Тысяча ночей проклятого главы. Глава 1001-я и последняя (1/1)

И Лань Сичэнь провёл весь день в думах о сказанном Цзинь Гуанъяо, изредка отвлекаясь на насущное, и всё никак не мог постичь, отчего прежние краски вернулись к его бывшему названому брату, хотя близок был день и час страшной казни, уготованной ему Советом кланов.

Все шесть лет, пока Лань Сичэнь выслушивал сказки Цзинь Гуанъяо о собственной невиновности, облачённые в узоры иных историй, они наслаждались друг другом ночью, ибо души их не были склонны к женщинам. Но вот отпущенное им время истекало, и сердце Лань Сичэня раскололось.

И когда подошёл к нему Цзян Чэн из клана Цзян и поднял вопрос о передаче Цзинь Гуанъяо под справедливый суд, Лань Сичэнь ответил ему так:— О господин, вспомни, что сказал ты наравне с другими, когда я просил дать мне отсрочку, дабы я изучил это дело во всей полноте. Не торопи меня, ибо не все тайны ещё раскрыты мне бывшим моим названым братом, я же хочу разобраться всецело.Когда Цзян Чэн услыхал такие слова, уразумел он, что придётся Совету кланов ждать ещё шесть лет, пока Лань Сичэнь решится предать лютой смерти этого проклятого Цзинь Гуанъяо. И хотя за шесть лет ярость его сердца остыла, он не мог отступиться так просто.И сказал ему:— О господин, мы не можем ждать дольше этого срока, ибо шести лет достаточно для того, чтобы сложить мозаику любых тайн, даже тайн такого лгуна, как твой бывший названый брат и младший дядя моего племянника.Но Лань Сичэнь был непреклонен и настаивал на том, что выяснил ещё не всё. И сердце Цзян Чэна смягчилось, ибо он знал, что глаза его племянника часто проливали слёзы об этом проклятом. И знал он также, что, ежели настигнет злодея страшная кончина, сердце его племянника расколется и свет померкнет перед его очами. И молвил он:— О господин, делай, как знаешь.

Но тогда встал на ноги Не Хуайсан, что возглавлял клан Не и пострадал от деяний проклятого Цзинь Гуанъяо более других, и сказал перед всеми:— О братья! Ежели для выяснения обстоятельств этого дела моему брату требуется вся его бессмертная жизнь, почему бы ему не жениться на этом проклятом и не запереть его навсегда в своём гареме, дабы мы жили счастливо, уверенные в том, что никогда он больше не совершит ничего дурного?И сказал он так, зная, что не было у Лань Сичэня жены, и думая такими коварными речами смутить его разум. И радовался он и веселился, полагая, что после таких слов Лань Сичэнь образумится и тотчас же выдаст Цзинь Гуанъяо для страшной казни.Но Лань Сичэня охватила крайняя радость от этих слов, и ум его улетел, ибо прежде такой выход не приходил ему в голову, и не знал он, как вывести Цзинь Гуанъяо из затруднения к облегчению и не удручить при этом членов Совета кланов.И сохранив лицо своё, сходное с луной, спокойным и холодным, так, будто бы подобный исход был для него неприемлем, он ответил:— Если все на это согласятся и не станут чинить препятствия, то я так и сделаю. Женюсь и запру в своём гареме, дабы не свершил он более ничего ужасающего.И тогда главы кланов стали уговаривать его отступиться и не губить своё бессмертие неравным браком с проклятым преступником, он лишь повторял одно и то же:— Я согласен жениться и ещё раз согласен жениться.

И после возражений других глав кланов добавил он так:— О братья, разве не достаточно позорно для мужчины, бывшего главы клана, оказаться навеки запертым в гареме другого мужчины, где из-за бессмертия будет душа его вечно страдать, ибо после смерти, даже самой лютой, разве не отправится его душа на перерождение?И был день, и был вечер, и только к вечеру Совет кланов закончился. А когда настала ночь, Лань Сичэнь вошёл в покои, где содержался Цзинь Гуанъяо, и велел ему закончить прерванную историю.Но Цзинь Гуанъяо не стал подбирать оборванные нити и сказал так:

— О господин! Я не воспитывался в величии и неге, потому вся моя жизнь прошла во мраке хитрости. Я признаю, что всякий, кто говорил зло о моей матери, раскалывал моё сердце и я терял разум. Но знай, что ты всегда был для меня цветущим садом и сердце моё желает для тебя добра, а потому это наша последняя ночь. Думай об этих шести годах как о спутанных грёзах, и пусть сердце твоё утешится с избранником более достойным твоего великодушия и красоты.И лицо Цзинь Гуанъяо покрылось жемчугом испарины, глаза его пролили слёзы, и он заплакал обо всём совершённом им зле и собственной горькой доле.И Лань Сичэнь услышал его слова, и свет стал мраком перед лицом его.— О прохлада моего глаза, о плод моей души, почему ты плачешь, расскажи о том, что тебя поразило. Почему ты говоришь, что эта ночь станет последней, и почему к тебе вернулись краски жизни? Рассказывай и не лги.И тогда Цзинь Гуанъяо стал умолять Лань Сичэня прекратить его страдания и выдать его на расправу на следующий день, ибо все эти годы он жил ожиданием смерти и нет у него больше сил страшиться её. А злые деяния, совершённые им из нужды, требуют отмщения.

И внимал его речам Лань Сичэнь, и мрак рассеивался перед лицом его, а сердце наполнялось светом, ибо увидел он его раскаяние и прямоту и не увидел лжи в его ответе. Прежде, говоря о своих злодеяниях, Цзинь Гуанъяо ссылался на обстоятельства, ифритов и демонов, теперь же он принял судьбу свою таковой, какой она была без изящества и разнообразия слов.И пока Цзинь Гуанъяо говорил, свет стал мраком перед лицом его, и стало ему дурно, и он упал на пол, но Лань Сичэнь подхватил его и уложил на постель и брызнул ему в лицо пионовой водой. А сам взял гуцинь, настроил струны и заиграл мелодию, успокаивающую сердечную тоску. И играя, смотрел он на Цзинь Гуанъяо оком любви и видел, что волосы его черны, как ночь разлуки, а белизна лба говорила о сияющей луне. И утешал себя мыслью, что после того, как женится на нём, то их наслаждения будут длиться так долго, как восходит луна на небе.И пока он так играл и смотрел, Цзинь Гуанъяо открыл глаза, и глаза его сияли как алмазы и были полны раскаяния и любви. И взгляд Лань Сичэня оставил в нём тысячу вздохов, и тогда Лань Сичэнь оставил гуцинь и продлил свой взгляд на Цзинь Гуанъяо. И в нём взволновалась страсть, и он попросил о сближении. И Цзинь Гуанъяо поднялся и, сняв одежду, сел к нему на колени и целовал его между глаз, а Лань Сичэнь поцеловал его в уста. И было между ними всё то, что случается ночью, и то была ночь, что не идёт в счёт ночей жизни.А утром Лань Сичэнь рассказал, какое было принято решение на Совете кланов. При этих словах грудь Цзинь Гуанъяо расправилась, и он стал лить слёзы, и были это слёзы облегчения, так что Лань Сичэнь не стал утешать его.

Время бессмертных течёт не так, как у обычных людей. В течение шести лет каждый день ждал проклятый Цзинь Гуанъяо казни и плакал, перебирая струны гуциня, а ночью наслаждался обществом Лань Сичэня и рассказывал ему сказки о себе и не только. Но ожиданию смерти пришёл конец. Впереди — при надлежащем поведении Цзинь Гуанъяо — ждала их Вечность, а не Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний.Послесловие автораЯ написал план для 1001 главы и начал сразу с последней, ибо не был уверен в себе. За те дни, что ушли на неё, осознал, что, ежели буду писать столь цветистым стилем, сердце моё расколется, и свет станет мраком перед лицом моим, и вовеки грудь моя не расправится. И осознав это, снёс корявые черновики свои, дабы после не обливаться слезами.