Глава 6 (2/2)

Рыжеволосый мужчина вытер ладони друг о друга, шагнул к кровати и наклонился к Лизе, неловко откинувшей одеяло к краю. С помощью рук, девушка, не мешкаясь, поставила свои нефункционирующие голые ноги перпендикулярно полу и, усадив себя на грани койки, протянула руку к длинной шее Роберта Тервиллигера. Она вдруг заметила, как тот долго не мог оторвать взгляда от ее обнаженных щиколоток.– Постой, – прошептал он и, вздохнув, потянулся к нижнему ящику тумбы. Открыв его, Тервиллигер тщательно повозился в содержимом и в итоге отыскал большие вязанные носки: черные, связанные толстой меланжевой пряжей, и ничуть не стоптанные – кажется, их никто не носил до этого.– Надень это. – Тервиллигер присел на корточки и необдуманно поднял ее стопу, чтобы вдеть ее в носок.– Пол грязный и слишком холодный. Мне все равно на то, что ты их не чувствуешь – мне больно смотреть на то, как ты лежишь с голыми ногами в такую холодину.

Девушка благодарно кивнула, грустно улыбнувшись.Она овила его шею; Роберт обхватил ее пояс, захватив попутно свесившуюся с линии его плеч кисть Лизы.– Можешь согнуть ногу? Попробуй. – Дабы помочь ей сохранить равновесие, Тервиллигер взял ее за талию крепче.Душевая в этом доме находилась на нижнем этаже, в месте, где располагалась скрипучая лестница и комната старухи Олсон, но только с другой стороны – ровно тридцать два шага от кровати до двери душевой. Когда Симпсон вставала, осторожно придерживаемая Робертом Тервиллигером, она чувствовала какую-то тяжесть, врезающуюся в ее пятки и, наверное, это было хорошим признаком того, что минимальная чувствительность ее нижних конечностей все еще при ней. Однако же, когда дело подходило к передвижению, Лиза тотчас падала духом – шагнуть у нее не получалось совершенно, как бы сильно она этого не хотела.– Не могу… – ответила она упавшим голосом.Роберт Тервиллигер еще раз поглядел на бледные ноги, торчащие из длинной юбки ночной сорочки, и наконец ободрительно сверкнул зелеными глазами на макушку ее головы.– Ничего. У нас много времени, – шепнув это в ответ, Тервиллигер присел и, обвив спину одной рукой и просунув под подколенные ямки ее ног вторую, поднял ее. Девушка положила локоть на его плечо и сжала ладонь, находящуюся за его затылком, в кулак.

– У тебя дрожат ноги иногда, когда ты спишь. – Негромко сказал Боб, неширокими шагами подступая к вешалке. – Не беспокойся о ревматизме. Глупо здесь подозревать именно его. Возьми это.Лиза повернула голову в ту сторону, в которую Тервиллигер кивнул. На толстом, изогнутом крючке мирно висела небольшая тряпичная сумка, к ручке которой Лиза могла с легкостью дотянуться.– Там мыло, зубная паста и щетка. – Проследив глазами за однозначными движениями Симпсон, он ненароком встретился с ней взглядом. – Все жильцы уже в своих комнатах, поэтому тебе никто не помешает.Лиза была полна внимания, и Боб узнавал этот особенный для него взгляд, который родился когда-то очень давно, в той светлой балетной студии, ставшей главной точкой отсчета к коренному перелому его удавшейся судьбы. Как же быстро завоевывал он к себе доверие остальных, только вообразить бы! Такая жертвенная забота крайне редка в мире, в котором Тервиллигер жил и, казалось бы, она должна была вызывать хоть какие-то подозрения на его счет, но Лиза почему-то никак не забывала того, что он – ее первый учитель и ее главный путеводец. Это его удивляло. Это уж точно не оставляло никакого другого выбора.

Тервиллигер усадил ее на пол около входа в душевую. Открывая дверь, он о чем-то тяжело бормотал себе под нос, а потом, вздохнув, поднял стесненную Лизу опять на руки. Симпсон заметила эту смертную усталость в его лице, которая снова вызвала в ней вспышку какой-то странной вины. Девушка как-то ненароком наткнулась на мысль о своем старшем брате.

– Я все еще не понимаю вас. – Сказала она неожиданно, в момент, когда Сайдшоу Боб посадил ее в круглую ванну поближе к крану. Мужчина вскинул брови и присел около нее, не обрывая между ними зрительного контакта.– О чем ты? – Его голос стал более четким чем был до этого.– Вы делаете все, о чем я вас попрошу. Окружаете меня заботой… Смотря на ваше прошлое, боишься предположить, что вы сохранили свою человечность. Это удивляет меня.

Боб положил руку на изогнутый край холодного чугуна эмалированной ванны, вытянув свои пальцы так, словно хотел схватить Лизу за плечо. Он выглядел оскорбленным.

– Удивляет? Ты говоришь так, будто я тебе ничего не должен, – его бархатный голос снижался и становился все более и более монотонным. – Ты забываешь. Разве я – не тот негодяй, изнасиловавший твоего брата?Тервиллигер грубо схватил ее ладонь и некрепко сжал. В ушах Лизы Симпсон застучало. Все померкло. С каждым стуком сердца она медленно ощущала, как ее помертвевшая от страха душа предательски покидает дрожащее тело. Сайдшоу Боб смотрел. Спокойно склонил голову набок. Улыбнулся, не без оскала. И тихо прошептал, ответив на ее вопросительный вопрос:– Я люблю отрабатывать долги. Очень не люблю незаконченные дела. Лиза, ты думаешь, что я – дурак?Думаешь я сохраню христианскую человечность после всего, что со мной произошло?

Лиза задыхалась под тяжестью этого стеклянного, полунасмешливого тона.

– Я-я…

– Довольно. Всему есть свой предел.

Мужчина отпустил ее руку, поставил сумку ей на колени и встал.– Я вернусь в комнату на несколько минут, чтобы проследить за кастрюлей на плите.Он оставил Лизу наедине с собой. Первое, что она услышала – то, как Сайдшоу Боб запер душевую на ключ, а потом – его зловещие удаляющиеся шаги наверх по лестнице: ?топ, топ, топ?.Девушка выдохнула, но горестный комок в ее горле никак не отступал. Снимая с себя бежевую ночнушку, которая осталась у нее еще со времен, когда она заканчивала балетную академию в девятнадцать лет, девушка не сразу поняла, что плачет. Ее большие глаза наполнились слезами, а лицо подрагивалось, искажаясь то ли в испуге, то ли в какой-то бессильной злобе. Крупные капли слез, стекавшие по ее щекам, Симпсон смахивать не смела –девушка не хотела даже и знать об их существовании.Она повернула круглую ручку крана в сторону и ее укрыл теплый завес воды.

***Взбешенный Тервиллигер закрыл газ и отвернулся, накрыв исхудалое лицо всей своей ладонью. Он смотрел сквозь щель, образовавшуюся из своих безобразно длинных, безобразно бледных пальцев, и старался думать обо всем, кроме того, что произошло внизу. С ежедневного заработка в четыре доллара шестьдесят четыре цента следовало бы расщедриться на семьдесят четыре цента, чтобы купить аспирин. Декабрь становился все более и более морозным в утреннюю темень, среди которой Роберт слепо был вынужден "прогуливаться по работе". Не имея при себе ни малейшего минимума спиртного, которое лживо согревало его и подавляло внимательность к своей жизни на время, Сайдшоу часто мерз, а его конечности ныли и изламывались на части от повысившейся температуры по вечерам. Такие разгулы по студеной метели были серьезным риском пасть с пневмонией.Не думай о Барте. Не думай об этом малолетнем ублюдке. Вспомни. Вспомни наконец, что случилось в тот день. Вспомни: ты ничего не делал. Да смог бы ты вообще сделать что-то подобное?Нет. Лучше алпразолам. Он же продается без рецепта?

Роберт сомкнул пальцы и щель закрылась. За окном гнила темнота. За стенами этого дома, он слышал точно, как агонически вопила владычица-метель.

***Когда Боб вернулся за Лизой в душевую, чтобы отнести ее назад в комнату, каждый из них уже решил вообразить себе, будто бы ничего страшного до этого момента не происходило; они оба предпочли извиниться перед друг другом без всяких лишних слов, ограничась своими мыслями и внушением того, что были друг другом прощены. Их последующую повседневность ничто больше не всколыхнуло, и Лиза снова заняла свое привычное место на кровати; молчавший мужчина постелил на ее ноги плотное хлопчатобумажное полотенце, дабы не испачкать одеяло поставленным вскоре подносом, а затем уселся за письменный стол, надел очки на нос и погрузился в переводы – сущая фортуна, позволившая ему зарабатывать два доллара за пятьдесят английских страниц какого-то итальянского бульварного романа.

Глядя на его спину и на локоть правой руки, которая двигалась, пока он что-то записывал в блокноте со словаря, успокоившаяся балерина поняла, что Боб собирается наказать ее посредством своего настойчивого молчания. Девушка хлопнула ресницами и, опустив глаза вниз, положила руки на свободный кусок одеяла перед деревянным подносом. Сайдшоу Боб отложил ручку, взял раскрытый итальянский текст в руки и откинулся на спинку стула, положив ногу на ногу.

– Che cosa stai traduce, signor Terwilliger*? – услышав то ли смягчившийся, то ли ослабленный голос Лизы, злость Боба окончательно рассеялась.– Schifezza*, – ответил он.И эта маленькая комната опять наполнилась молчанием. На улице все еще бушевали ветры, разгонявшие падающие клоки больших снежинок. Сегодня в доме было уютнее обыкновенного: на нижнем этаже Боб помог другим квартирантам затопить кирпичный камин, и его тепло, слава богу, достигало второй этаж. Симпсон очень часто вспоминала предрождественские ночи в шестидесятых, когда в их огромном доме стояла наряженная елка, усыпанная блеском разных форм стеклянных игрушек и разноцветной мишуры, в зале – большой стол, перенесенный из кухни и загроможденный наивкуснейшим ужином, а еще много-много людей: тетя Сельма и тетя Пэтти, бабушка Жаклин, мистер Ленни Леонард и его друг мистер Карлтон Карлсон, шеф Виггам вместе со своей женой и сыном, дядя Апу, Фландерсы – в их доме собиралось так много людей, что Лиза и не сможет вспомнить сейчас их всех до единого. Вот мелькает серая картинка выпуклого экрана огромного телевизора на ножках, вот улыбается ее четырнадцатилетний брат Барт, распаковывающий свои подарки, стоя на коленях, – тогда он еще носил те мальчишеские черные гольфы, – перед ветвями, пахнущими душистыми еловыми маслами, вот мимолетные объятия папы с мамой – видно, как на вытянутой руке, словно это было еще вчера. Даже господин Тервиллигер, одиноко стоящий около их эркерного окна со снифтером в его бесподобно изысканной руке и задумчиво глядящий на ночной снегопад – он тоже был там, и она знала, что подойдет к нему, и они о чем-то непременно поговорят...Симпсон закрыла свои глаза. Они о чем-то уж непременно поговорят.– Помните, господин Тервиллигер, как вы спросили у меня о Барте?

Тервиллигер застыл с книгой в руках.– Помню.– Вы хотите послушать? Я расскажу, – тихо сказала она. – Мне нужно кому-нибудь это рассказать.Девушка приподнялась на подушке чуть повыше.– Барт стал моим опекуном после смерти матери и отца. Ему исполнилось на тот момент девятнадцать лет, законы позволяли ему это сделать. Он понял свою ответственность почти сразу. Мне не очень хотелось в детский дом.

Боб хладнокровно слушал.– Все было стабильно. Барт продолжал работать на фабрике и давать мне небольшие выручки на уроки танцев, которые я откладывала к дате оплаты каждый месяц. Я взяла в академии сокращенную программу обучения и ушла из общежития, чтобы не оставлять его в одиночестве в нашем пустынном доме. Я хваталась за любые способы подработать, на которые была способна: переводила, писала, убирала дома, нанималась нянькой. Вы ведь знаете меня и мои способности. Я могу многое. Все было равноправно. Я не скажу, что сидела у своего старшего брата на шее.Симпсон смотрела на поднос с едой, вспоминая, и ее бормотание становилось все откровеннее и откровеннее.

– Долг не был погашен. Поэтому преследования не прекратились – это очевидно. Сначала были дни, когда мятые конверты с угрозами находились прямо на крыльце, – знаете, господин Тервиллигер, они никогда не кидали их в почтовый ящик. Затем – выпотрошенный труп нашей кошки, который я обнаружила подвешенным на крыше террасы около двери. Барт в непередаваемом ужасе прибегал домой после смены, боясь застать меня мертвой. И как он держался? И почему полиция была бесполезна? Наверное нас преследовал некто очень серьезный. Было опасно оставаться там, но куда девятнадцатилетний парень со средним образованием и его сестра, еще школьница, без всякого гроша в кармане, могли податься?

Она подняла глаза и встретилась с Робертом взглядом. В какой момент он развернулся к ней?– Барт нашел их логово. Или они нашли его – я не знаю. Единственным выходом, как он считал, (а он был очень поспешен), было попроситься отработать этот долг – возможно тогда они бы и смогли оставить нас в покое. И они согласились. И дали ему работу. Транспортировать наркотики. Барт как раз оканчивал автошколу еще при жизни родителей: папа очень хотел, чтобы его сын умел водить. Помню, как он планировал купить ему джип шестьдесят третьего года выпуска на восемнадцатилетие, взяв деньги в кредит... Я не знаю, что именно транспортировалось. То ли героин, то ли пресловутую "кислоту", которой баловалась несчастная молодежь моего возраста – этого я не помню, я не хочу помнить этих подробностей, просто поверьте на слово. Я была слишком юна, чтобы понять, что происходит; я думала, что Барт просто нашел золотую жилу, –вы же помните, как он был проворен во всем, к чему бы не прикасался. С того момента мы больше не жили впроголодь, а на танцы я ходила регулярно – Барт продолжал платить за мои уроки. Я правда не подозревала, или, может быть, не хотела подозревать. Я настолько устала от поисков подвоха, что решила жить так, как заблагорассудится этому проклятому течению.

Тервиллигер медленно отложил книгу на край стола. – Может через год, два, когда я была близка к совершеннолетию, становилось заметнее то, что с Бартом что-то происходит. Утром он уходил свежим и здравомыслящим парнем, а ночью он возвращался… совершенно чужим. Он был тот же: лицо, руки, ноги – мой брат. Но взглянув в его глаза… Словно черные дыры на небе… Это был не Барт. Я помню, как он твердил мне, что окровавленное тело нашего отца все еще лежит на диване, и по ночам заходил ко мне в комнату и спрашивал, когда его вынесут из дома и наконец сожгут. Это не было единожды. "Лиза, ты гниешь,"–и он захихикал. Такие пустые глаза. Лежит на кресле, словно тряпичная кукла. Воняет табаком. Даже губы едва шевелятся."Малышу Дайди нравится эта вонь, он просто в восторге от всякой гадости, которую производит человеческое тело!" – его лицо тут же исказило страшное детское изумление и подозрительный гнев. "Все гниет… Слышишь? О, Христос! Неси молоток! Черви! Вот же незадача! Кто-то пронес в наш дом червей. Не ты ли забыла запереть дверь? Дура! Прошмандовка. Теперь они здесь. Знаешь ли ты, какие у них технологии? Они до нас доберутся через запертую дверь. У них – сыворотка! Лаборатория под Винтеном. Я сам видел. Они проходят сквозь стены. Они все подстроили. Нас хотят протащить на конец голубого автобуса. Будто бы мы там нужны? Хватай молоток!"– И он швырял меня в стену. "Расплющь личинки, сейчас же, стерва! Твоя вина–ты забыла запереть дверь! Расплющь мух!" – Он упал на пол и истерично захохотал.

– Почему ты рассказываешь мне все это, Лиза?Девушка, чувствуя себя прокаженной, опустила голову.–Я знаю, что вы ничего не сделали тогда и знаю то, что вас наказали без преступления. Я глупа. Я разочаровалась в вас сначала, когда узнала о причинах вашего ареста и возненавидела еще больше, когда вы пришли в наш дом, сбежав из тюрьмы, чтобы убить Барта – это правда, я не стану лгать. Поймите, поставьте себя на мое место. Это естественная реакция. Но однажды, в день, когда все было почти кончено, то, что осталось от моего брата, поведало мне всю правду. Я помню, что в доме было очень холодно, и я укрылась меховым пледом с комнаты матери. Он сидел в кресле. Долго молчал, смотря в потолок. А потом вдруг – спросил меня: "Лиза, а ты помнишь своего сверхначитанного клоуна, который постоянно вился в нашем доме? Как давно его здесь не было. Даже тоска плющит. Он еще постоянно делал мне замечания: "Барт, не делай то, Барт не делай сё"... Какой же достойный был кретин. Читает, наверняка, свои стишки всяким пидорасам в камере за тарелку супа... Так вот, хочу тебе признаться," – он залился смехом, – "в самом деле, единственное место, куда он меня жестко трахал – громенная дыра в моих мозгах!"Роберт Тервиллигер терял самообладание. Он сидел в тюрьме восемь лет, – он наконец это вспомнил, – и все из-за мальчишки, который оговорил его только по причине собственной антипатии к нему? Боб вонзился ногтями в спинку стула и был на грани того, чтобы вскочить и…

– Простите меня, господин Тервиллигер. Я правда очень люблю вас, хоть и сохраняю несправедливую привычку питать к вам ненависть. В моих детских воспоминаниях вы были одним из важнейших образов. Кто, как не вы подарили бы мне все это? Не пришли бы вы тогда – я бы больше не увидела балет. У моих родителей не было денег на это. У нас с вами одинаковые амбиции. Я бы умерла раньше в простом быте. Вы подарили мне сцену. Вы со мной занимались. Я не могу вас ненавидеть. Я не хочу вас ненавидеть. – Ее голос задрожал и одной рукой она накрыла свой лоб, а другой – рот.– Вы с Бартом уничтожили собственную жизнь из-за меня. Если бы только я тогда согласилась уйти в детский дом... Он не стал бы наркоманом и жил бы сейчас по-другому! А я сохраняю привычку… – Она глубоко всхлипнула, задержав дыхание, чтобы предотвратить истерику. – Двадцать лет вы стремились и достигли… а потом потеряли – и все из-за меня. – Попытка остановить рыдание была тщетной, и она тяжело всхлипнула во-второй раз, закрыв свое лицо полностью. – И все из-за меня. Мне трудно жить с этой виной. Зачем вы меня спасли, господин Тервиллигер?Роберт подошел к Лизе, неторопливо отложил этот поднос на пол, присел на кровать рядом и заключил захлебывающуюся в своих слезах девочку в легкие объятия. Он был гораздо выше ее, и Лиза привыкла к этому; его рука нежно поглаживала ее затылок, а снаружи было так тихо, что можно было услышать изобилие музыки, которой не существовало. Плач усиливался и становился настолько устрашающим, что у Боба разболелось сердце.– Тише, тише, – он ласково укачивал ее, неосмысленно прижав белокурую голову именно к левому плечу и сжав зубы от схватки сердечной боли. – Перестань говорить такое. В этом никто не был виноват. Таковы случайные обстоятельства.

– Я так хочу умереть.

–Я не смогу жить нормально дальше, зная, что ты мертва, Лиза. Я в конце концов нашел тебя. Я ведь тоже человек, я… Я же не…–Боб сглотнул и, когда жжение разветвилось с еще большей силой, сморщился, но закончил:–…хладнокровное чудовище.Девушка немного стихла, буквально обмякнув в кольце его рук.

– Лиза, посмотри на меня.Боб отпустил ее и убедительно взглянул в ее покрасневшие глаза. Симпсон икала и, приоткрыв рот, пыталась не смотреть на него в ответ.

– Ты встанешь на ноги, и мы с тобой вернемся в театр.

Утирая ее слезы костяшками пальцев, Тервиллигер прилагал немыслимое усилие, чтобы не зашипеть от разрастающейся боли в грудной клетке, сравнить которую можно было, наверное, только с болью от закалывания ножом.– Разве ты не помнишь? Я всегда держал слово. Я обещаю тебе: ты будешь примой театра, и тобой будут восхищаться миллионы людей со всех уголков этой планеты. И ты забудешь все это. Ты все забудешь.И тогда Лиза наконец увидела его физические страдания.– Г-господин Тервиллигер, в-вам плохо?

Боб мягко погладил ее плечи и утешительно улыбнулся с небольшой кривизной. В груди что-то екнуло, и боль преобразилась из острой в ноющую.

– Нет. Все в порядке. В висок ударило. Уже проходит. – Насчет последнего Тервиллигер не врал, боль и вправду медленно утихала. – Все будет хорошо. Все временно.

Боб встал с кровати и почувствовал, как его коленки дрожат; он сделал шаг в сторону стола, но остановился, когда женская рука схватила его за запястье.

– П-полежите, мистер Тервиллигер, – срывающийся голос Лизы был каким-то обеспокоенным, и бывшего заключенного окутало какое-то странное чувство дежавю. Он тускло обернулся, когда девушка легонько потянула его руку на себя.

–Вы т-так долго спали н-на том матрасе на кухне, – глупо посмеиваясь и заговариваясь, сказала она и неуклюже взбила соседнюю подушку, – ложитесь здесь, рядом. Отдохните н-немного. В конце к-концов мы с вами не ч-ч-чужие люди.Тервиллигер хотел упрямо отказать, поклявшись Богу, что никогда не ляжет с ней в одну постель ни при каких условиях. Однако слабость так сильно затуманила ему мысли, что он почему-то забыл обо всем, о чем клялся.

А тишина на улице в самом-то деле не была его гипнагогической галлюцинацией. Вьюга и впрямь улеглась, оставив после себя пласты белоснежного снега на тротуарах и стриженных газонах. Но Боба беспокоило кое-что еще.

Кто же играет на саксофоне в столь запоздалый час?