Глава 6 (1/2)

Студию захлестнула легкая волна аплодисментов.В помещении держалась духота; май подходил к концу, и, несмотря на то, что температура снаружи была не такой уж и жаркой, в студии воздух до головокружения сперт и тесен. Девочка застыла в конечной позе танца. Как все балерины в детском возрасте, Лиза Симпсон мечтала о том, как очень скоро поедет домой на выходные и похвастает маме о том, что сегодняшним днем она танцевала вариацию Сванильды в присутствии господ, прибывших из незнакомого ей театра. Мардж, возможно, не поймет всей терминологии, которую Лиза ей предъявит, оживленно рассказывая про композицию своей хореографии, однако та, обычно без фальши улыбаясь подобной недетской заумности, поцелует ее в щеку и скажет: ?Ты настоящая умница, Лиза?. Будучи маленькой, Симпсон не помнит свою маму ни усталой, ни несчастной – даже несмотря на ребяческие капризы Гомера, женщина была всегда полна любви, и ею она никогда не жадничала. Лиза могла бы посвятить свой танец кому-нибудь, и этим человеком была бы только ее мать. Привычка детской привязанности к умершей родительнице настойчиво оставалась в Лизе и по сей день. О,Лизе очень ее не хватало!

Балерина бодро вытянулась на носках и оглядела незнакомцев, любезно попросившие ее станцевать. Пузатый мужчина восторженно хлопал, медленно шагая на коротких слоновьих ногах ей навстречу.– Браво, браво! Дружище Боб, а ты действительно не промах в выборе талантов!Лиза улыбнулась шире и смело шагнула к остановившемуся толстяку.

Тот оглянулся через плечо на стройного человека, стоящего позади. Он был худ и изыскан настолько, что Лизе показалось, что он являлся одним из тех пресловутых профессионалов академического балета, но, потупив взгляд вниз, на его отвратительно длинные лакированные туфли, Лиза окончательно поняла, что никакого отношения к танцам он не имеет. В целом, он был по-своему красив: волнистые волосы цвета благородных кораллов, заплетенные в причудливую форму пальмовых листьев, длинные пальцы угловатых ладоней, чрезвычайно изящная худоба. Поначалу Лизе показалось, что он был смешон, – она даже увеселено улыбнулась на одну половину своих губ, – но потом, встретившись с ним взглядом, девочка поняла: он был далек от того, чтобы быть смешным. Ах, до чего же пристальный, острый был у него взгляд, – а как он обдавал холодом и отчужденностью! Он стоял, скрестив руки на своей груди, а когда толстый к нему обратился, тут же важно отвел взгляд в его сторону и кивнул.

– Лиза, мы говорили о твоем участии в спектакле театра Крастовски, – сказал первым стоящий поодаль мистер Шпилькец, ее директор.Толстяк в смокинге поцокал языком.– Оперетте, господин директор, – укоризненно поправил его он и с кряхтением присел на корточки, как обычно делают взрослые, когда хотят поговорить с низкорослым ребенком.

– Юная леди, вы изумительно танцуете, – его формальный тон резал девочке уши, – и я здесь, чтобы предложить вам, как директор балерине, выступить на сцене моего театра.Симпсон скептично обмерила взглядом его улыбающееся лицо, наивно ожидающее детский лепет в ответ.– Выступить в театре? – заговорила она наконец, но запнулась. – Представьтесь, пожалуйста, сэр.– Мистер Крастовски.– Разве детям моих лет позволительно выступать в театре для взрослых, мсье Крастовски? – чуть резко спросила она, скрестив свои тонкие обнаженные руки. – Вы что-то недоговариваете. А как же денежное вознаграждение? Если его нет, то, по-моему, это самый что ни на есть киднэппинг с последующей эксплуатацией детского труда…Оторопевший Гершель Крастовски обескураженно замолчал. Сзади него послышался сдавленный смешок – смеялся, кажется, тот самый высокий мужчина с рыжими волосами. Смешок с каждой секундой тишины становился все заливистее и заливистее, превращаясь в безудержный хохот, и на этот раз Лиза удивленно глядела только на этого странного мужчину в черном. Он взмахнул рукой, словно что-то хлопнув в воздухе, но смеяться перестать не мог; Лиза заметила, как его лицо стало гораздо мягче, а глаза добрее, чем были до этого.

– Кончай ржать, Боб, – смущенно прошипел Гершель Крастовски.

Мужчина смахнул слезу, которую высмеял, и подошел поближе к сидящему господину с пузом.– Простите, мисье Крастовски. Вы явно забыли про контракт и...– Молчать! – Прогремел хрипловатым голосом Гершель Крастовски и снова посмотрел на Лизу, но на этот раз как на потенциальную конкуренцию в собственном превосходстве.– Все будет и… и… Вообще-то сейчас мы обсуждаем совершенно иные моменты! – взорвался господин Крастовски.– Этот дуралей, леди Симпсон, – толстяк хмуро кивнул на мужчину, которого он назвал Бобом – господин Роберт Андерданк Тервиллигер, мой блистающий актер.Он увидел, как вы танцуете, порекомендовал мне вас и уверил, что вы можете присоединиться к нашей оперетте.

Лиза поглядела на названного господина и, кивнув, почему-то оробела. Тот уже смотрел на нее, приязненно кивнув в ответ.

– Да, Лиза, – в отличии от толстого, этот обращался к ней со сверстнической простотой. – Я вижу: ты – смышлёная и смелая девочка, поэтому, я думаю, ты не ужаснешься такой ответственности, а окружение взрослой труппы тебя не смутит. Мы здесь, чтобы предложить тебе: не хочешь ли ты взять роль в нашей оперетте?

Девочка опустила светловолосую голову и прикрыла серо-голубые глаза, скрывшиеся за челкой.

Большая сцена. Волшебные огни рампы, похожие на лучи падающей звезды – такие желанные и такие дорогие, как бесконечные материнские объятия или теплые языки пламени в нише кирпичного камина. Я смотрю на вас, странники далеких краев за авансценой, а вы смотрите на меня: что вы видите, что вы чувствуете? Слышите ли вы мерцание света таких вожделенных для меня огней рампы, похожее на прозрачный звон хрустальной посуды?

Лиза нерешительно глядела на лакированный пол. От ее уверенности не осталось и следа.– Что скажешь, Лиза?– Ну… Я…Девочка блуждала глазами по темным пунктирам ламината, не силясь произнести что-то еще.

В том месте будет так много людей.

Гомер говорил Лизе, что человек не может угодить всем людям сразу: будь ты танцор или рок-звезда – обязательно будут те, кто отыщет недостатки и осудит тебя, и тогда даже миллионы похвал покажутся только лицемерной лестью.

– Погляди-ка, ты привел нашу юную леди в замешательство. Причем идея была твоя, Боб. – Крастовски ехидно хмыкнул, заметив, насколько удивленным было выражение узкого лица Сайдшоу. Вскоре его лицевые мышцы расслабились, и он стал выглядеть спокойнее, серьезнее, ледянее чем тогда, когда смеялся.

– Не будем давить на нее, Бобби. Все-таки она еще мала.Не будет другой возможности. У твоих родителей не так уж и много денег на развитие твоего таланта. Все новое всегда устрашает, но это твой шанс остаться в балетной академии подольше! Что может быть важнее…?– Мы можем дать ей времени подумать.Но я боюсь.– У нас нет времени. Мне незамедлительно нужен четкий ответ.Гершель Крастовски, пыхтя, встал иделовито поправил свой пиджак – жест, значащий, что он твердо собирается уходить. Боб стоял, не двинувшись с места.– Господин Шпилькец, имеете ли вы еще кого-нибудь достойного в вашей академии?

Симпсон бросила короткий беспомощный взгляд сначала на спину Гершеля, а потом – на высокого господина с красными волосами. Он глядел на нее тоже – понимающе, с какой-то особой многозначительностью, зная, что этой надеждой в глазах девочка просила у него, как у единственного искренне заинтересованного человека, помочь ей решиться.– Конечно. Пройдемте со мной. Симпсон, жди здесь, сейчас вернется твой преподаватель, – бросив это, Шпилькец засеменил к выходу, вместе с Гершелем Крастовски.Тервиллигер был последним, кто остался.– Ты чего-то боишься? – чуть погодя осторожно спросил он. Но она молчала, а потом, повесив снова свою маленькую голову, неопределенно покачала ей.Роберт Тервиллигер еще раз взглянул на нее, подождал, и, резко развернувшись на каблуках, неторопливо, оглядываясь, вышел из студии.Особо он раздавлен этим не был – или он решил так считать?Однако точно знал: он просто ошибся. Опыт других людей говорил ему: ?людям свойственно ошибаться?.

Директора что-то переговаривали между собой, шагая впереди него, а Боб, принужденно следуя за ними, ощущал, как его мысли безвозвратно пустеют, оставляя только осадок раздражительности от той мерзкой болтовни, которую производят эти два напыщенных индюка в деловых костюмах. Вскоре он вздохнул с угрюмым облегчением: Гершель Крастовски и мистер Шпилькец бесцеремонно зашли в какой-то другой зал. Мужчина остановился у двери, но заходить расхотел. Его присутствие было бесполезным, с какого бока не подходи, потому что ветреный господин Гершель Крастовски выбирает действия только исходя из их выгодности одному лишь себе. Поэтому он подошел к огромному окну напротив и, положив руки на пояс, равнодушно уставился на ветви постриженной изгороди, расположенной снаружи. И какая была Роберту разница, кого они выберут? Его дело это, захлопнув пасть, сыграть пантомиму, чтобы потом, полгода спустя, смочь наконец открыть эту пасть и спеть глумливо мадригал обо всех, кто притеснял его и недооценивал…

Сердце Тервиллигера вдруг вздрогнуло.

?Что же будет с этой девочкой??И он поглядел куда-то в направлении левого крыла коридора.?Этот талантливый ребенок останется второстепенным планом из-за большой нерешительности,? – ответил Роберт самому себе.Неужели ей суждено вечно быть в кордебалете, когда она может исполнять главные партии посредством своего таланта в далеком будущем? Суждено только из-за того, что не может решиться самостоятельно сейчас?

Его нога сделала шаг, и он медленно направился обратно, в ту студию, которую только что решительно покинул. Нельзя давать надежды, чтобы потом их тут же разбить своим равнодушием. Ладонь Тервиллигера не дрогнула; мужчина потянулся к круглой ручке двери и повернул ее с еле слышным щелчком. Когда он зашел внутрь, ему предстала та картина, которую он и ожидал увидеть: щуплая девочка сидела на низкой скамеечке, уткнув свое лицо в скрещенные на коленях руки. Роберт беззвучно подошел к зеркалу и присел рядом.

– Кто здесь? – ее голос звучал подавленно, но четко.

– Роберт Тервиллигер.

Девочка не изменила своей позы.

– Вы пришли меня уговаривать?– Если бы. Уговаривать поздно. В соседней студии уже происходят пробы.

Тервиллигер сгорбился и подпер руку, положив подбородок на ладонь. Задумчиво смолкнув на считанные минуты, Роберт необдуманно спросил:– Сколько тебе лет?

– Десять. – Лиза поджала ноги.– А мне сказали, что тебе восемь, – Роберт почесал свою щеку и хмыкнул, – до чего же безответственный у вас директор. Указать в досье неверный возраст. Мракобесие.Девочка не отвечала. Повисло молчание, и Тервиллигер отвел взгляд.– Зачем вы пришли?– Не знаю, – честно ответил он. – Мне скучно наблюдать за пробами в той студии, поэтому я решил вернуться и подождать твоего педагога.– Скучно? – она неторопливо подняла голову с рук, но снова уставилась в пол. – Значит, вы тоже скучали, когда я танцевала, да?– Отнюдь нет.

Симпсон вздохнула.– Видите ли, сэр: моя мама отдала меня в балетную школу в раннем возрасте, когда мне впервые очень понравится балет. Но я училась всего пять лет и, знаете ли, растяжка у меня все еще недостаточная, да и некоторые па я выполняю совсем не так, как хотелось бы мне… В общем-то, я никогда не выступала в спектаклях. А уж тем более в основных партиях. Совсем.

Роберт обернулся на Лизу и обнаружил, что она тоже исподлобья глядит на него. Ее губы подрагивали и он понял, что девочка с трудом сдерживает себя, чтобы не заплакать.– Вы предлагаете мне роль в оперетте, где нужен не только танец, но и голос, и актерское мастерство. А я не могу. Я боюсь, мистер Тервиллигер. Я очень хочу, но очень боюсь разочаровать себя, родителей и публику, перед которой мне предстоит выступать. Особенно родителей. Они очень много платят за мои балетные уроки. Им может не хватить. Мне кажется, что я плоха во всем.По бледной щечке проскользнула слезинка, которую Лиза тотчас грубо вытерла оголенным предплечьем.– Извините.

Рыжеволосый мужчина задумчиво потер висок большим пальцем правой руки, внимая наступившей тишине.– Это мне знакомо. Я тебя понимаю, – прошептал Роберт, пару раз кивнув. – Скажи мне: ты правда хочешь выступить?– Очень. Страсть как хочется, – пробурчала она, прикрыв глаза. – Но боюсь.– В таком случае у меня есть решение. – Роберт повернулся к ней лицом. – Гершель Крастовски все равно организовывает оперетты каждые три-четыре месяца. Не бойся, нет ничего страшного. Ты не упустила свой шанс. Тебя можно взять на следующий раз.

– А есть ли в этом смысл? Я ведь не актриса. Я даже стихи с трудом учу, не говоря уже о ролях.– Я помогу тебе в этом. Я люблю помогать. Я буду твоим репетитором. – Тервиллигер подмигнул ей. – Думаю, что это не составит у тебя труда.– Мои родители не смогут заплатить вам за репетиторство.– Да? Хм. – Роберт раздумчиво потер длинным указательным пальцем подбородок, а потом щелкнул. – Хорошо. В плату за мое репетиторство я буду заниматься с тобой итальянским языком. Считаю это выгодной сделкой – из-за большой мороки. Я давно не мучил детей европейскими языками.– Вы знаете итальянский?

– Сome il palmo della mia mano.* Где ты живешь, Лиза?

– В Спрингфилде. Я приезжаю туда на каникулах и выходных.– Удачное совпадение. Я уж собирался переезжать на съемную квартиру туда, потому что нью-йоркская суматоха рушит мое здоровье под корень. Поговори с родителями и позвони мне, как только решишь. Вот мой номер. – Тервиллигер протянул ей листок, на котором он только что торопливо записал цифры. – Я проведу в Нью-Йорке только эту неделю, поэтому не затягивай со звонком, так как потом я съезжаю.– Хорошо, – Лиза радостно улыбнулась, обнажая маленькие зубы, – спасибо вам.Роберт Тервиллигер облегченно улыбнулся в ответ.– Не расстраивайся. В любой проблеме можно найти лазейку.

***Быть женатым у клоуна Сайдшоу Боба, целеустремленного педанта с самых пеленок, в планы не входило никогда. Подобно многим молодым американским мужчинам пятидесятых или шестидесятых годов, Тервиллигер считал брак добровольным тюремным заточением (а позже, это пророческое сравнение будет становиться для него все более и более ироничным). После тридцати, может быть, у него и появлялись мысли о том, чтобы жениться на какой-нибудь низкорослой девушке, которая могла бы быть его точной женской копией в духовном и интеллектуальном смыслах – однако эти мысли были малочисленны, а такие копии, увы, являлись лишь большой редкостью.Нет, несомненно –ощущать любовь он умел, а контролировать ее он умел даже лучше, чем ощущать. Тервиллигер любил многих девушек, и каждую он любил так, будто делал это впервые. Не исключено, что в этой сфере Роберт был крайне противоречивой особой. Да, он был до невозможности нежен и внимателен, – этим романтическим набором он, собственно, и привлекал противоположный пол к себе – но с течением времени, Тервиллигер неосознанно становился все сдержаннее и сдержаннее в проявлениях своей любви, будто бы экономил на ней и тем самым делал женщину, которую любил, зависимой от тех нежностей, которые он так заботливо ей преподносил в недалеком прошлом. Никто не задерживался с этим человеком дольше четырех месяцев, но это едва ли его расстраивало.На Франческо Вендетто Роберт женился незадолго до того, как Барт вдруг решил его уничтожить. Они были удивительно идеальной любящей парой: она – красивая дочь художника-декоратора в театре Крастовски, в меру образованная и просвещенная, всего на десять лет младше его, а он – начинающий актер, играющий на скрипке, будущее которого просто без споров предрешалось только лишь самым успешным образом. Невзирая на то, что их роман был крайне краток и нереалистично стремителен, Роберт по-настоящему потерял рассудок, влюбившись в Франческо, в итальянскую девушку, с которой он решил незамедлительно разделить свою торжественную жизнь. Больше ему ничего не было нужно. Даже когда ее темные глаза заполонили крупные бусины горьких слез, а смуглое лицо скривилось в ненависти и отвращении к Сайдшоу, отчаянно схватившего ее за запястье, которое она тотчас отдернула – он не мог перестать любить свою жену и первые месяцы тюремного заключения теплил надежду на то, что найдет ее и они вместе уедут в Италию, как и планировали когда-то…Жаль, что это тоже было лишь неосуществимойутопией.Жениться на Лизе Симпсон было еще страннее, чем жениться на Франческо; Тервиллигер не мог отделаться от навязчивого ощущения, что женился на собственной дочери, пусть даже если этот брак и был ухищренной фикцией. Если его бывшей жене было двадцать шесть лет, когда Роберт расписался с ней, то Лизе, к ужасу бывшего уголовника, недавно исполнилось всего двадцать. В глубокой древности это было бы самым аморальным из всего, что можно только вообразить – жениться на молодой девушке, которую когда-то давно, еще ребенком, опекал.Терзания терзаниями, а жизнь продолжала свое скучное тление. Дни тянулись неделями и настал декабрь: бездомные музыканты надевали костюмы Санты-Клауса и играли на улицах предрождественские ?Омелу и Остролист? или ?Пусть идет снег?. Лиза и Роберт не разговаривали о прошлом с того дня, когда они расписались. Уходя рано утром на работу, Тервиллигер, уже одетый и в ботинках, всегда оставлял ей одну из своих перевезенных книг на тумбе, рядом с подносом из скудного количества зачастую невкусной пищи. Как правило, сюжетом этих книг было что-то легкое, жизнеутверждающее, вроде ?Вина из одуванчиков? или ?Поллианны? – так как возвращать позывы к жизни Тервиллигер напрямую не умел, делал он это только посредством литературы. Эта практика имела свои плоды: к его радости, несколькими днями позже, Симпсон наконец согласилась пробовать ходить заново.– Господин Тервиллигер?Положив деревянную доску для резки на письменный стол, Тервиллигер увлеченно нарезал хлеб.– Да? – Роберт слегка качнул головой, чтобы отбросить патлатый локон прочь с глаз в сторону.

Симпсон стеснительно приулыбнулась, сложив свои тонкопалые ручки перед собой на одеяле.

– Могу ли я принять душ сейчас? – она почесала ногтем костяшку правой кисти.– Конечно. – Роберт Тервиллигер положил нож и развернулся, хлопнув плоским каблуком ботинка. – Ужин еще не готов, поэтому я могу тебя довести.– Спасибо.