Часть 8 (1/2)

Я обернулся через плечо, расслышав неуверенные шаги. По брусчатке шла тонкая, слепленная из тумана и фонарного света фигурка. Мне показалось, что это была кукла. Старая, неправдоподобно маленькая и худая, неживая. Однако у этой куклы был слишком осмысленный взгляд. Изучающий, немного грустный и, в то же время, по-детски наивный.

Движения куклы были механическими, очень резкими, но медленными. Будто кукла сомневалась. Шла и сомневалась, правильно ли ступает с пятки на носок, с носка – на пятку. Перенося вес.

Кукла подошла ко мне и медленно, очень медленно подняла голову. Я был выше куклы, и смотреть мне в лицо она не могла.У куклы были тёмно-карие глаза, чёрные, растрёпанные волосы с криво сидящей на макушке кепочкой, длинная тонкая шея и несоизмеримо большая рубашка, в которой утопало детское, ещё не оформившееся тельце.

Кукла выглядела как очень худой мальчик четырнадцати лет. И кукла была живой. Она со смущенным интересом заглядывала мне в лицо, искала глаза, щупала взгляд. Кукла, нет, мальчик дышит глубоко и часто, выдыхая через рот облачка белесого пара. Я стираю с лица беспокойство и волнение, рисую живую, чуть простодушную улыбку и встаю перед маленькой фигуркой на колени, чтобы ему было удобнее смотреть мне в глаза.Мальчик вопросительно заглядывает мне в глаза, словно спрашивая разрешение на такое неловкое знакомство.

- Привет. Как тебя зовут?Мальчикмолчит. В его взгляде – замешательство. Словно он не понимает, к кому я обращаюсь. Тонкие, обветренные губы сжимаются.- Я – Дино. А как твоё имя?Я протягиваю вперёд руку. Мальчик рассеянно переводит на неё взгляд, спутанные волосы падают ему на лицо, загораживая обзор, но он словно и не замечает. Лишь смотрит на ладонь. Дети так себя не ведут.Они улыбаются, прыгают, шумят и пожимают руки. Они НЕ ходят по ночным улицам Сицилии одни. Они НЕ подходят к незнакомцам. Они НЕ смотрят им так в глаза. Так, словно пытаются найти в них ответы на свои вопросы.- Я знаю.Голос у мальчика тихий, надломленный. Акцент не местный.

- Знаешь что? – я старался сохранять безмятежный вид, но его поведение меня пугало.

Он протянул руку вперёд. Господи, какой тонкой и хрупкой она была! Аккуратно упёрся пальцем мне в грудь и повторил тихо:

- Дино.Он знает меня?- Ты потерялся?Он покачал головой.- Где твои мама и папа?Уверенный жест повторился.- Ты здесь один?Кивок.

- Хочешь конфетку? У меня есть…Я похлопал по пиджаку и вытащил из кармана несколько карамелек в ярких шелестящих фантиках. Взял их сегодня утром для Хибари: подумал, что лишний раз поддразнить его не помешает.Конфеты шуршащей цветной массой посыпались в ладони мальчика. Однако не было похоже, что он рад такому подарку. Ему будто бы было всё равно. Он продолжал смотреть на меня. Пустыми, лишь немного заинтересованными глазами.

- Вы хороший.Как будто он вынес вердикт. О чём он думал?Я провёл рукой по волосам и почти мгновенно понял, что сделал это зря. Резкие движения пугали мальчика.

- Нечасто мне такое говорят. Спасибо. Эмм, я ищу одного мальчика. Может, ты его видел? Высокий, с тёмными волосами. Иностранец. Зовут Кёя.

На самом деле, разговор бы лишь для того, чтобы отвлечь мальчика от ещё более странного, запутанного разговора, в котором, кажется, я участия и вовсе не принимал. Разговор этот, очевидно, вёлся там, в этой маленькой головке под синей кепочкой.

Поэтому я очень удивился, когда мальчик-кукла задвигал своими шарнирными суставчиками, указывая на дальний переулок. Но неожиданная удача меня теперь не слишком взволновала. Хибари – взрослый мальчик. Сам как-нибудь до машин дошагает. А этот мальчик – один, замёрзший, на пустынной улице Сицилии. У него, судя по всему, нет ни денег, ни родителей. Плюс ко всему, явные нарушения речи. Я буду настоящим ублюдком, если оставлю его сейчас здесь.- Может, пойдёшь со мной? – я предал голосу максимально возможную интонацию небрежного интереса. Давить на мальчика нельзя было ни в коем случае.- Слушай, а давай мы его вместе поищем, м? А потом я отведу тебя домой. Или мы пойдём в гости ко мне, а?Мальчик активно закачал головой, да так, что мне показалось, что она вот-вот слетит с тонкой, жилистой шеи.

- Не бойся. Я ничего тебе не сделаю!Он отступил на шаг назад.- Обещаю.Ещё шаг.- Я хочу тебе помочь!Мальчик рванул так быстро, что я буквально остолбенел. Его путь лежал как раз в тот переулок, на который он только что указал. Однако когда я завернул за угол, мальчика и след простыл. Словно проулок поглотил его вместе с клетчатой, не по размеру рубашкой и синей кепочкой. Я мог только беспомощно озираться по сторонам, но негодника нигде не было.Закрывая и открывая глаза, я постоянно видел руки неизвестного мне сына ночи и приютов. Эти руки, принимающие у меня конфеты в шелестящих фантиках, были слишком бледными, болезненно-худыми, с тонкими вздувшимися ниточками-венами. И следы уколов, почти зажившие и совсем свежие, тоже был видны достаточно явственно.Закрывая и открывая глаза, я испытывал гнев. Ярость. Боль за неизвестного мальчика-куклу, которому суждено быть поглощённым трущобами Сицилии.Мне не должно было быть до него дело. Ведь я знал, куда ведёт ниточка, связывающая его исколотые шприцами руки. Эти нити, красные, бесконечно длинные, тянулись по улицам, вились вокруг фонарных столбов, проникали сквозь стены. Нитями порока были прошиты все улицы ночного города. Но конкретно эта ниточка вела в этот переулок. Я шёл по её следу, уже не надеясь найти мальчика. Ниточка от куклы всегда приводит к кукловоду.Я слышал два дыхания. Одно - полное нетерпения, страха и хрустального, звенящего отчаяния. Второе – рваное, резкое, прерывистое. Дыхание, слетающее облачками белесого пара с тонких, чуть обветренных губ. Губ, которые я целовал. Губ, которые я целовал бы снова и снова. Медленно. Развязно.Знакомый голос наполнил уши знакомым беспокойством и безотчётным желанием защитить слабого. Я приказал себе успокоиться. Если я хочу ей помочь, я должен быть стойким.Голос Элизы я слышал во многих вариациях. По телефону он обычно бывает нечётким, расплывчатым. Она звонит мне из клуба и просит забрать. Она не звонит мужу – не доверяет.Когда её руки неожиданно закрывают мне глаза, в её голосе звенят колокольчики. Игривые, яркие. Будь я другим – я бы отреагировал. Но её маленькие хитрости не вызывают во мне огня. Всё, что сродни вранью, меня убивает. Некстати вспоминается, что Кёя никогда не лжёт. Проглатываю эту мысль и забиваю в самый дальний угол.

Но сейчас голос Элизы звенел в ушах болью, непониманием, предвкушением. Последнего было слишком много для жертвы обстоятельств. Иначе я рискнул бы ей поверить.Так, ладно, хватит об этом. Размышлять сейчас глупо и слишком просто. Раз пришёл – действуй! Ты же всегда считал себя хорошим парнем!В старых районах Сицилии, где новые улицы росли, как грибы после хорошего дождя, было много подобных мест. Несколько домов, старая лавка, окна которой были заколочены досками и поверх щедро изрисованы граффити, скрипучая вывеска. Одним словом, тупик. Лучшего места для триллера и искать не нужно. Все атрибуты от глухой, удушающей ночи и до таинственного, на редкость неприятного скрипа проржавевшей вывески были на месте.Как и нужные герои.Только вот я под образ положительного героя-спасителя не особо подходил. Ведь спасать мне хотелось только злодея…Ярость и боль зреют во мне неожиданно сильно и ярко. Что-то изнутри, из самой глубины сердца рвется наружу, царапает рёбра, пробивает лёгкие и грудную клетку. Кровью течёт и выплёскивается с выдохом прочь. В ночь. Красными нитями непонятных мне чувств. Я же клялся себе, что не позволю нитям опутать меня! Но я привычно сдерживаю первобытные инстинкты.Элиза лежала на спине. Видимо, Хибари сдерживался из последних сил, чтобы не нарушить к чертям свои принципы и не ударить маленькую, беспомощную девчонку, затеявшую не те игры. Он обессилено сжимал руки в кулаки, дышал глубоко и быстро, смотрел на неё опьяневшим от боли взглядом…Ещё бы… Весь его мир сегодня упал запыленными развалинами к ногам. Вся его жизнь сегодня рухнула в пропасть, с той самой минуты, как лёгкие наполнились воздухом здания Совета. Теперь ты поймёшь меня, глупый котик. И этот вкус – вкус лицемерия – узнаешь с закрытыми глазами.Он не верил в то, что его спасут. Не верил. Но отчаянно сдерживался, пытаясь справиться с нарастающим нервным возбуждением. Так бывает у охотников, когда они видят доступную, готовую для удара мишень.

- Хватит, - мой твёрдый голос разрывает завесу.Пора заканчивать. Реборн и Тсуна наверняка уже уехали. До ближайшего отеля топать пешком квартала два. Мы заявимся туда грязные, уставшие, в помятых костюмах. У Хибари будет вид затравленного зверя. У меня – возможно, зверя обречённого и дико уставшего. Но это как пойдёт.Хибари резко оборачивается. Всё его внимание переключается с жертвы на меня. Он уже не думает о ней. Мысли заняты… не знаю, чем, но он определённо рад меня видеть. Хотя сам себе в этом не признается. Но его плечи расслабленно опускаются, а дыхание на миг застревает в горле.- Дино!Элиза с трудом поднимается сначала на колени, потом и вовсе на трясущиеся ноги. Спутанные волосы, порванное внизу платье. Наверняка бежала. Кровоточащая ссадина на левой руке. Все эти мелочи, словно стрижи весной, проносятся в моём мозгу. Глупые инстинкты!Она тянет ко мне свои руки, тесно прижимается, обнимает. Курчавая макушка едва достаём мне до подбородка. Я легко, словно баюкая, обнимаю её в ответ, утыкаясь носом в светлые пряди. Со стороны выглядит так, что я с облегчением опутываю себя её теплом, ароматом, близостью. На самом же деле я всего лишь проверяю, есть ли на ней запах алкоголя. Есть. Весьма нечёткий, слабый. Это означает, что она не напивалась с горя, а пила – салютуя, празднуя. Причина такого поведения была очевидна. Она хотела полюбоваться на творение Совета, на свою победу, заранее оговоренную случаем.Хибари отворачивается, словно став свидетелем особо интимной сцены. Не ожидал от него такой толерантности. Должно быть, слова сожаления душат его.

Представляю, какую картинку он увидел: сначала в кабинете, а затем – здесь, словно в подтверждение. Столько неправильных выводов!

Но я задолжал ему.

- Дино! Дино! Как хорошо, что ты пришёл, – от слёз Элизы намокает рубашка. Она так сильно цепляется за лацканы пиджака, что мне приходится чуть нагнуться вперёд. Я смотрю на Хибари. Только на Хибари. И мне начинает казаться, что однажды позволив себе сойти с ума чисто в виде эксперимента, я взаправду теряю рассудок. Ведь я уже не только в своём поведении вижу первые симптомы, но и в его.

- Он сумасшедший! Он… он… он бежал за мной! Он хотел меня убить! Он набросился на меня! За что, Дино, за что?

Этот голос режет его, словно лезвие самурайского меча. Голос совести? Голос боли? Голос невинности и простоты? Голос лжи и обмана? Его или мой, мой или его голос. Я испытываю боль за них обоих. Моя при этом отходит на задний план, теряется.

Элиза любит меня. Сумасшедшей, больной любовью, неправильной во всех отношениях. Её любовь причиняет боль всем, и самое главное, ей самой. Её боль в моём молчании, в братских объятиях, в том, как равнодушно я сейчас переживаю её, хотя и лживые, мучения.Боль Хибари – боль раненого одинокого волка. Он знает, что не имеет право на оправдания. Что я не приму извинения, что не поверю ни единому слову. Он это знает. И молчит. Ведь на плаву его ещё держит гордость.

Моя боль – тупая оскомина. И нытьё, за которое надо бы избить себя до полусмерти.«Устал быть один».

«Устал сидеть в офисе».«Устал быть постоянной величиной».Моя боль. Она противна. Она слабость. И она… неожиданно проходит. Её смывает волна неожиданно странных, противоречивых, но определённо тёплых чувств.