И стыдно, и трудно, и тошно (1/1)

Когда он спросил у старухи Марты, куда делась Лара, она так отходила его метлой, что он даже в снег рухнул. Старуха ругалась на чем свет стоит:—?Ах ты негодник! Шутить вздумал! Бедной девочке… и сейчас покоя нет!Том кое-как отполз, встал на четвереньки, заторопился прочь, и пока старуха не перестала доставать его облезлыми прутьями, подниматься на ноги не решился. Снег лез в лицо, большие хлопья покусывали холодком даже брови, а Том, как собачонка, коленки тер?— удирал, поджав хвост.Метлой Марта махала дай боже?— не зря была экономкой в богатом доме где-то на краю Лондона. Сам Том всю жизнь прокуковал в деревне, а потом ее замело. Тогда почти все, кто не замерз насмерть, уехали в Лондон.Нет, Лондон Том никогда не видел?— один только вокзал, да и то запамятовал, какой он,?— тогда Том был слишком мал. Он и родителей не запомнил?— те остались на перроне, ведь брать было велено только детей. Это потом Том оказался в поселении добряка Хэнка, где брали только взрослых и тех сопляков, кто мог работать, но тогда брали только детей. Вот что Том запомнил, а остальное?— нет.А еще Лару. Маленькую чумазенькую девочку с волосиками мышиного цвета и водянистыми голубыми глазками. Лара все время кашляла и пыталась всем рассказать, что ее встретит тетка, она у нее сестра при госпитале, поэтому ей, Ларе, волноваться нечего. Лара повторяла это и повторяла, как заведенная твердила всем и каждому. Особенно вечером, вместо молитвы. Том думал, что Лара чокнутая, и потом понял, что да, не ошибся.От холода у Лары мозги стали набекрень.Но мозги у всех набекрень. Сучий холод на всех так действует.Том не очень-то любил Лару: дразнил, за косы драл, пинал и швырял пригоршни снега ей в лицо. Все потому, что Лара была уродиной. И глупой. И блаженной. И вообще Ларой.А потом Лара потеряла руку. Взрослые говорили, что ей ящиками зашибло, пошла гниль в кровь, вот и надо было отрезать. Никто не сказал, и даже сама Лара, что ящики эти, какие надо было разбирать и тащить к генератору, столкнул сам Том, когда собрался подшутить. Он думал, что дура-девчонка отскочит куда-то, перепугается, завизжит, а ее вдруг задавило. И нос ей сломали проклятые ящики. Тому даже было немножко стыдно, и он ходил в теплицу за яблоками для Лары, но его поймал старший длинноногий Джо и выпорол кнутом. Если бы не одежки три слоя, наверняка бы у Тома загноилась спина, и тогда все, пиши пропало. А так?— обидно и больно, и только. А еще Лару хотелось поколотить, да только плоха была, и потом так и не выправилась.Лара всегда была блаженненькой, но про тетку не соврала: старуха Марта и была ее теткой. Повитухой. Почему-то люди говорили, что она многих детей сгубила, но Том никогда не понимал, что это значит. Видел только, что Марта закапывает на заднем дворе узелки. Иногда большие, иногда маленькие. Том хотел как-то посмотреть, что там, вот только собаки?— бродячие и те, кого взяли для охоты,?— раскапывали эти узелки, что-то грызли, но как подойдешь?— так рычали, что сердце в пятки.Для них-то Марта метлу и припасла. Хоть против стаи поставь?— старуха не вздрогнет. Будет кричать и громко. Чтоб аж уши закладывало. Громче Марты бывает разве что добряк Хэнк. Как он рявкнет ?МОЛЧАТЬ!?, так даже пламя в генераторе затихает. В такие случаи кое-кто из дураков и простаков считает Хэнка посланником божьим, но Том никогда не знал, что это значит и с чем это едят. ?Божьим??— думал он?— чем-то похоже на жир, а жир с картошкой Том очень любил, поэтому про себя решил, что Хэнк наверняка себе в жире и картошке не отказывает, и Тому сразу стало завидно.Пока что детям доставалась только похлебка с очистками, а ни молока, ни жира они не видели. Про мясо и говорить было нечего. Картошка и мясо положены только рабочим-ударникам и умникам-инженерам. И еще одному доктору, который главный. Да, эти ели и картошку, и лук из теплицы.?Будет еще паровое ядро?— все получат и лук, и картошку?,?— объявил как-то на общем собрании Хэнк, и кое-кто обрадовался, а Том подумал, что враки это все. Никому никакой картошки не будет.Том стал работать при угольной печи только потому, что ему обещали похлебку без опилок и добрую одежку, но и это все были враки. Давали почти пустую воду с очистками, а из одежки?— худую форму рабочих.Детей, конечно, у печи понабилось?— и рванью были рады, и похлебку охотно глотали, а горбатый Джефф как-то утешил всех, сказав:—?Наверняка крысу добавляют. От пойла крысой тянет.Ему никто особо не поверил, но с тех пор пошла привычка каждый раз говорить:—?А крыса-то сегодня пожирней, бульон понаваристей.И кто-то тогда отвечал:—?Мне кусок хвоста попался.—?А мне лапка!Порой случалось, что заговаривались, и крыса получалась шестилапой, но все старательно не замечали промашки. И только Том считал. Как и краюшки хлеба, когда их раздавали под Рождество. Он считал и зеленел от злости: выходило, что, если перебить всех у печки кочергой, можно было б корки целый месяц грызть. Если заморозить, припрятать, хоть до весны ешь. Вот только Том боялся бессмертного Джо, злобного Тома, рябого Джека и еще пару ребят. Кажется, одного из них тоже звали Том. Томов в поселении вообще много?— во всякой семье по пять, по семь детей родится, а придумывать заковыристые имена?— тяжко и некогда. Дают какое-нибудь, без надежды, что потом пригодится. Вот и случается, что живет и ходит взрослым всего один, может, двое. Почему все мрут?— Том никогда не знал, а взрослые всегда говорили: от холода.Многие еще с Лондона не видали ни весны, ни лета. И осени не видали. Один сучий холод.Но вот распогодилось, и старый смотритель маяка, которого Хэнк подобрал в один из своих походов, сказал, что, должно быть, так выглядит весна. Потому что оттепель и минус пять градусов.Весной и правда запахло. Впервые за долгое время повалил рассыпчатый нежный снег. В честь такой оказии Тома и других со смены отпустили, печь потушили. Бригадир утром сказал: баста! —?махнул рукой, велел не жечь лес, и вот уже два дня Том мыкался без дела. Тогда-то и захотелось ему увидеть Ларку, а его?— метлой!В первый день Том не знал, куда себя деть, куда пойти, как занять время до ночи. Ни чаю не хотелось, ни супу?— есть вообще стало грустно, тошно и стыдно: не заработал трудом. Это часто им внушалось. Через собрания, листовки. То же говорили и старшие с фонарями, когда обходили кварталы и проверяли, чтобы со складов ничего не крали. Но и так не крали?— с тех пор, как двух женщин, одного сторожа и трех детей с кухни заморозили у генератора и разбили, чтобы всем была наука, вовсе не воровали. Каждому хотелось коптить небо дальше.И тут Том подумал, что снег больно липкий. Но решился его скатать только тогда, когда от Лары выгнали и метлой в сугроб опрокинули. Снег был теплый, мягкий и сладкий. От такого снега хотелось плакать.Ведь снег больше не грыз диким морозом щеки, а легко покусывал, как покусывал бы щенок. И вот обваренными снегом руками Том начал катать снеговика?— первого, должно быть, в новой и странной жизни.Большой ком получился не сразу?— пришлось нагрести со всего двора у фабрики. Потом собирать мокрые комки и катать в сплющенный шар у какого-то сарая. В том же сарае остался хворост, и вот у снеговика прежде головы случились кривые хваталки. А когда дело дошло до головы, до глаз, стало совсем просто: всюду во дворе фабрики валялись угольки, а одну кучу не успели увезти со вчерашнего вечера. Когда генератору угля не надо, всегда горы лежат.Сделав снеговику глаза, пуговицы и пихнув сосульку над ртом, чтобы вышел нос, Том придирчиво поглядел на работу и насупился. Руки уже горели от холода?— кожу щипало и покалывало, но все чувствовалось, чувствовалось. Когда не чувствуется, то рук, считай, нет.Кроме рук Том чувствовал странное разочарование и тоску, даже удивление: и потому, что он не на смене, а скатал снеговика, и потому, что скатал, а не радостно, но больно, и потому, что вот снеговик, а Лара не придет.Подумав, что блаженненькая не придет, Том вдруг хлюпнул носом и стал вытирать с щек теплые противные слезы.Он вспомнил, что не пошел провожать Лару, когда ее несли на кладбище. Слишком упахался на смене, и было ему все равно.А теперь только обнимай снеговика и рушь его рыхлое брюхо.Есть, жить, играть и работать Тому было и стыдно, и трудно, и тошно.