Глава 5 (1/2)
Любой день жизни Роберта Андерданка Тервиллигера в обязательном порядке содержал вечерний сеанс с какой-нибудь толстенной книгой, в которой нельзя было достичь абсолютного конца. В то время, когда люди выбирали короткую прозу, приводя великий афоризм Шекспира "краткость — сестра таланта" в качестве жалкой аргументации своего выбора, Сайдшоу Боб поглощал чтиво куда посерьезнее трёхсот страниц.
Детство он отдавал старому английскому, шотландскому и ирландскому фольклору. Мама Джудит, и, соответственно, бабушка Боба, была родом из Великобритании, и, нося в себе гэльские корни, она бережно хранила эти чудесные сказки у себя в комнате, чтя таким образом свое прошлое и прошлое своих предков. За весь этот период, его мать ни разу не позволила поставить их на полку в детской комнате Бобби, поэтому чтение сказок у него по-прежнему ассоциировалось с цепочкой "взял - прочитал - поставил на место" — мания порядка, с давлением привитая ему матерью. Временами позже, когда Вторая Мировая была окончена, и в мире наступила холодная война, Роберта начала привлекать поэзия. Помимо классики англо-французского стихотворения, вроде Джорджа Байрона или Артюра Рембо, юноша читал переводы русской поэзии "золотого века" вроде Тютчева или Лермонтова, из чистого интереса, коего у него было предостаточно."Холодная война не живет в искусстве", —подумал он вдруг однажды, чувствуя, что будто находится в противоположном направлении течения, — "а если живёт — то это не искусство, а аппарат пропаганды взаимного уничтожения".
С потоком жизни он переходил из одной области познания в другую. Из поэзии он переходил в прозу, из философии в психологию, из живописи в политологию – его ум голодал, требуя больше информации, и с этим идефиксом смысл жизни укреплялся сильнее.Если когда-то очень давно этот человек читал Ницше и Набокова, а в толковых словарях он глазами искал многосложные слова, оканчивавшиеся на –изм, то сейчас, ни к чему иному, кроме газеты он и притронуться не мог; а сладострастными словами, которые так сильно его волновали, являлись только ?требуется работник? на обратной странице газетных объявлений.
Тервиллигер просидел за письменным столом около пяти часов тем неопределенным вечером. Лиза спала; он не хотел ее будить и поэтому отодвинул пожелтевший корпус лампы так, чтобы та не отражала свет от стены к кровати. Газеты ютились в углу стола: Боб пересмотрел уже десять разных газет в поисках объявлений о вакансиях на работу и нашел то ли четыре, то ли пять номеров подходящих работодателей. Рядом с ним стояла бутылка дешевой водки, которую он припрятал еще до спасения Лизы – в ней уже не было половины, и он точно знал, что даже продолжив хлебать это пойло и корчась при этом, как подлый мим, опьянеть в достаточной мере он не сможет. Сайдшоу поправил очки на носу и оглянулся на Симпсон. Девушка мирно спала на спине под двумя одеялами. Дом отапливался очень редко, так как на него приходился только один камин на первом этаже, а ноябрьские холода просачивались сквозь щели неоштукатуренных стен, как иголки чрез материю.Ее светлые короткие волосы очеркивали впадины драпировки на подушке, а изгиб губ почему-то беспокойно подрагивал во сне, будто бы она немо говорила о чем-то во сне.
Непривычно взрослая.
Тервиллигер залил свой желудок водкой из горла бутылки, скривился, но пристального взгляда не убрал.
Сколько же ей лет сейчас?
Она была вдвое младше его. Значит, сейчас ей не больше двадцати двух...
Из уст Лизы все еще доносился какой-то неясный шепот. Любопытство взяло верх, и Боб тихонько прокрался к кровати, опасаясь разбудить девушку тупым стуком подошвы ботинок. Какое-то странное, неотчетливое стрекотание повторяющихся букв. Настолько тихое, что Бобу показалось, что у него белая горячка. Он наклонился к ней, чтобы убедиться, что это не звуковая галлюцинация.
?Мама… мама…?
Ох, Лиза, моя бедная Лиза, моя потерянная маленькая девочка!
Почему ты такая бледная, Лиза, ты замерзла? – позволь мне завязать тебе шарф. А ты прощаешься со своим отцом, прежде чем подойти ко мне. Тервиллигер мягко коснулся ее щеки острыми подушечками его длинных пальцев. Лучше бы я и не пришел в тот день туда, в твою балетную школу, Лиза, лучше бы ты отчаялась всем своим детским сердцем и никогда больше не смела танцевать. Твоя жизнь могла бы быть другой, не взяв бы я тебя с собой.Ты стала такой красивой в то время, когда меня временно не стало существовать. Ты шепчешь, и тело твое обернуто такой белесой кожей: "Мама... мама...", а я понимаю, как сильно я хочу поцеловать тебя.Омрачение ли тянет меня сейчас к твоему нежному рту?
Он пришел в себя только тогда, когда Лиза вдруг ни с того ни с сего залилась кашлем. Роберт Андерданк испуганно попятился назад и рухнул обратно на стул. Закончив кашлять, Симпсон смолкла и снова впала в сон. Рыжеволосый мужчина тяжело дышал, приходя в себя после нахлынувшего порыва, и вдруг огрел себя пощечиной. ?Что ты творишь, старый ты алкоголик. Ты ведь помнишь ее совсем еще ребенком!? Протерев свое изумленное лицо от пота, он понял, что больше никогда не будет недооценивать дешевое спиртное. Да и вовсе: лучше ему больше не выпивать.
***Если бы это было лето, то сейчас непременно запели бы птицы за окном. Очнулся бы гул ранних автомобилей. Повеял бы потеплевший бриз свежего воздуха в комнаты миллиона людей этого немыслимого мира. Да засиял бы потолок сухой лазурью утреннего июля. И прочь долой, прохладца полуночных ветров!
Но за окном лишь бунтует ноябрьская вьюга. Пошел первый снег.
Лиза Симпсон нехотя открыла глаза. Серый потолок нависал над ней, как крышка каменного гроба. Темная комната размыта томным, голубоватым свечением тяжелого зимнего рассвета. За письменным столом сидело тело: широкая, едва-едва вздымающаяся спина, покоящаяся на сложенных руках рыжеволосая голова и искривленные очки, спавшие с носа и врезавшиеся в бледную руку Тервиллигера. Выполняя предсонный алгоритм в три часа ночи, Роберт выключил свет, отложил бумаги, но забыл уснуть на матрасе, который он расположил на кухне, – и поэтому он уснул там, где и сидел. Симпсон долго смотрела на него, почему-то решив для себя, что господин Тервиллигер спит здесь из-за нее, а потом вдруг ее охватило тяжелое беспокойство, переросшее в какую-то панику: что если он не дышит? Лизу страшило нисколько то, что Роберт Тервиллигер умрет во сне без всякой на то причины, сколько то, что она, фактически безногая, не сможет оттуда выбраться и умрет то ли от голода, то ли от запертого пространства. Страх был раздут до абсурда; долго колеблясь и бросая секундные взгляды по комнате, Симпсон негромко окликнула его:– Г-господин Тервиллигер?
Тело беспокойно зашевелилось. Овальная голова мужчины медленно сползла набок, и девушка увидела, как его глаза на мгновение чуть дрогнули, а узкие губы закрылись.
– Мистер Тервиллигер?
Рыжеволосый мужчина пролежал неподвижно, будто бы решив притвориться спящим, однако потом глубоко вздохнул и, чуть приоткрыв глаз, с нечаянной сердитостью пробубнил:
– В чем дело, Лиза?