Глава 7 (1/2)

Существует особая разновидность бытийных деньков, которые прорезают душевную фрустрацию так же неожиданно, как сверкающая трещина летней молнии обычно прорезает ненастный небосвод.Это не те дни, когда насущные проблемы пропадают или, наоборот, становятся еще могущественнее и неподвластнее, – скорее это что-то эдакое, вроде катапульты, забрасывающей на некий уровень повыше, тем самым сдвигая смутный разум с мертвой точки и наконец возвращая его в реальность. Это символический день, приносящий обычно нежданный перелом в предрешенных судьбах.

Этот день – канун Рождества.

Утро зияло тьмой, как одно из многих этой зимой. Единственное, что слабо противостояло этому зиянию – забытый всеми сухой свет включенной на столе лампы, из-за которого спать удавалось лишь только поверхностно и кусками длительностью примерно в два часа. Снаружи больше не выли ветры. Больше не существовало воспоминаний. Шесть часов утра по восточному североамериканскому времени. В этот момент Лизе бы очень хотелось услышать трель отцовского будильника.Бессонница довольно-таки часто становилась венчающим исходом любой каверзной перипетии, с которой она сталкивалась по пути. Бессонница – та еще плутовка. Она рождалась на протяжении десяти лет буквально из всего, что приносила ей жизненная рутина: стрессы, ночные обсессии, безумные балетные голодоморы, медленно разрушавшие пищеварительную систему во имя достижения лебединой стройности. Нет, нельзя сказать, что в этом горе Лиза была единственной: таких людей было чрезвычайно много, и им необязательно нужно быть деятелями культуры, чтобы переживать подобное, – но следовало бы заметить, что сегодняшняя асомния Лизы Симпсон – что-то совсем иное и непохожее на ее обыденные приступы бессонья.

Сегодня она проснулась очень рано, ошибочно приняв полночь за утро – несмешные проделки прерывистого сна. Боб лежал рядом, сохраняя свою бдительную дистанцию. Закрыв глаза, он прилег всего на пару минут, чтобы приглушить свою усталость и вернуться к работе, а в итоге, бормоча себе под нос какие-то благодарности, беспробудно уснул с рукой Лизы в сжатой ладони. Такой исключительный тактильный контакт безусловно мог бы встревожить каждую, у кого ни разу не было опыта совместного сна с мужчиной, и Симпсон, собственно, ничем не отличалась от других: она просидела без сна вплоть до рассвета и была не в силах оторвать изучающего взгляда от лица Роберта Тервиллигера.Сожаление о бездоказательной ненависти жадно обгладывало совесть. Как же может человек с таким красивым лицом и добрым сердцем быть в чем-то виноватым…?Ближе к трем часам, Лиза Симпсон начала строить какой-то план относительно своего будущего. Сказанное о театре активировало в ней будоражащее желание бороться за свои давно начатые стремления, иначе жертвы родителей, Барта и мистера Тервиллигера будут как смачный плевок на кафель – да здравствует разочарование. Всерьез ли она заразилась волшебным приливом подобной уверенности, в связи с которой у нее начали появляться вот такие мысли, или же Лиза просто старалась отвлечься от этих странных ощущений, которые вызывались видом столь безмятежного лица Шестерки Боба – это спорный вопрос, на который не знает ответа и сама Симпсон.В четыре часа долгожданный Морфей явился, укутав ее изнеможенное сознание в черную кисею благосклонного забытья. Тяжесть уходит вглубь зыбучих песков. Убаюкивающая пустота.Нет.Мандраж прошелся по спине Лизы Симпсон. Расслабление рухнуло, как гнилые стены заброшенного дома. Девушка насторожила уши.Боб, лежавший уже на боку, тихо говорил сквозь сон. Что-то об опере и Барте, мешая одно с другим в нечто совершенно бессвязное и сюрреалистическое, что могло бы здраво сойти на обыкновенный человеческий кошмар – достаточно лишь открыть глаза, чтобы от него отмахнуться! Увы, он никак не мог очнуться от этого затянувшегося сновидения; его голова тревожно склонялась из стороны в сторону время от времени, а низкий голос бормотал одну и ту же заученную фразу: "Муки ада едва ли сильней… Нет, оставьте меня, оставьте… Проклятье! Проклятье!" Опустошенная Лиза Симпсон уснуть так и не смогла; ее сердце больно сжималось с каждым приступом сонного бреда. Вскоре, укрыв его свободной половиной одеяла, девушка, совсем уж отчаявшись в том, что этот кошмар закончится, подвинулась поближе и решила аккуратно погладить Тервиллигера по виску – единственное, что, по ее мнению, могло успокоить.Какие мягкие волосы. Пальцы так и запутываются в этих замечательных медных кудрях, – и их практически не коснулась седина.Кощунство ли быть настолько красивым в сорокалетнем возрасте?Симпсон почувствовала, как большая ладонь Тервиллигера сжала ее руку чуть сильнее. Имя Барта сменилось именем Франческо.Задуманное сработало, хоть и не сразу: мужчина стих примерно к половине пятого, а вместе с тем уснула и Лиза Симпсон, уложив свою голову на уровне его шеи. На всякий случай. Чтобы повторить тот же чудесный успокоительный алгоритм, если сноговорения вернутся.Это был первый человек, к которому она позволила себе так близко приблизиться.

***При пробуждении Боб вздрогнул, словно на кровати образовалась пропасть и он готов был упасть в нее. Вопреки ожиданиям пасмурной, снежной погоды, в окне издевательски сияло солнце на абсолютно безоблачном небе, – но это совсем не то, что должно было беспокоить сейчас Тервиллигера. Он схватил настольные часы. Девять утра. Работа требовала проснуться еще три часа назад!

Роберт Тервиллигер резко вскочил на ноги, содрав с себя одеяло. Была вероятность задеть длинной стопой вчерашний поднос на полу, но, к счастью, сегодня ему везло как никогда; Сайдшоу Боб схватил большую сумку с костюмом и в спешке бросился к замшевым сапогам в углу вешалки. – Вы куда-то уходите, мистер Тервиллигер?

Он застыл и взглянул на кровать. Оттуда на него смотрела совершенно вялая Симпсон, разбуженная утренней суетой.– Лиза…– Шестерка Боб встал, успев завязать толстые шнурки на одном ботинке. – Я опаздываю на работу.На освещенном столе застыла вчерашняя письменная деятельность, принесшая только три неоконченные страницы неотредактированного перевода. Сайдшоу Боб выключил ламповый светильник. Щелчок звучал так же нелепо, как и пережитая ситуация, которую Тервиллигер осмыслил только сейчас. – Как только меня угораздило,– сказал он самому себе, шагнув к кровати обратно. – Почему ты не разбудила меня, чтобы я ушел?– А вы не просыпались, – ответила Лиза и грустно посмеялась. Ее невозмутимость настолько натуральна, что у Боба сложилось впечатление, будто бы Лиза далеко не впервые спит бок о бок с кем-то посторонним. А бывали ли у нее мужчины и вовсе?

– В самом-то деле, я просто не хотела вас беспокоить. Нет ничего ужасного в том, что вы устали и поспали на удобной кровати. Ваше присутствие меня не стеснило, тем более вам вчера стало очень плохо и…– девушка запнулась, окончив исступленное тараторение, опустила голову, подняла ее снова и, окинув его более ясным взглядом, поинтересовалась:– Как вы себя чувствуете? Может все-таки вы останетесь дома сегодня? Сегодня канун Рождества. Никто не работает в канун Рождества.Тервиллигер поглядел на ее осунувшееся лицо, которое она тщетно пыталась спрятать от белоснежного света назойливых солнечных лучей, и сделал еще один небольшой шажок вперед. – Ты спала сегодня?

Положительный кивок его не убедил. Тервиллигер подумал о том, что сегодня Лиза необыкновенно рассеяна, – однако затем списал все на ее ночную бессонницу.– Я вернусь к пяти. В одиннадцать к тебе зайдет моя очень хорошая знакомая, чтобы занести свежее белье из химчистки. Попроси ее приготовить тебе завтрак, а после, милая Лиза, – попытайся поспать к моему приходу.– Эту женщину зовут Франческо?Роберт Тервиллигер надел пальто и намотал красный шарф вокруг шеи, вопросительно покосившись на Симпсон.– Ты о знакомой из химчистки? Нет, не Франческо. – Возясь с крупными пуговицами черной кашемировой ткани, Боб изобразил на своем лице тотальное равнодушие. Имя Франчески больше не имело каких-либо задушевных ассоциаций для него. Он забыл эту женщину разбильон лет тому назад – не было смысла раздувать из этого драму амурных стенаний.– Откуда ты взяла это имя?Разговорный пыл Лизы улетучился насовсем.– Вы часто произносите его во сне. Кто такая Франческо? – Моя бывшая жена, – ответил он и открыл дверь, чтобы покинуть комнату. Больше вопросов она задать не посмела. Жгучесть голоса Шестерки Боба сама за себя говорила о том, что больше он не был настроен отвечать на такого рода вопросы. – А, Лиза… – Вышедши, Тервиллигер вовремя спохватился и выглянул в комнату обратно из дверного проема, дабы сказать что-то, что он так долго и кропотливо раздумывал сказать. Роберт никогда в жизни не позволял себе грубой резкости по отношению к маленькой Симпсон, и он очень хотел хотя бы как-нибудь закупорить свою нечаянную горячность, лишь бы только не причинять даже самой минимальной боли человеку, разделяющему гадкое и беспросветное одиночество вместе с ним. Ему ведь не хотелось потерять кого-нибудь еще, не так ли?Странное совпадение –вспомнить здесь Франческо Вендетто.– …С наступающим Рождеством, – не найдя слов, Роберт Тервиллигер решил сказать самое первое, что всплыло у него в голове.

Лиза улыбнулась, и ее бледное личико расцвело. Ненароком мужчина обнаружил, что не хочет никуда идти. – Берегите себя.Тервиллигер натянуто ухмыльнулся. – Обязательно.Он медленно закрыл дверь, поправил черный воротник, и спустился вниз по лестнице.

***Внешняя какофония городской суеты сравнительно приободрилась с приходом ясной погоды. Хрустела подкованная корка льда на снегу. По расчищенной дорожной ветке праздно разъезжали помпезные кадиллаки, дребезжащие пикапы с елкой в грузовом отсеке и всякое автомобильное разнообразие, пестрящее на фоне сферических сугробов.Солнечность отлично вписывалась в распорядке предпраздничных чудес, поэтому рождественская лихорадка окутала несчастный американский народ даже интенсивнее чем предполагалось.

Словом, такой святой праздник, как Рождество, воистину вносил небывалые изменения в устройство столь странного и противоречивого мира. В этот день, даже самый жестокий изверг не собьет бродячего пса на своем элитном автомобиле по пути в уютное пространство родительского дома. В этот день, водитель общественного транспорта простит мальчику недостающие двадцать центов за проезд, а один джентльмен уступит свое место уставшей матери четверых детей. В этот день все голодные вмиг станут сытыми, а уничтоженные – окрепнут вновь.Какое же замечательное это время, – и как жаль, что оно длится всего лишь двадцать четыре часа!

Ежедневно Сайдшоу Боб видел бесконечное количество женских и мужских лиц. Каждое из них было мимолетно, незнакомо и единовременно – он ни разу не видел одно и то же лицо дважды. Прежде чем приехать в этот город, Тервиллигер, будучи досрочно освобожденным за примерное поведение, вернулся в Спрингфилд, где не смог продержаться и месяца: "знакомые лица" пылали хоть и пассивной, но нещадной ненавистью к растлителю несовершеннолетнего ребенка всеми уважаемого Гомера Симпсона. За этот маленький промежуток времени, Сайдшоу Боб не искал никаких встреч с членами семейства Симпсонов, – даже с маленькой Лизой – что было совсем неудивительно. Ненависть к этой любимой семье не оставляла его в покое очень долгое время – а он и знать не мог, что этот двухэтажный домик с выпирающими наружу широкими окнами был пуст вот уже как год и четыре месяца. Выдержать гнетущую ауру этого городка мог бы молодой, сконцентрированный юноша, который имел перед собой все карты к достижению успеха, но так как Роберт Андерданк Тервиллигер был уже немолод, а тюрьма окончательно стерла все его надежды на лучшее будущее, он собрал все свои вещи и уехал, надеясь забыть такое дрянное явление –"знакомые лица".

Сегодня толпа плотнилась по улицам многочисленней. Мимо проходила компания щебетавших между собой девушек в теплых куртках с меховым воротничком. Они тотчас шмыгнули в какую-то кофейню, не дав Бобу в достаточной мере рассмотреть их. Вот шел строгий мужчина с дурацкими овальными очками на носу, вконец испортившими его чопорный видок. Тервиллигер безучастно окинул ряд бутиков и магазинчиков. Сохраняя привычку демонстрировать свою напускную значительность и оставшееся самолюбие в движениях, он уверенно миновал противоположно идущих пешеходов. Опрятная одежда, деловитая походка – чванься собой, пока смерть не сыграла с тобой в ящик! Некоторые мимоидущие персоны оглядывались на него, и он чувствовал какое-то необъяснимое дежавю, похожее на прилив легкого тщеславия. Будто бы он снова начинающий актер, спешащий на репетицию в нью-йорский театр Гершеля Крастовски. Переходя перекресток по светофору, Тервиллигер взглянул на наручные часы и убедился, что сегодня его однозначно выставят вон с этой работы. "В любом случае," – думал он, мрачнея видом, – "мне не придется позориться снова, надевая этот чертов костюм, дабы распевать всякую госпеловскую посредственность".Роберт закинул голову, отбрасывая "пальмовые листья" красных волос назад, нетерпеливо взглянул на верхушки многоэтажных домов, а затем, когда светофор дал зеленый свет, вступил за бордюр на пешеходный переход, но был больно протаранен плечом идущего напротив него верзилы. Боб бросил короткий взгляд через плечо, что-то недовольно прорычал и засеменил дальше. – Бобби Сайдшоу! Мохнатый дружище!

Чья-то крепкая, железная рука силой вытянула его обратно на тротуар. Тервиллигер развернулся, но остался отнюдь не приятно удивлен: нахалом с могучей грудой мышц, специально толкнувшим его, был давнишний сокамерник по кличке Снейк Джейлберд, с которым они вместе мотали срок в местах не столь отдаленных. Плетущиеся быстрым шагом люди недовольно фыркали, огибая остановившихся прямо у пешеходного перехода мужчин.– А я узнал тебя сразу по твоей дурацкой мотне на башке! Как поживаешь, педофилюга? – Снейк по-дружески хлопнул или, скорее, ударил помрачневшего Сайдшоу Боба по плечу.– Когда ты успел откинуться, м? Разве тебе не пятнадцать впаяли? – Неужто Джеффри не распахнул свою пасть, чтобы вытрепать тебе новость о моей досрочке?– Да ну, Джеффри-то на стул сел, – Снейк обнажил свои акульи зубы в улыбке. – А ты словно расцвел! Весь в этих интеллигентных шмотках, важничаешь, как офисный планктон. Прям-таки помолодел. – Ты абсолютно не изменился, – ровно прогремел криво оскалившийся Боб, пренебрежительно оглядывая Джейлберда с ног до головы. Та же неуклюжая кирпичеобразная, шрамированная физиономия с темными следами выбритой щетины, то же широкое могучее тело, облаченное в толстую красную куртку, чтобы казаться внушительнее – сразу понималось, что перед тобой – завсегдатай преступного мира. Роберт Тервиллигер решительно убрал крупную пятерню бывшего сокамерника со своего плеча.– Странно, что ты здесь. Я старался пропасть. Извини, Снейк. Был искренне рад с тобой повидаться, но я тороплюсь. Поговорим как-нибудь потом: я не люблю опаздывать.

Оставив мерзко ухмыляющегося Джейлберда позади, Тервиллигер в последний момент мерцания светофорной зелени бросился на вторую сторону перекрестка, торопливо смешиваясь в городском рое проходимцев. Оборачиваться не было желания – была только надежда, что этого "как-нибудь" просто никогда не произойдет. Громила досадно присвистнул вслед, сплюнул на дорогу и неспешно удалился в другую сторону улицы.

***На объективный взгляд может показаться, что в столь хлопотливый канун Рождества музыкальное кафе "Dóchas" набьется посетителями как бочка сельдями – так рассуждал кафе-владелец еще двадцать третьего декабря, лежа в своей пуховой постели и читая, не вникая, местные новости в широченной газетенке после сытейшего ужина. Он любил помечтать, этот молодцеватый усач семнадцатого года рождения, но помечтать он любил только о чем-то, -- и это что-то непременно должно было поддаваться материализации и иметь последующее денежное значение.

Что же, вопреки его логическим умозаключениям, в кафе заходили только лишь холостяки да молодежь, задерживаясь на скудное меню вроде чашечки чая с куском сливового пирога. Это не могло не обидеть горе-прогнозера: все сегодняшнее утро вполне взрослый мужчина только и делал, что дулся, как ребенок, срывая свою злобу на всех, кто по иерархии персонала был ниже его (а ниже его, увы, были все). Наверняка так бы продолжалось до самого конца рабочего дня, и, возможно, результат разочарования рассерженного администратора настиг бы и Роберта Тервиллигера, которого нет на рабочем месте вот уже два часа, однако, к счастью, к его работодателю вовремя приходит озарение – списки забронированных заранее столиков и VIP-комнат. Списков этих было утешительно немногим больше, чем обыкновенных посетителей кафе, но вполне достаточно, чтобы ослабить капризы хозяина. Да, работодатель Боба –чрезвычайно педантичный предприниматель, но, чего хуже, бестолковости в нем было хоть отбавляй. Даже Тервиллигер удивлялся, как заведению "Dóchas" удается оставаться на уровне посещаемых в городе.В кафе Роберт планировал зайти незаметно, практически бесшумно, чтобы сразу улизнуть в комнату для персонала. Однако тщетно: он все время забывал о надверном колокольчике, выдающим с потрохами каждого, что входит и выходит. Прокляв вслух дьявольское звяканье, Тервиллигер обреченно вздохнул. Если администратор находится в зале, то у Боба нет шансов на избежание грандиозного скандала, который тот закатит у всех на виду, не моргнув и глазом. К превеликому счастью, дневная фортуна преподнесла очередной маленький подарок: старикашки там попусту не оказалось. За несколькими округлыми столиками, попивая кофе из нежноцветных чашечек со вздернутыми краями, сидели посетители; около крайнего у окна с меню возилась официантка по имени Кассандра. Завидев его, она приветственно кивнула и незаметно указала быстрыми жестами на дверь служебной. Заметно, что Кассандра была слегка взволнованна, – то ли опозданием Боба, то ли ее собственными проблемами – но Тервиллигера это мало интересовало в этот момент; служебная комната приоткрылась и из нее высунулся администратор.– Поди-ка сюда.Сайдшоу Боб нервно поправил воротник и, отстегнув одну пуговицу пальто от шеи, шагнул внутрь.

– Ты где ходил, Боб? – глухо громыхнул старик, щуря на Сайдшоу выпуклые глаза. Он был статен и подтянут, несмотря на возраст, но из-за четкого акцента кокни и непринужденности в общении с подчиненными больше напоминал фабричного рабочего, нежели уважаемого владельца кафе.

– Прости, дружище, – отвечал Тервиллигер так же глухо, чувствуя отвращение к оправданиям. – Возникли очень важные дела. Я не мог их проигнорировать.Тот хмуро кивнул и угукнул.– Дела значит. И каковы же они, дела эти?

– Супруге было нехорошо прошлым вечером. – Почему-то он сразу же вспомнил Лизу и, не задумываясь, решил защититься именно этим. – Сегодня мне нужно было остаться вместе с ней.– О, так ты женат! – Хватился старик и его злоба уничтожилась радостным смятением. Брак старик уважал и считал основной жизненной ценностью. – Почему я все еще не осведомлен об этом?

– Не приводилось случая.

– Хорошо, Боб. Сегодня я тебя прощаю. Надеюсь, подобного безобразия больше не повторится. – Администратор пригладил свою лысину шероховатой ладонью. – Иди работай. Сегодня будет три компании важных господ в люксовых комнатах, поэтому работать на улице тебе не придется. После пяти я, так уж и быть, – старик махнул рукой, – пущу тебя, ради всего святого.

– Спасибо, это и вправду то, что было мне необходимо. Сколько было сегодня посетителей?– Кот наплакал. Совсем немного.– Не страшно. Поднаберется с концом дня.

Тервиллигер, поторапливаемый кафе-владельцем, вышел из служебной, оставив там пальто и сумку с костюмом, которая, как оказалось, ему больше не понадобится. Фальшивая улыбка исчезла с его лица, как грязная клякса исчезающих чернил. Обычно подобная благосклонность сулила сверхурочную работу в будущем, поэтому Боб был мало рад такой возможности уйти сегодня пораньше.

Кассандра засеменила к Сайдшоу, ухитрившись подступить к нему так, что тот напугался от неожиданности.– Боб, зайди на кухню и отнеси заказ вон той семье за дальним столиком. – По причине занятости рук, Кассандра мотнула головой куда-то в угол помещения. – Мне нужно заняться напитками.

– Что они заказали?

– На кухне только их заказ, – сказала она и бегло оглянула Тервиллигера. – И надень фартук. Рада, что тебя не выгнали.Женщина быстро ретировалась за стойку, подтянув на руки поднос поудобнее, и мужчина взглянул в сторону заказчиков еще раз. На окруживших стол высоких стульях сидела небольшая молодая семья: некрупный отец, чертами лица производящий впечатление уступчивого и мягкого человека, не отошедшего от своей юности, нарядно одетые девочка и мальчик, наверняка еще дошкольного возраста, и их мать – копия отца, приятной наружности рыжеволосая веснушчатая женщина.

Тервиллигер долго-долго смотрел на их лёгонькое, трогательное озорство, и, вскоре, глубоко вздохнув и отвернувшись, погрузился в монотонный механизм рабочего дня.***Дружелюбный лай взволнованной собаки.

– Маленький помощник Санты, прекрати!

– И вправду, почему он разгавкался? Пустите его на улицу, иначе он не даст нам спокойно поесть.– Но, Гомерчик, ты ведь помнишь, что случилось в прошлый раз. Я не хочу снова печатать листовки и бегать по приютам в поисках собаки.

– Пес стесняет гостя.

– Не стоит выгонять это чудное животное на улицу. – Роберт Тервиллигер любезно улыбнулся мистеру Симпсону. – Помощник Санты мне не мешает.

Гомер глупо пожал плечами и, исключая всякие приличия, тут же принялся уплетать говяжий бифштекс. Июльский вечер чуть остудил летнюю жару, скосив солнце впритык к горизонту, поэтому в помещениях было уже не так душно. Это время, когда свет в комнатах еще не включают, несмотря на тусклость просвета закатного диска солнца в окнах. Тот редкий момент, когда все запоминается четче от богатства цвета оставшегося летнего дня, которое укладывается на белые подоконники и полы частных провинциальных домиков, как мимолетное наитие.

– Папа. По-моему, гостя стесняешь здесь только ты. – Лиза недовольно скрестила руки, чуть задев локтем ребро стола.

Лысоголовый папаша покосился на свою дочь с наигранным возмущением.– Но Лиз! Разве он, –Гомер ткнул вилкой в сторону огорошенного Боба, – нам кто-то чужой? Теперь он тоже Симпсон! Не так ли, Бобби?

Плутовато подмигнув Тервиллигеру, Симпсон довольно загоготал. Тот прерывисто и неловко рассмеялся в ответ.– Да, Гомер. Верно подмечено.Стройная женщина с обелиском синих волос на голове поставила на стол еще горячий пирог.

– Это на десерт. Всем приятного аппетита! – Тяжелый, хриплый голос Марджори первое время очень волновал Тервиллигера – он предполагал, что она пережила какое-то тяжелое заболевание гортани недавним временем назад, но, познакомившись с семьей Симпсонов поближе, понял, что это всего лишь генетическая данность.

Мардж несильно хлопнула по жилистой руке мужа, которую он тянул к куску пирога.– Гомерчик, пирог на десерт.Толстый мужчина жалобно заскулил, вернувшись к бифштексу. На трапезе присутствовали все члены семьи Симпсонов, кроме Барта. Он как всегда запаздывал, и порой Тервиллигер забывал, что кроме Мэгги и Лизы, у Мардж и Гомера есть еще и сын.

– Как твои дела, Боб? Тебя уже подняли в оперу? – Любые беседы за столом всегда начинала именно Марджори. Роберт Тервиллигер поправил ворот своей рубашки.

– Пока играю второстепенные роли в опереттах и клоунаде.

– Как же жаль… Твой директор тебя совсем недооценивает.

– Да, похоже твой начальник куда хуже моего, – хихикая, проговорил Гомер, внезапно вмешавшись в разговор. – Но у тебя хотя бы есть повышения…– Что насчет Лизы? Как ее успехи? – Мардж продолжила свои расспросы. Лиза поспешила опередить Боба, ответив вместо него.– Вчера мы с Бобом читали "Шильонского узника" вслух. У меня хорошая дикция."Взгляните на меня: я сед,Но не от хилости и лет;Не страх внезапный в ночь однуДо срока дал мне седину.Я сгорблен, лоб наморщен мой,Но не труды, не хлад, не зной –

Тюрьма разрушила меня."*– У талантливых танцовщиц обязательно есть глубокая предрасположенность к хорошей актерской игре. С этим проблем больше не возникает на практике. Думаю, у Лизы все получится.

– Я, конечно, далек от театра, Боб, – живо отозвался Гомер, оторвавшись от еды, – но я считаю тебя самым лучшим актером, которого я знаю… После Чарли Чаплина, конечно…– Спасибо, Гомер, – ответил Боб и радушно спохватился, подняв квадратную, длиннопалую ладонь: – Приближается август. Скоро Гершель Крастовски поставит очередную оперетту. Я посмотрю либретто, и если оно подойдет, то Лиза, возможно, сможет испробовать свои способности уже на актерской сцене.

– Это замечательно! – воскликнула миссис Симпсон. – Как же моя Лиза долго об этом мечтала, правда ведь, детка?

– Мам, не называй меня "детка", пожалуйста!Застолье продолжалось, но Тервиллигер не смог бы сказать точно, о чем они разговаривали еще. Боб помнил только досадное чувство того, как был быстротечен тот летний вечер.