходим до бара "Спящий кит", ты киваешь мне, и мы заходим внутрь.

Контрастно теплый воздух мгновенно окутывает нас, и в первые несколько секунд кажется, что здесь очень жарко, но к тому времени, как мы устраиваемся за дальним столиком, эта иллюзия полностью проходит. Сигаретный дым висит довольно плотным туманом, и мы не сразу замечаем, что на небольшой сцене, которая обычно пустует утром и днем, о чем-то спорят несколько парней с длинными волосами и гитарами. Черт… Мы потому никогда и не приходим сюда вечером – чтобы не нарваться на чье-нибудь выступление.

- Может, уйдем? – спрашиваю я у тебя. Ты разговариваешь с официанткой и не сразу понимаешь, о чем я. А когда девушка, приняв заказ, наконец-то отходит от нас, становится поздно. Они начинают играть. Да еще такую песню…Мне удается дослушать "Спаси меня" только до второго куплета, и я повторяю свое предложение. Я не могу слушать, как кто-то другой, хоть и неплохо, играет и поет нашу песню. А ты сидишь, обхватив обеими ладонями чашку чая, и неподвижно смотришь в его непрозрачную глубину.- Ты сам сказал, что нам надо учиться с этим жить, - с усилием выговариваешь ты каждое слово.

Ты прав но… Как мне смотреть в твое, искаженное болью лицо? Как суметь не сдавить стакан воды так сильно, чтобы он не раскрошился на осколки? Как терпеть острым ножом вонзающуюся в сознание мысль о том, что нам никогда не оказаться на сцене даже какого-нибудь неприметного бара, как этот?- Ты тоже не можешь, да? – спрашиваешь ты про и так очевидное и сжимаешь мое запястье ледяной ладонью. Вглядываешься в меня, ищешь в моих глазах хоть какой-то крошечный намек на то, что мне удается забыть нашу заживо похороненную мечту о сцене. Но его нет. Мне плохо точно так же, как и тебе, просто ты, как всегда, более эмоционален, чем я.

Ты смотришь на музыкантов. Ловишь каждый звук. Вздрагиваешь, когда я касаюсь твоей щеки, как только я могу. Не руками. Теперь уже только глазами прошу уйти, и ты сдаешься. Стремительно тащишь меня к выходу, уцепившись за рукав куртки, на ходу расплачиваешься с официанткой. И мы снова возвращаемся в дом, который стал для нас хуже тюрьмы.

Убедившись в том, что ты намерен притворяться, что этот фильм про каких-то внеземных монстров тебе действительно интересен, я отложил книгу в сторону и вышел в прихожую. Быстро оделся и пошел в сторону ближайшего магазина, продающего технику. Холодно, но спешить мне нельзя – я скажу тебе, что вышел пройтись, потому что отговорка о том, что я пошел за сигаретами уже не пройдет. Мы к ним не прикасались с тех пор, как приехали сюда. Рассеянно пинаю попадающиеся под ноги комья смерзшегося снега и в очередной раз удивляюсь тому, с какой легкостью нам удалось бросить курить. Люди годами мучаются, а мы – сразу и, похоже, что навсегда. Мы вообще теперь и физически, и психически здоровы как-то чуть ли не до отвращения…Все же я возвращаюсь слишком быстро. Ты окидываешь меня удивленным взглядом, когда я прохожу через гостиную, но небольшую коробочку в моей руке вроде бы не замечаешь. Хорошо. Не хочу ничего говорить тебе заранее, потому что моя задумка может и не принести желанного результата.

Ноутбук пылится под кроватью. Мы им не пользовались, договорившись, что не будем проверять почту и читать новости, в которых наверняка немало говорилось и о нас. Мы и телевизор из-за этого включали лишь для того, чтобы посмотреть кино с очередного DVD-диска.- Что ты делаешь?

Я вздрагиваю от неожиданности и маленький прямоугольник wi-fi модема выпадает у меня из руки. Все же ты не столько этот дурацкий фильм смотрел, сколько следил за мной…- Билл, я подумал, что нам надо…- Нет, - ты поднимаешь модем и, посмотрев на него с непонятной мне ненавистью, подходишь к окну и начинаешь его открывать.- Билл, но ты же сам говорил, что мы могли ошибиться, что, может, нам и не стоило уезжать и прятаться, - пытаюсь я объясниться, но ты меня словно не слышишь.Ты все чаще и чаще так делаешь – игнорируешь мои слова. Стараюсь сопротивляться вздымающейся внутри ярости, но у меня опять ничего не получается. А

ты, справившись наконец с ни разу не открытой до сих пор задвижкой, замахиваешься, чтобы… Я ловлю тебя за руку. Я не затем его покупал, чтобы ты, даже не выслушав меня, его выбросил. Ты отталкиваешь меня, но я не отпускаю, дергаю на себя и ты, не удержав равновесия, врезаешься спиной в створку окна. Стекла звенят, как ни странно, не разбиваясь, а я не успеваю затормозить и, налетая на тебя со всего маха, с ужасом вижу, как ты ударяешься виском об угол оконной рамы. Вскрикиваешь от испуга и медленно оседаешь на пол. У меня дрожат руки, у меня дрожит все внутри. Я смотрю на окрашивающую ярко-алым цветом твои пальцы и волосы кровь, и мне так страшно, как, наверное, не было еще никогда в жизни…Обжигающе холодный ветер быстро приводит меня в себя и я, не глядя, захлопываю окно и бросаюсь к тебе. Ты позволяешь мне отодвинуть твою ладонь, увидеть, что рана хоть и большая, но кровь уже останавливается.

- Прости, я не хотел… - осторожно глажу тебя по другой, не залитой кровью щеке. Из-за способности наших тел невероятно быстро восстанавливаться об обработке раны можно не беспокоиться. Скоро можно будет просто смыть кровь и все. Но проблема в том, что это далеко не все.

- Ты уже не в первый раз не хотел, - не смотришь на меня, поднимаешься с пола и, чуть покачнувшись, но, не позволив мне поддержать тебя, выходишь из спальни.

Я смотрю на чертов модем, валяющийся на полу, и понимаю, что так дальше продолжаться не может.

Почти бесцветный в ярких лучах солнца огонь слизывает со страниц слова и ноты. Вырываю листы из блокнота и бросаю в камин все, чем мы жили четыре с половиной месяца. А ты сидишь рядом, но не останавливаешь меня. И смотришь, как горит то, что могло бы стать четвертым альбомом нашей группы. Но Tokio Hotel больше не существует.

Сегодня тринадцатое января. Первый день появления солнца после полярной ночи. И его свет как будто сделал яснее то, что нам необходимо окончательно отпустить свое прошлое. Я не знаю, как найти в себе силы на это, но… Другого выхода нет. Последний листок с текстом песни про айсберги, которая мне особенно нравилась, догорает. Теперь нужно встать и убрать на чердак наши гитары и усилитель, и что там еще осталось, что может напомнить о самом дорогом.

- И ты считаешь, что это что-то меняет? – вдруг спрашиваешь ты, нарушая ставшее привычным за сегодняшний день молчание.

Не понимаю, что ты хочешь сказать. Смотрю на тебя, приподняв брови: объясни.- Я помню каждое слово, я могу сыграть мелодию любой из песен, написанных нами здесь. Том, невозможно убежать от себя…Сажусь на пол перед камином и закрываю лицо руками. Тепло от огня приятно касается кожи, ты садишься сзади и обнимаешь меня. Я никогда раньше не верил в то, что возможно захотеть смерти только из-за того, что теряешь смысл жизни. Теперь я в этом уверен. Мы чудом излечились от ужасной болезни, получили шанс жить дальше, но… Нам это не нужно.

Звук дверного звонка заставляет нас обоих вздрогнуть. Мы ничего не заказывали и уж совершенно точно никого не ждем. Переглянувшись, решаем, что открыть все же надо. Может быть, кто-то ошибся домом, они здесь такие одинаковые.Смотришь мне в глаза перед тем, как повернуть в замке ключ. Я киваю.

На пороге стоит Андреас. За его спиной – Густав.