Уровень 5. Давай проведем вместе эту ночь (1/1)

Верхний свет выключен, и комнату освещают лишь потрескивающий электрический камин и большая плазма, на которой только что закончилась вторая часть ?Сумерек?. Камень спит на ковре под телевизором, Арсений завернут в плед, Антон — тоже, но сидят они на разных концах дивана, и пледы у них тоже разные.После съеденных чебуреков и янтыков у Антона нет сил шевелиться, хотя если бы было можно, он бы нашел в себе силы подползти к Арсению. Но тот не делает ровно никаких намеков на возможную близость, только рассуждает о том, что Белла ведет себя по-идиотски, а Эдвард не такой уж и красивый, но при этом всё равно восхищается фильмом. В особенности — лесом, в меньшей степени — вампирами.— Представляешь, каким бы Егор был вампиром… — мечтательно вздыхает он. — Ну, я имею в виду как в фильме, не в жизни.В реальности вампиры мало походят на клыкастых аристократов, живущих в замках — это дикие человекоподобные существа, обитающие в лесу и питающиеся кровью убитых хищниками животных.— Хочешь, чтобы он светился?— Это красиво! Хотя ладно, отставим вампира, пусть лучше будет актером.Антон бы ему рассказал, что в детском саду Егор даже елочку сыграть не смог, потому что обоссался, но зачем. В школе, например, у него дела пошли уже чуть лучше: на новогоднем празднике, играя Деда Мороза, он не обоссался, а просто навернулся со сцены. Девчонки всей школы готовы были драться за право обработать ему ссадины, но их всех победила медсестра — она была в другой весовой категории.— А ты был бы фанаткой? — со смешком предполагает Антон вместо рассказа всех этих не очень удивительных историй. — Или партнером по съемочной площадке?— Почему нет? — улыбается Арсений. — Хотя, может, и вариант с вампиром неплох… Вечность быть с любимым человеком — не самая худшая судьба, — переиначивает он цитату из первой части. — Но Белла, конечно, дура — сигать с обрыва... Хотя ради любви…Антон дотягивается до пульта и ставит бегущие титры на паузу.— Почему любовь для тебя так много значит? — спрашивает он, поворачиваясь к Арсению. — Помимо нее, в жизни есть много всего. Ты же наследник престола, ты можешь полностью изменить систему, сделать жизнь морского народа лучше, это же более благородная цель.— Возможно, но я хочу не этого. Не все рождены быть лидерами, я — точно нет, мне это не нужно. Моя сестра — прирожденная правительница, с ней царство расцветет, если она когда-нибудь взойдет на престол. Так что своим уходом я сделаю лучше для всех.В оранжевом свете камина Арсений выглядит так, словно вышел из сказки про огненного мальчика, а белесый слой пантенола на носу почему-то делает его милее. Антон сам аккуратно его намазывал, стараясь не потревожить слезающую кожицу — Арсений нудел, что хочет ее оторвать.— Но почему любовь? Ты можешь путешествовать, стать дизайнером футболок или даже в кино сниматься — что угодно.— Ты не понимаешь, — Арсений закатывает глаза, — я всегда хотел найти любовь. Всегда чувствовал в себе эту потребность и вот наконец нашел Егора. Всё остальное я успею сделать после, это никуда не денется, а Егор — моя судьба. Ты же знаешь, что русалки влюбляются один раз и на всю жизнь.Среди русалок любовь действительно излишне романтизирована — Антон слышал десятки их легенд и сказок на тему вечной любви, преданности и невозможности жить без возлюбленных. Он в это не верит — не хочет верить, потому что если это правда, то у него с Арсением нет шансов. Ни сейчас, ни через двадцать лет, когда их отношения с Егором высохнут и станут кучкой трухи, а Арсений будет готов к чему-то новому.— Про осьминогов так тоже говорят, — хмыкает Антон. — Даже хуже. Считается, что в нас природой заложено стремление к смерти после обретения любви — такой механизм продолжения рода.— Ужасно, — Арсений садится поудобнее, и его поза становится идеальной, чтобы положить голову ему на колени — но нельзя, — я слышал, что после рождения ребенка самцы сесаелий кончают с собой, потому что не могут вынести скорой смерти возлюбленной.— Хрен знает, может быть, поэтому я не видел ни одного сородича, у которого был бы ребенок. Как по мне, лучше бы заботились о своих детях, чтобы те сиротами не оставались. Суицид — вообще не выход.— И ты бы мог жить, потеряв любовь всей твоей жизни? — Судя по серьезным интонациям Арсения и этому его взгляду глаза в глаза, он — не смог бы.— Любовь не одна на всю жизнь, Арс. Я уже любил и был уверен, что она та самая, моя половинка, и вот эта вот вся бурда. Но это оказалось не так.— Хочешь рассказать об этом?Антон не хочет — ему это нужно. Арсению почему-то не страшно рассказать что угодно, от неважных мелочей до личных секретов, которые он и не думал кому-то открыть.Хорошо бы выпить, но когда перед фильмом Антон зашел с двумя бутылками пива, Арсений вежливо поинтересовался, почему они не могут провести время трезвыми, и алкоголь пришлось отложить. Вообще-то, на протяжении всего фильма Антона и не тянуло пить — в основном, потому что смотреть на Арсения почти так же хорошо, как сосать пиво. Может быть, даже лучше. Но точно не лучше, чем сосать Арсения, конечно.— Это не слишком веселая история, — наконец отвечает он.— А я и не жду, что ты будешь цитировать мемы. — Арсений хлопает себя по коленям, и это то, о чем Антон мечтал два часа без остановки. С удивительной для себя же скоростью он придвигается к нему и укладывается головой ему на колени, чувствует мягкое прикосновение пальцев к своим волосам.— Помнишь, я рассказывал о моих приемных родителях? — тихо начинает он. — В общем, я тогда начал подозревать, что что-то не то, пытался понять свою природу, свои корни… И нашел, — он фыркает, — корни. Восемь корней.— Испугался?— Нет, это было облегчением. Еще подумал: ?Ура, наконец-то выгляжу так же, как себя чувствую — чудовищем?… — Он закрывает глаза и сосредотачивается на том, как Арсений ласково перебирает пальцами прядки его волос — это успокаивает. — И я захотел вернуться в море. Хоть ненадолго, я чувствовал себя таким потерянным, ненужным, чужим… Думал, это мне поможет. Но родители этого не хотели.— Уверен, они просто волновались за тебя.— В том числе. Не думаю, что они меня не любили — любили. Но магию они любили больше, это ведь не только деньги, сила и власть, это подушка безопасности, что ли. — Антон вспоминает, что Арсений пока не знает все фразеологизмы — хотя их все никто не знает. — Подушка безопасности — это…— Я знаю, — со смешком перебивает Арсений. — Прочитал в интернете, как устроены машины.— Прости… — выдыхает Антон, потираясь щекой о колючий шерстяной плед. — Родители не хотели меня отпускать. И они… нашли девушку. Иру.— Чтобы она тебя соблазнила?— Да. Она казалась мне такой идеальной, я не мог поверить своему счастью. И, конечно, я оставался на земле, она же здесь… Я хотел жениться на ней, и мои родители были от нее в восторге, только с Егором у нее не ладилось. Думал, он просто завидует.— Он всё знал?— Не знал, просто чувствовал, интуиция у него с детства хорошая. И, короче, он через каких-то знакомых пробил Иру, и выяснилось, что в ее словах был сплошной пиздеж, ни слова правды. Она врала обо всем: где родилась, училась, выросла. Что любит, что ее бесит — совсем другой человек. Говорила, что обожает собак и даже в приюте работала — и это неправда. Я ее не знал. Ей заплатили, чтобы она стала тем, кого я хотел видеть.— Мне очень жаль. Никто этого не заслужил.— Это было, как в тупом фильме. Помню, я зашел к ней и начал ей всё это говорить, надеялся, что это шутка. Что пусть началось всё паршиво, но у нас еще может получиться, я так сильно ее любил… А она даже отнекиваться не стала, призналась во всем сразу, с таким облегчением. Тоже устала притворяться.Рассказывая это, Антон с удивлением понимает: не болит. Тянет неприятно, как старый заживший перелом в непогоду, но той выворачивающей наизнанку боли больше нет, давно уже. Тогда из-за разбитых сердец (сразу всех) он совсем не соображал, хотел лишь одного — вернуть Иру, а теперь он спокоен: у них всё равно ничего бы не вышло.— Вы просто не были друг другу суждены, — подтверждает Арсений его мысли. — Знаешь, мне сестра говорила, что можно быть счастливым с кем угодно, если приложить усилия. Но я думаю, что некоторые люди не созданы быть вместе.— Разве ты не веришь в единственную истинную великую любовь?— Не верю, а хочу верить — это разные вещи.Антон вздыхает и переворачивается на спину, открывает глаза — Арсений, глядя сверху вниз, печально ему улыбается, пальцем проводит по линии переносицы.— А потом, — продолжает Антон с очередным тяжелым вздохом, — я пошел к родителям, это было прямо перед их перелетом в Москву — мы тогда жили на два города. И я… накричал на них, мы поругались сильно, в тот момент я их ненавидел… А на следующий день они разбились по дороге в аэропорт. Дорога была скользкая после дождя, они влетели в фуру. До больницы не доехали.А это — болит. Потому что это его вина, потому что он скучает, потому что их не хватает — и, если бы не эта ссора, всё было бы иначе.Вот теперь невыносимо хочется выпить, но Арсений гладит его кончиками пальцев по щеке и смотрит грустно-участливо, и у Антона ощущение, что он не один.— Ты не виноват, — тихо говорит Арсений. — Магия или нет, но ты ведь этого не хотел. Даже если ты злился и желал им зла, это было не всерьез.— Но магия этого не знает.— Магия не живая. Не ты вызывал дождь, и за рулем фуры был не ты. Это случайность.— Это наказание мне за то, что использовал магию неразумно. Магия дает, но она же и отнимает.— Боги, — Арсений закатывает глаза, — все используют магию неразумно. Потому что в мире нет ничего разумного, нет ничего правильного, справедливости тоже никакой нет. Это случайность, и ты сам себя наказываешь.Антон резко садится, чуть не заехав случайно Арсению локтем в живот. Такая прямота его бесит, потому что какое вообще право Арсений имеет рассуждать об этом? Он же ничего не знает! Или это бесит как раз потому, что его слова слишком похожи на правду?— Даже если и так, — выплевывает он горько, — я заслужил наказание.Арсений секунду выглядит так, будто хочет в красках расписать Антону, какой же он идиот — а затем вдруг неожиданно подается вперед и целует. Прижимается нелепо губами к губам, тыкается языком в зубы, словно не знает, куда его вообще девать, а у Антона в груди будто лопается наполненный серотонином шар. Его затапливает бесконечная эйфория, турбиной разгоняет кровь по венам, что сердца бьются быстрее пулеметной очереди, а дышать становится тяжело.Антон беспомощно выдыхает Арсению в губы что-то бессловесное, приоткрывает рот, чувствуя прикосновение его горячего мокрого языка. Он смотрит на пушистые темные ресницы прямо перед глазами и думает, что никогда не видел ничего прекраснее — а когда закрывает веки и полностью отдается ощущениям, то понимает: он и не испытывал ничего лучше. Кажется, он не первый раз думает так об Арсении — и точно не последний.Неумение того целоваться умиляет до глупой улыбки и немеющих кончиков пальцев: он словно сам не понимает, что делает. Антон перенимает инициативу, ласково скользя языком по его губам, осторожно покусывая нижнюю. И постепенно Арсений приноравливается, приобнимает за шею, садится еще ближе, вплотную, позволяет целовать себя и целует в ответ — и вся боль уходит. Не насовсем, не испаряется по волшебству, но отступает.Антон не любит ?Сумерки?. Потому что любовь не может быть героином: героин убивает, любовь — лечит. Думая об этом, он не выдерживает и хихикает в поцелуй — и Арсений отстраняется, недоуменно поднимая бровь.Антон уже хочет покачать головой и продолжить целоваться, но его как холодной водой окатывает осознание: он этого не заслужил. Этот поцелуй он украл, ведь Арсений не знает, насколько ужасный он человек, он видел лишь верхушку айсберга — а под водой огромный кусок цианида, и его газ отравляет всё живое, в этом тумане ничего не рассмотреть. Сейчас Антон не лучше Иры.— Я монстр, — выдыхает он неожиданное, нежеланное, но честное.— И это смешно? — Арсений сидит всё с тем же выражением лица. — У тебя специфическое чувство юмора.— Нет, — серьезнее говорит Антон, — я правда монстр. Чудовище. На самом деле.— Я в курсе. — На лице Арсения не дрогает ни один мускул.— Я не шучу, Арс. Моя магия… — Он зажмуривается, словно в ожидании удара. — Это я убил своих родителей, из-за меня пострадало много людей. И мои клиенты… Знаешь, я старался не брать ничего серьезного, но ко мне приходили потерянные и отчаянные, а я не мог им помочь, и многие из них…Он бормочет бессвязно, слова сами льются потоком, который Арсений вряд ли разбирает. Антон не сразу понял, какие контракты можно брать, а какие нет — и порой даже безобидные сделки заканчивались очень плохо.Сейчас он не помнит имен, лиц, не помнит сути — каждый раз Антон выпивает зелье и стирает себе память, чтобы не помнить подробностей. Он не жестокий убийца, он невольный убийца, который подталкивает своих жертв к пропасти и не способен нести крест своей памяти — только вот вина от этого никуда не девается.— Ты думаешь, я этого не знаю? — вздыхает Арсений. — Я с самого начала знал, к кому шел. Неужели ты думал, что я назвал тебя чудовищем, потому что у тебя щупальца?— Нет?— Разумеется, нет. Но чем больше я тебя узнаю, тем меньше верю, что ты на самом деле чудовище, так… почему ты это делаешь? Почему не можешь просто помочь тем, кто к тебе приходит? Без всяких условий?— Магия так работает, а мои ресурсы не бесконечны. Заключать контракты — мое предназначение. Я для этого рожден.— Что за бред? — Арсений хмурится. — В этом разница между нами: я сам решаю, кем мне быть, а ты… плывешь по течению, — хмыкает он, оценив иронию. — Так ведь люди говорят?— Ты не понимаешь. Я темный колдун, моя магия устроена именно так. Я не могу нарядиться в белый плащ и безвозмездно дарить добро — это может меня убить.Антон смотрит на свои пальцы и запястья: если присмотреться, у колец и браслетов можно различить тонкие следы шрамов — так выглядит магия, безвозвратно покидающая тело. Сколько в нем магии, каков ее предел, что случится, когда она закончится? Он не знает.— А может и не убить. — Арсений пожимает плечами, слабо улыбается. — Иногда стоит рискнуть. Наверно, ты считаешь, что я поступил глупо, согласившись на контракт. Но для меня этот риск оправдан.— Ты готов рискнуть своей волей, чтобы выбраться из моря? — обреченно спрашивает Антон. — Ты не понимаешь, что это такое. Это же рабство: что бы я ни сказал, ты станешь выполнять это на автомате, даже если я прикажу ?Заткнись? или там ?Иди на хуй?, буквально. А если… Я же могу тебя продать или…Он не успевает договорить, потому что Арсений снова его целует — и такой способ заткнуть рот нравится Антону сильнее всего на свете, хотя он же сильнее всего и бесит. Но за такие неумелые, но решительные поцелуи он сам готов пойти в рабство, даже если наградой за службу будет один такой поцелуй в десять лет.Арсений притягивает его к себе ближе, кладя руку на затылок, зарывается пальцами в волосы, едва не садится на колени — и он такой мягкий и податливый, его губы до сих пор отдают вкусом вечерней порции ванильного мороженого. Только, в отличие от него, они горячие — и сам Арсений горячий, Антон запускает дрожащие пальцы ему под футболку, ощущая кипяточную кожу. Центральное сердце бьется где-то в кадыке, и, окей, возможно, Эдвард и прав: это самый настоящий наркотик.Антон проводит по пояснице наэлектризованными от волнения пальцами, и ток будто проходит по рукам до самого мозга. Он гладит выше, пересчитывает позвонки, как кнопки на старом телефоне: надо звонить в скорую, ему тяжело дышать, его сердце вот-вот остановится.— Единственный способ заставить тебя замолчать, — хмыкает Арсений ему в губы и приправляет это нежным, почти целомудренным, чмоком. Он отстраняется, и Антон еще мгновение подается вперед, потому что не хочет, чтобы этот поцелуй заканчивался.— Ты быстро понял, как это работает, — с сожалением понимает он. — Поцелуй — чтобы заткнуть, поцелуй — чтобы утешить.— Утешить? — Арсений вновь поднимает бровь в своей привычной манере. — О чем ты?— До этого ты поцеловал меня из жалости. Но спасибо, мне это было нужно.— Думаешь, я поцеловал тебя, потому что тебе было грустно? — Арсений поднимает и вторую бровь.— Разве нет?— И сейчас тебе тоже грустно?— Немного.— Что ж, — губы Арсения растягиваются в снисходительной улыбке, от которой у Антона всё-таки останавливается сердце — повезло, что у него есть еще два, — придется подождать, пока твоя грусть пройдет, чтобы поцеловать тебя снова.Руки по-прежнему на его спине — и пальцы горят, и сам Антон тоже горит. Надо было вызывать скорую раньше, потому что она уже не успеет приехать: Антон обречен, это точка невозврата. Он смотрит Арсению в глаза, в них отражается бесконечное спокойствие, словно он во всем уверен, словно у него есть все ответы — и, может быть, осьминоги и правда могут влюбиться на всю жизнь.— Арсений, — бессильно и по слогам выговаривает он непослушным языком. Ему нечего сказать, потому что что тут скажешь: если на дне есть дно, он уже там.— Да, это я, — со смешком выдает тот и, одним движением убрав Антоновы руки, встает с дивана, потягивается. — Черт, всё тело затекло сидеть.— Ну да, — глупо соглашается Антон, не совсем соображая от такого резкого перехода от игривой нежности к полному равнодушию, — в воде же ты всегда в движении. Типа.— Немного скучаю по этому. — Он крутит головой, разминая шею, поворачивается корпусом то в одну, то в другую сторону. — У вас же есть бассейн? Может, поплаваем?Антон молчит, сил остается лишь на слабый кивок — он абсолютно потерян для этого мира. Он не верит в предзнаменование, судьбу, в любовь до гроба, но почему-то теперь, глядя на Арсения, он уверен: осьминоги на самом деле могут влюбиться на всю жизнь.***К бассейну они подходят с разных сторон, и эта комната с панорамными окнами отрезает их от остального мира и прошлого — только что они нелепо перешучивались (ну, Арсений шутил) и вот уже замирают в каком-то трогательном молчании.Лампы не горят, пространство освещает лишь луна, и свет льется через огромные окна; тишина плотная, как пластилин, и такая же липкая. Антон в оцепенении, дрожащей рукой, тянется к молнии худи, медленно тащит язычок вниз — со своей стороны Арсений берется за край футболки и так же плавно тянет ее вверх.Он остается с голым торсом, в одних обтягивающих джинсах, и, пусть Антон и раньше видел его голым, сейчас это кажется куда интимнее.— Мог бы отвернуться, — со смешком говорит Арсений то ли в шутку, то ли всерьез, но Антон всё равно отворачивается.— Я пошутил, — тут же поясняет Арсений. — В море же все голые, я этого не стесняюсь. Тем более ты всё уже видел, извращенец… Клянусь, если ты попробуешь сделать это еще раз, я отрежу тебе член кухонным ножом.Его голос раздается эхом, с каждым отголоском глубже проникая в мозг, и Антон слышит — но не слушает. Он будто в трансе, раздевается механически, как андроид с одной единственной функцией. Потому что они с Арсением здесь, вдвоем. Даже заторможенным разумом несложно понять, что стоит за предложением поплавать — Арсений ведь планировал это с самого утра.По другую сторону бассейна слышится ?вжик? молнии ширинки, на кафель тяжелой кучей падает плотная джинса — Антон в этот же момент решается наконец стянуть свои треники вместе с трусами. В комнате прохладно, но его сердца бьются так быстро и так мощно гоняют кровь по телу, что он не мерзнет.В отличие от Арсения, он большую часть жизни прожил на суше, где нагота — это табу, так что своего тела он смущается и еле подавляет желание прикрыться ладонями. Он оборачивается через плечо и видит Арсения, замершего у бортика бассейна, в сантиметре от воды: его тело, голубоватое от лунного света, изрезано тенями от оконных перекладин — широкие полосы цензурят лишь живот и колени, но Антон смотрит ему в лицо.— Боишься? — спрашивает он, не подразумевая какую-то конкретную причину страха.

— Нет, — спокойно отвечает Арсений, так же не уточняя, чего конкретно он не боится — видимо, всего. Обычно, когда он волнуется, он храбрится: дерзит или шутит, вздергивает подбородок, смотрит снисходительно или зло, но сейчас он кажется растерянным.Наверно, Антон должен как-то его поддержать, но он не представляет, что можно сказать человеку (или русалке, это неважно) перед его первым сексом с тем, кого он не любит и не хочет. Эта ситуация даже его самого не возбуждает, что уж говорить об Арсении — хотя за его растерянностью не сквозит ни обреченности, ни отвращения.Тот набирает в грудь воздуха и шагает в бассейн, валится в него плашмя, тут же уходя на дно — не выплывает, а начинает барахтаться. Антон ошалело понимает: тот не умеет плавать в человеческом теле. Не думая ни секунды и действуя инстинктивно, он ныряет в воду, на ходу обретая свою родную, осьминожью, форму, и первым выращенным щупальцем обхватывает Арсения за пояс, вытягивает его сразу на поверхность.Его самого мгновение крутит в воде, пока превращение не заканчивается, и он остальными щупальцами наконец упирается в дно бассейна, выныривая. Арсений пальцами трет глаза и болтает ногами, пытаясь привыкнуть к отсутствию под ними опоры — Антон притягивает его к себе ближе.— Ты как? — взволнованно уточняет он. — Бля, я забыл тебе сказать, чтобы ты с мелкой глубины заходил. С ногами плавать сложнее, надо привыкнуть.Арсений смеется — не истерически, а искренне, и у Антона отлегает от сердец: последние несколько секунд он не дышал.— Нормально, — сипло отвечает тот, улыбаясь и глядя на него покрасневшими от воды глазами. — Даже не понял, что произошло. Как люди вообще плавают?Антон его не отпускает, но Арсений и сам не спешит высвобождаться из его крепкой хватки, больше похожей на объятия — лишь опускает руки и проводит ладонями по гладкой коже щупальца.— Медленно. Скорее болтаются в воде, как дохлые рыбы, чем плывут, но это по-своему прикольно. — Он осторожно, перешагивая щупальцами по дну, тянет Арсения на мелкую глубину — там, где вода еле достает до груди. — Чувствуешь дно?Арсений встает на ноги и кивает, и Антон не без сожаления его отпускает. После полутора суток в человеческой форме щупальца ощущаются странным облегчением, как если бы он сначала ползал на четвереньках, а потом встал на ноги.— Как глупо было бы утонуть, — фыркает Арсений, убирая челку — с мокрых волос на лицо текут капли, мокрые дорожки от них будто светятся в полумраке.— Я бы тебе не дал, — в сердцах говорит он и тут же глупо уточняет: — В смысле утонуть бы не дал.— Знаю, — Арсений хихикает, — но потом нужно будет научиться плавать в человеческой форме, а то это позор.Не успевает он это сказать, как его тело выворачивает судорогой, и он вновь уходит под воду — а в следующее мгновение уже становится русалкой. Антон смотрит сверху вниз, через толщу воды, как появляется чернильный хвост, как плавники раскидываются полупрозрачным тюлем — красиво.Он тоже ныряет, непривычно вдыхает кислород жабрами, привыкает глазами к искаженной водой картинке и наблюдает за тем, как Арсений стрелой плывет к другому бортику, сразу возвращается и плывет обратно. Его грациозность и вместе с ней сила поражают — Антон успел забыть, что за ограниченным человеческим телом скрывалась эта смертоносная грация.В конце концов, русалки — самые опасные хищники в море. И, хотя в одиночку русалка вряд ли справится с акулой или осьминогом вроде Антона, несколько русалок могут убить любую жертву — наткнуться на них не пожелаешь и врагу.— Чего застыл? — кричит ему Арсений с другого конца бассейна. Морской язык режет по ушам: он не похож ни на один из человеческих и напоминает не то трели, не то урчание.— А что ты предлагаешь?Арсений оказывается рядом секунды за две: у русалок такая скорость, что они с легкостью способны перегнать катер, а разгоняются они при этом быстрее.— Поиграем в догонялки?— Серьезно? — подняв брови, Антон по очереди показательно расправляет щупальца — если он вытянет их максимально, сможет дотянуться едва ли не до всех бортиков. Ну, почти. — Ты заранее проиграл, я ведь тебя уже ловил.— Это я позволял тебе себя поймать.— Ладно, поиграем. — Антон разминает плечи, напрягает все щупальца, готовый пуститься в погоню. — Тут не так много места, а у меня восемь ног, так что это будет быстро.Арсений ухмыляется, явно уверенный в обратном, а затем резко срывается с места, взбив фонтан пузырей. Антон дергается за ним, но ухватывает щупальцами лишь остаточную волну, потом порывается в другую сторону, но Арсений и правда оказывается быстрее. Тот то мечется елочкой, чудом не вписываясь в бортики, то делает виражи, уходя в пике, то выпрыгивает на поверхность. За ним даже уследить сложно, не то что поймать, но Антон не сдается, раз за разом хватая воду — иногда ему удается коснуться хвоста, но тот сразу выскальзывает, едва не порезав чешуей нежные присоски.Быстро ничего не заканчивается: Антон успевает запыхаться, мышцы уже болят от напряжения, но он всё старается поймать Арсения — и наконец ему это удается. Одним щупальцем он крепко обхватывает его плечи поперек груди, другим плотно фиксирует хвост — и, как бы Арсений ни пытался вырваться, это не сработает.Антон медленно приближает его к своему лицу, чтобы победно улыбнуться — но сил остается, только чтобы отдышаться. В итоге он выныривает на поверхность и поднимает Арсения к себе: хоть в воде кислорода больше, усваивается он почему-то лучше из воздуха.— Я даже не устал, — широко ухмыляется Арсений, показывая ряд длинных острых зубов. Глаза у него черные и блестящие, как два огромных обсидиана, а ресницы еще пышнее, чем в человеческом теле.— А вот я устал, — с трудом выдыхает Антон. — Пиздец, чуть почку не выплюнул, сейчас сердца остановятся.Все три сердца работают на полную, а жаберные вообще, кажется, вот-вот взорвутся: жабры аж пульсируют. Ужасно печет, хотя вода прохладная, и от тела Арсения исходит такой же адреналиновый жар.— Дохляк, — Арсений показывает ему язык, но явно не планирует вырываться — он полностью расслаблен, — и это я еще был медленным. Иначе ты бы меня всю ночь ловил.— Быть быстрым — это не всегда хорошо.— Да? — либо Антон сошел с ума, либо в голосе Арсения слышатся игривые нотки. — Тогда отпусти меня.— И ты снова рванешь?— Никуда я не денусь, — мягко улыбается он, и Антон неспешно распускает кольца щупалец, хотя все они, будто живые, хотят облепить каждый сантиметр желанного тела.Освободившись, Арсений не уплывает — наоборот, приближается, кладет ладони Антону на плечи и смотрит в глаза. Вода успокаивается, и слабые волны больше не бьются о бортики, слышно лишь тяжелое и частое дыхание Антона — и плавное, размеренное Арсения.Антон замирает, но сердца по-прежнему бьются сверчковым стрекотом, и, наверно, дело вовсе не в догонялках. Арсений подается вперед и, смазывая остатки пантенола, кончиком носа проводит ему по щеке — в море это аналог поцелуя, трогательное проявление нежности, от которого у Антона немеют кончики щупалец.Руки дрожат от волнения, но он аккуратно кладет ладони Арсению на поясницу, чуть выше границы чешуи, гладит нежную кожу большими пальцами. Арсений, словно бессловесно поощряя на дальнейшее, вновь трется носом о щеку и обвивает руками шею, прижимается к нему грудью.Антон касается его хвоста кончиками двух щупалец, осторожно поглаживает кажущиеся почти невесомыми плавники.— Это член? — шепчет Арсений скорее весело, чем с беспокойством.— Нет, обычные, — с улыбкой отвечает Антон, но голос предательски дрожит. Ему стыдно, что гектокотиль напрягается и уплотняется, хотя к нему еще никто не прикасался, и вообще всё пока максимально невинно.— Приятно.Это короткое и искреннее признание как ошпаривает — Антон судорожно выдыхает, закусывая губу: ему нестрашно, у него зубы мелкие и неострые. Осмелев, он гладит щупальцами выше, добирается до крупных жестких пластин сзади и с удивлением понимает, что они уже слегка раскрыты. Тела русалов приспособлены к разнополому сексу, и оголение интимных частей всегда означает возбуждение — значит, не только Антон распаляется от происходящего.Словно подтверждая догадку, Арсений толкается в него пахом, легко трется, и Антон низом живота чувствует горячий и твердеющий член, по ощущениям похожий на человеческий. Внешне, впрочем, тоже, но Антон не решается опустить глаза и посмотреть.У него был секс с русалками, причем обоих полов, так что техническая сторона дела ему знакома — но в те разы он так не волновался. А теперь он дрожащим щупальцем аккуратно раздвигает пластины шире, но пока не касается кожи за ними, просто гладит около. Руками он чуть отодвигает Арсения от себя, чтобы просунуть щупальца между их телами и дотронуться присосками до чужих сосков — прихватывает их мягко, чувствуя, как они напрягаются от прикосновений.Арсений прикрывает глаза и откидывает голову — Антон услужливо придерживает затылок еще одним щупальцем, а губами припадает к открытой шее. Он выцеловывает ее, посасывая тонкую кожу, слегка прикусывает зубами, вырывая у Арсения низкие вибрирующие стоны. Его дыхание учащается, и лишь от этого тяжелого, усиленного эхом, звука гектокотиль твердеет до каменного состояния, и в воду с него течет густая плотная смазка.Но он не касается им Арсения, держит в стороне, хотя его и потряхивает от желания. Двумя щупальцами он упирается в дно бассейна для равновесия, а оставшимися пятью лихорадочно, уже не стесняясь, ощупывает тело Арсения везде: грудь, живот, плечи, хвост — только не член. Он то гладит, то цепляет присосками, наверняка оставляя красноватые следы, которые быстро проходят, а губы не отрывает от шеи — кажется, оставляет засосы, но это всё легко лечится магией. Арсений не протестует: он сам царапает ногтями его плечи, постанывает всё громче и иногда всхлипывает, потираясь стояком о низ его живота.Антон не выдерживает и всё-таки целует его в губы: осторожно, едва касаясь, чтобы не пораниться о зубы. Арсений в ответ улыбается, и эта улыбка растапливает Антона, как масло в кипятке — и он варится в какой-то концентрированной эйфории.От возбуждения шумит в ушах, или это Арсений со стонов переходит на нетерпеливое шипение, Антон наконец дотрагивается кончиком щупальца кожи за пластинами сзади — Арсений мычит, зажмуриваясь, и подается тазом назад, пытается насадиться.— Сука, — хрипит он, открывая глаза, а затем опуская руку и шарит в воде, — ну где он?Антон понятливо вкладывает гектокотиль ему в ладонь, и от этого прикосновения пробирает дрожью от макушки до каждой присоски на его теле.— Горячий, — отмечает Арсений не то удивленно, не то удовлетворенно, крепко сжимает ствол в руке, большим пальцем проводит по кончику, размазывая смазку, — и твердый.— Тебя это пугает?— Похоже, что я напуган? — Арсений поднимает бровь, уверенно заводит гектокотиль себе за спину, к раскрытым пластинам.— Ты уверен? — продолжает Антон череду вопросов, поднимает одну руку из воды и поправляет Арсению челку, которая мокрыми прядями прилипла ко лбу, потом касается пальцами щеки. — Прости, что…Он хочет извиниться за то, что вписал такое тупое условие в контракт, что это неправильно и жестоко, и он жалеет, что Арсению приходится идти на такую жертву — но Арсений не дает сказать ему и слова. Тот прижимается губами к его губам в целомудренном поцелуе, а рукой направляет гектокотиль в себя — и тот медленно скользит внутрь.Антон стонет Арсению в рот, лижет языком его губы, целует безответно — Арсений просто не может ответить, чтобы не распороть ему кожу зубами. Он тугой и горячий, и Антон проникает в него всем гектокотилем, до начала присосок на щупальце, и замирает, переживает накатывающее волнами наслаждение. Заставляет себя не сорваться тут же на бешеный ритм, потому что вести должен Арсений — и тот действительно начинает плавно насаживаться, покачиваясь в воде.Все сердца Антона бьются ради него, для него, он беспорядочно целует его щеки, подбородок, нос, лоб. Опомнившись, руку опускает ему на член и получает благодарный протяжный стон — хотя это Антон ему благодарен, потому что ощущать в руке крепкий ствол приятно до жара в груди. Крайней плоти у русалов нет, так что он касается тонкой кожи головки без препятствий, трет щелку, сгоняя смазку в воду. Арсений уже не стонет, а мычит на одной низкой ноте, всё быстрее толкаясь ему в руку — и насаживаясь на гектокотиль, почти скачет на нем.Он обнимает его крепче и впивается ногтями в плечи до боли, но она кажется лишь слабой тенью по сравнению с удовольствием, которое толчками расползается по телу. Антон ускоряет движения рукой и сам начинает трахать Арсения гектокотилем в одном темпе, свободными щупальцами снова ласкает соски и Арсению, и себе. В глазах мутнеет от возбуждения — от того, какой Арсений податливый и какой он жаркий и скользкий внутри.— Я скоро, — бормочет Антон, задыхаясь, он просто не способен сдерживаться, ему никогда не было так хорошо.— А я… — вторит Арсений, но вдруг вздрагивает и вскрикивает одновременно, кончая: горячая сперма выплескивается Антону в руку, мышцы сзади быстро сокращаются, обхватывая гектокотиль еще плотнее, — уже.Он обмягкает, повиснув на нем и уткнувшись лбом в шею, и Антон дотрахивает его, срываясь на бешеный темп и слушая тихие удовлетворенные полустоны. Его хватает от силы на минуту, и он, загнав гектокотиль до упора и закусив губу, кончает в Арсения — удовольствие прошибает до кончика каждого щупальца, а затем все тело расслабляется до сладкой неги.Какое-то время они всё в той же позе просто покачиваются на слабых волнах, а потом и те успокаиваются, и всё замирает. У Антона нет сил шевелиться, а даже если бы и были, он не знает, что ему делать. Ему хочется лишь обнимать и целовать Арсения — и сейчас он так его обнимает, так что его всё устраивает: он согласен провести так остаток жизни, даже если вся вода из бассейна испарится.Арсений отмирает первым: опять трется о его щеку кончиком носа, но уже расслабленно, лениво — и Антон теперь на все сто процентов уверен, что любит поцелуи больше секса, особенно когда это поцелуи после секса. Он нежно чмокает Арсения в щеку и всё-таки обвивает его всеми щупальцами, заключая в живой кокон.— Прости, — вздыхает он, — ты мечтал не об этом.— Не извиняйся, мне… Было нормально, — скомканно заканчивает тот, отводя взгляд. — Может, даже лучше, что у меня был опыт до Егора… По меркам людей я ведь поздно лишился девственности?— Люди обычно теряют ее до двадцати. Так что да, ты прилично опоздал, но… — Антон уже хочет сказать, что возраст в этом смысле не имеет никакого значения, но Арсений перебивает:— Вот видишь, а так Егор хотя бы не решит, что я совсем безнадежен.Антону эта позиция кажется странной: если любишь человека, не всё ли равно, что в сексе ты полный профан? Он бы волновался об этом в последнюю очередь.Арсений ведет плечами, поэтому приходится понятливо убрать от него щупальца и отстраниться, упереться спиной в бортик бассейна. Краткий миг уединенной нежности исчезает, и они снова возвращаются в холодную реальность.— Я еще поплаваю, — сообщает Арсений, слабо улыбнувшись. — Ты иди, — и ныряет на дно.Антон бы остался, но он не дурак и понимает намеки, так что, цепляясь щупальцами за кафель и поручни, выбирается из бассейна.***Оказывается, преобразовать туфли на несколько размеров — не такая уж простая задача. Антон мучается с этим почти час: гуглит, сколько сантиметров должна быть стелька в сорок пятом размере, настраивает подъем и длину каблуков, в процессе по приколу меняет цвет с черного на вызывающе красный, а обратно сменить уже не может — приходится оставить так. У него и с заклинаниями-то плохо, а когда приходится управлять магией интуитивно, лепить из нее нужное, как из глины, это вообще беда.Арсений возвращается к моменту, когда Антон как раз заканчивает. Он полностью одет, волосы у него до сих пор влажные, хотя ноги уже на месте, и на пару мгновений Антон залипает от вида того, как плотно обтягивают джинсы крепкие бедра. Он силой заставляет себя отвести взгляд: хватит, хорошего понемногу, максимум он уже получил.— Красные? — уточняет Арсений удивленно, подходя к нему ближе — и ничто в нем не выдает то, что час назад они были близки. — Разве они не были черными?— Прости, я немного напутал, — виновато улыбается Антон и берет в руки туфлю. — Помочь тебе?— Думаешь, не справлюсь?— Сделаем вид, что я джентльмен... У людей есть сказка про одну принцессу, Золушку, которая потеряла на балу туфельку. Только у нее была ножка очень маленькая, а ты, наоборот, ее противоположность.— И чем закончилась сказка? — Арсений осторожно вставляет стопу в туфлю, крутит лодыжкой, привыкая к высокому подъему.— Свадьбой. — Антон встает, кладет руки Арсению на талию, готовый его поддержать. — Вставай аккуратно, я держу.Сосредоточенно хмурясь, Арсений медленно переносит вес на ногу в туфле, тут же пошатывается и почти падает вперед — но Антон удерживает, хотя они и успевают нелепо столкнуться носами. Теперь Арсений выше его чуть ли не на полголовы, и смотреть на кого-то снизу вверх как минимум странно.— Ужасно неудобно, — жалуется тот, для удобства обнимая Антона за шею и на ощупь надевая вторую туфлю, — теперь понимаю, почему мужчины это не носят. Но не понимаю, зачем носят женщины. У них другие ноги?— Такие же, но женщины любят страдать ради красоты.Арсений косится вниз, на яркие лакированные носки туфель, Антон делает то же самое — и, ладно, в этом действительно что-то есть. У него никогда не было фетиша на обувь, но сейчас в нем вновь тлеет возбуждение, хотя кончил он совсем недавно.— И просто на ногах стоять не особо удобно, а на этом — вообще нереально. — Арсений перетаптывается на месте, привыкая, стук каблуков глушит высокий ворс ковра.— Попробуй пройти. — Антон делает шаг назад, и Арсений на автомате шагает за ним вперед, снова едва не валится, но удерживается. Вернее, Антон удерживает, только ладони в этот раз соскальзывают с талии на задницу. — Извини, — бормочет он, но руки не убирает.В отличие от еле заметной выпуклости в теле русалки, у Арсения-человека упругие округлые ягодицы, которых так приятно касаться. Антон не может сдержаться и слегка сжимает пальцы, за что получает вопросительный и одновременно с тем раздраженный взгляд.— Извини, — повторяет Антон и на этот раз перемещает руки обратно на талию. — Прости.Арсений опускает взгляд, и его щеки заметно розовеют, он облизывает губы, будто хочет что-то сказать, но не решается. Антон не торопит, лишь прижимает к себе крепче, глядя на горящее ухо перед глазами.— Ты кончил в меня, и… до сих пор немного вытекает, — сдавленно бормочет Арсений, не поднимая взгляда, и Антон тут же жаждет провалиться сквозь землю. Во время оргазма он ничего не соображал и даже не задумался о том, чтобы вытащить.— Боже, Арс, прости… Я… — Он запоздало вспоминает, что, в отличие от людей, у русалок рожать могут как женщины, так и мужчины, и от этой мысли волосы встают дыбом не только на затылке, но и на всем теле. — Черт…— Успокойся, — едва слышно произносит Арсений, краснея еще сильнее, и если бы Антона не сковало ужасом, он бы умилился. — Русалки от кого попало не беременеют, просто... ощущения не очень. В смысле, прости, ты не кто попало, — шепчет он, — просто мы же разных видов, это почти невозможно.Антон хочет выпить лингвистическое зелье и попросить прощения на всех языках мира, а потом доплыть до Марианской впадины, привязать камень к шее и сброситься на глубину, но вряд ли это будет достаточным извинением. Он бы сказал ?Прости, этого больше не повторится?, но в этом нет необходимости: их секс и так больше не повторится, и это осознание ледяным Лабрадорским течением бьет по внутренностям.— Сука, — вдруг резко произносит Арсений и поднимает глаза, но во взгляде нет привычной воинственности — лишь смятение, — тяжело делать вид, что всё нормально.— А всё не нормально? — аккуратно уточняет Антон, сам не зная, что имеет в виду.— Ты… видимо, относишься к этому проще, чем я, — неразборчиво бубнит Арсений и, рваным движением убрав руки Антона со своей талии, делает шаг назад. Он покачивается, машет руками, но умудряется как-то устоять на месте.До Антона не сразу, но доходит: Арсений говорит об их недавнем сексе — вот почему всё не нормально, вот почему ему сложно сохранять хладнокровие и притворяться, что между ними ничего не было. В нем тоже бушуют эмоции, он что-то чувствует — и поцеловал он, получается, действительно не из жалости, а потому что хотел.Всё встает на свои места, раскладывается по полочкам, как специи у дотошной домохозяйки. Антон должен радоваться, что Арсений испытывает к нему чуть больше, чем ничего, что тот не так уж и уверен в своей бессмертной любви к Егору — только это не радует. Наоборот, это понимание оседает в горле горьким комом и вызывает тошноту: если Арсений не сойдется с Егором, то его душа навечно останется в рабстве. У них же контракт.— Посмотрим ?Затмение?? — нарочито весело предлагает Арсений, явно чтобы перевести тему — его румянец всё такой же яркий.Антон понимает, что стоит и молчит уже слишком долго и надо что-то сказать. Но сказать то, что нужно, не поворачивается язык, а сказать то, что хочется, не позволяет совесть.Он мог бы сказать ?Ты мне нравишься?.Или ?Секс с тобой был лучше всего, что со мной случалось?.?Я никогда не встречал такого, как ты, и точно знаю, что никогда не встречу?.?Поцелуй меня?.?Давай проведем вместе эту ночь?.?Давай проведем вместе эту жизнь?.Антон темный колдун, его предназначение — приносить боль и страдание, как диснеевские злодеи, он должен из всего извлекать выгоду и делать то, что ему хочется. Но он представляет, как Арсений лишается воли, как становится пустой оболочкой, выполняющей приказы, и может лишь растянуть губы в ухмылке:— Не, я это говно смотреть не буду.Арсений поднимает брови, явно не ожидавший такой реакции, и упирает руки в бока — и, учитывая каблуки, выглядит эффектно. Антон смотрит на него, стараясь запомнить в деталях.А затем он разворачивается и, не говоря ни слова, уходит из гостиной так быстро, что Арсений даже без каблуков бы не догнал. Тот и не бежит за ним, лишь бросает вслед раздраженное ?Ты куда??. Надо действовать сейчас, пока в нем еще бурлит эта решимость, так что Антон поднимается в свою комнату, хватает сумку, которую так и не успел разобрать, и направляется к выходу из дома. Каждый шаг дается с трудом, будто в болоте, но он через силу идет всё быстрее.Арсений ожидает его внизу у лестницы, держась рукой за перила и по-прежнему на каблуках, хмурится.— Ты куда это собрался? — возмущенно спрашивает он.— Домой, — бросает Антон, проходя мимо него, и слышит следом нестройный цокот каблуков по мраморному полу.— Ты не можешь вот так свалить, — шипит Арсений, словно он не русалка, а змея, причем никакая не морская. — Какого черта?— Мне пора. — Не оборачиваясь, Антон распахивает дверь и выходит на улицу, в кромешную ночную темноту, крыльцо преодолевает за секунду, осталась лишь дорожка к гаражу, а там машина — и всё, можно ехать. Дворовые фонари зажигаются один за другим, как софиты сопровождая его уход.Стук каблуков сменяется грохотом — Антон оборачивается, не может не обернуться, и видит Арсения, который сидит на лестнице крыльца и держится за лодыжку. Развернуться и идти к машине, развернуться и идти к машине, развернуться и идти…Антон бросает сумку на дорожку и в несколько широких шагов подходит к Арсению и садится на корточки, убирая его руку с лодыжки.— Подвернул? — волнуется он, рассматривая ногу — с виду никаких повреждений. — Сильно болит?— Орудие дьявола, — сердито рыкает Арсений и снимает туфли — но смотрит на Антона, так что, возможно, говорит он тоже о нем. Антон согласен: он действительно орудие дьявола.— Что с ногой?— Переживу. Ты объяснишь, какого черта ты ломанулся в море посреди ночи?— Я должен вернуться. Было ошибкой вообще приходить сюда.— Но ты это уже сделал. — Арсений хмурится. — Ты всё это начал, а теперь убегаешь?— Ты не понимаешь, я…— Я всё понимаю: ты трус, ты сбежал в прошлый раз и сбегаешь сейчас. И только попробуй сказать, что это единственный выход — я засуну вот это, — он поднимает туфлю, — тебе в задницу.— Но вариантов и правда больше нет, — вздыхает он, вставая с корточек. — Послушай, ты любишь Егора, и всё супер, вы будете вот такой, — он показывает большой палец и натужно улыбается, — парой. Он тебя полюбит, ты… — ?Ты замечательный, Арсений?, — ты просто хвали его побольше, и он растает. Попроси его спеть, скажи, какой у него волшебный голос, даже если это не так…— Антон, — цедит Арсений сквозь зубы.— И говори почаще о том, что он особенный, — продолжает тараторить Антон, — предложи ему сыграть в шахматы, но поддайся, а то он не умеет проигрывать. А, и он будет тебе делать всякие банальные сюрпризы типа завтрака в постель или цветов — каждый раз делай вид, что ты обосраться как счастлив. И…— Антон, — еще более зло повторяет Арсений.— И… — Он думает, что еще может понравиться Егору, но в голову больше ничего не приходит — хотя Арсению и не нужно прикладывать усилия, в него же невозможно не влюбиться. — Всё, мне пора.Сказав это, он разворачивается и идет к гаражу, на ходу подхватывает сумку. Рядом с ним пролетает красная туфля, едва не вписываясь ему в плечо: Арсений промахнулся совсем чуть-чуть.— Ты про собаку, блядь, забыл! — кричит тот, когда Антон уже кладет ладонь на ручку двери гаража. Черт возьми, он совсем забыл про Камня, что за дерьмовый он хозяин… И действительно, он ведь дерьмовый хозяин, Егор с Арсением позаботятся о Камне гораздо лучше. Так что он дрожащей рукой нажимает на ручку и заходит в гараж — и Арсений его не окликает.