Часть 2 (2/2)
Я, подражая Хибари в поведении, тоже отвернулся и смотрел в окно. Всю дорогу.К концу второго часа напряжённого молчания меня начало подташнивать от городских пейзажей.А когда впереди показалась узкая тропка, ведущая в самую чащобу леса, я вздохнул с таким облегчением, что водитель понимающе кивнул мне. Выходило, что ему тоже было некомфортно от такого откровенного безразличия.В лесу было довольно темно и прохладно. Градусов на пять ниже городской температуры точно. Одно дело, нагретые солнцем плоские бетонные плиты, и совсем другое – земля под плотным слоем листвы, едва-едва пропускающей жидкие солнечные лучи.Пока мы шли, я даже не предпринимал попыток заговорить с Кёей. Пеньки, узловатые корни, замшелые рытвины и ямы – всё это требовало максимальной сосредоточенности.
Здесь пахло палой листвой, сыростью и зеленью. В таких местах, как это, даже цвет, густой, насыщенный, покрывающий плотным одеялом всё до последнего миллиметра, глотающий и небеса, и землю и даже свет, имел свой неповторимый аромат. Он оседал росой на губах, щекотал нёбо и пряной горчинкой вонзался в мозг.
- И зачем ты привёл меня сюда, тупой конь?- Давай договоримся: ты не называешь меня конём, а я тебя – котиком, хотя, на мой взгляд, ты очень милый. Окей?- Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия.- Возможно. Но пока ты не докажешь мне, что способен играть по-взрослому, для меня ты будешь котёнком Хибари.- Я забью тебя до смерти!Его атаки… восхищают. Грациозные, плавные линии, скользящие движения, хищные броски. Гибкие атаки и хлёсткие пощёчины взглядами, дразнящие и будоражащие. Он мгновенно меняет манеру ведения боя, скользя от одной стратегии к другой без особого труда, меняя сильные прямые удары тренированных ног на неожиданные атаки со спины.
Наверняка, наблюдать за ним со стороны – одно удовольствие. О своих навыках говорить не берусь, вряд ли они столь же элегантны, как его, но пока я растерял ещё не все козыри. И не получил ещё ни одного серьёзного удара.Собственно, один его удар станет последним.Через час Хибари был исполосован отметинами от кнута. Он даже не пытался избегать ударов, словно нарочно подставляясь под них. Какого… он делает?- Итак, котик… до завтра? – века и века практики требуются, чтобы так контролировать голос. Даже если я готов наорать на него, дать хорошую оплеуху, в моём голосе лишь строго дозированная доля усталости. Но он прекрасно понимает, что одно слово – и я заставлю его проглотить свои тонфа.Но раздражение действительно было велико. И появляться перед подчинёнными в таком настроении я не хотел совершенно.- Хотя нет, я передумал. У тебя десять минут. Но в этот раз я буду сражаться серьёзно.Нет ничего лучше, чем играть другим на нервах. Это порой даёт такое расслабление, которое не сравнится ни с алкоголем, ни с рыбками, ни с сексом. Я это познал на собственном примере.- Опять открываешься сзади.Удар.- Следи за моими движениями.Удар. Блок.- Недостаточно быстро.Блок. Блок. Удар. Кнут со свистом рассекает воздух и оставляет длинную полосу на коре дерева. Если бы он не успел отклониться, такая полоса до мяса разодрала бы ему лицо.Его движения быстрее, дыхание – медленнее. Облачка пара соскальзывают с обескровленных губ и теряются в воздухе между нашими лицами.
«Вот чёрт».Я чуть не теряю контроль, подавившись ненавистью в его взгляде. Но не отступаю и холодно оглашаю вердикт: Десять минут истекли.
Ненависть в его взгляде гаснет вместе с жизнью. Я понимаю, что он на грани, но не делаю и шага в его сторону. Жалеть его так же опасно, как пытаться принять последний вздох раненой пумы. Перед смертью он ещё успеет располосовать мне горло.Я это знаю и сохраняю дистанцию.Так же я знаю, чего он мне никогда не простит: того, что я отношусь к нему, как к ребёнку. Он всем и каждому доказывает, что способен принимать боль на равных с остальными, а я отказываюсь видеть в нём убийцу. И до последнего, в самой глубокой ячейке памяти сохраняя определённые установки, сдерживаюсь с ним.
- У тебя нет поводов мне доверять. Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я лез в твою жизнь. И я принимаю это. Но! Я здесь не для того, чтобы развлекать тебя, Хибари. Запомни это. Ты Хранитель. Чтобы ты не говорил, как бы не отрицал, ты уже в системе. Это. Твоя. Ответственность.
- Что ты хочешь этим сказать?- Я не буду говорить тебе, что делаю всё это для тебя. Я делаю это для Савады. Он – будущий главарь Вонголы, твоей семьи.
- Это не моя семья.- Это ты пока так думаешь. Но, Хибари, в мафии игры не такие, к которым привык ты. Сражения – это не развлечение. Это наш способ выживания. Способ защиты семьи. И я не хочу однажды узнать, что ты, будучи Хранителем,влез в очередную опасную авантюру ради адреналина. Не хочу узнать, что ты умер, потому что не рассчитал силы. НЕ ХОЧУ СТОЯТЬ У ТВОЕГО ГРОБА И ЗНАТЬ, ЧТО ЗА ЭТИМ ПОСЛЕДУЕТ.- И что же?- Савада не из тех людей, которые легко переживают гибель друзей. Он готов отдать свою жизнь за каждого из вас, готов сражаться до последнего ради семьи. Он – ваша опора. И он рухнет, если решит, что это его вина. А следом за ним рухнет всё, что с таким трудом строили десять поколений Вонголы. Клянусь, Хибари, если ты умрёшь из-за своей зависимости, я подниму тебя из могилы и снова убью.- Ты много на себя берёшь.- Возможно. Но я не прощу себя, если позволю тебе продолжать и дальше относиться к своей жизни, как к ценовому эквиваленту сражения.- Не простишь себя? Не будь лицемером, травоядное.- Не будь циником. Хибари, я знаю, что при всей своей вспыльчивости и несдержанности ты ещё ни разу никого не убил. И даже не спрашивай, откуда я это знаю. Просто поверь на слово: по человеку сразу видишь, знает ли он смерть в лицо или нет. И я не хочу, чтобы Савада всю жизнь жил с оглядкой на твою могилу, понял?Есть моменты, когда сказать просто нечего. После оглушающе громкой ссоры, перед чем-то настолько ужасным, что слова застревают в горле, когда ты беспредельно счастлив. У меня было такое однажды. Стоя над свежей могилой отца, я должен был произнести речь. И не смог. Слушал, с каким звуком комья свежей земли падают на деревянную крышку гроба, смотрел за тем, как поднимается свежий холмик, чувствовал на себе десятки взглядов, выражающих недоумение, и молчал. Нечего было говорить. Соболезнования казались насмешкой, слёзы – дешёвым театром, ветер – надменным грубияном, тревожащим покой смертных. Слова увядали, не успев расцвести.Сейчас нечего было сказать Хибари. Знаю, он привык, что последнее слово за ним, но сейчас он уступал, то ли не желая оскорбить мои чувства, то ли потому что не мог придумать достойного ответа.Я, правда, знаю, убивал ли человек или нет. Потому что сам убивал. И не раз. Хибари – ребёнок потому, что думает, что «забить до смерти» легко. И я не хочу, чтобы он ТАК взрослел.
Взросление всегда происходит слишком быстро. У меня оно произошло однимщелчком: ребёнок – взрослый. При определённых обстоятельствах это болезненно.- Пять минут. У тебя будет пять минут на то, чтобы доказать мне, что я не зря ставил на тебя. После этого я отвезу тебя в Намимори.
- Я не играю по чужим правилам.
- Пока – нет. Ты просто не умеешь этого делать. Моя задача тебя этому научить.- Это глупый навык.Я печально улыбнулся. Между нами годы и годы разницы. Опыт десятков людей. Воспоминания о сотнях боёв. Сожаления, длиною в вечность. Он похож на меня молодого. Что-то, что я упустил, став Каваллоне, у него ещё есть.- Я раньше тоже так думал.
Мы шли той же тропинкой, что привела нас сюда. Пять минут вышли на редкость содержательными. Хибари понял, чего я добивался от нашей тренировки и не позволил мне нанести ни одного удара. Не смотря на то, что играл я уже всерьёз.
- Эй, Кёя, а у тебя девушка есть?- Нет.- А была когда-нибудь?- Нет.- Серьёзно? – боюсь, я слишком удивился.- Это странно?Хибари шёл с трудом, но помощь принимать отказался наотрез. Приходилось аккуратно, ненавязчиво следить за тем, чтобы он в самый неподходящий момент не споткнулся или не потерял сознание. Разговор помогал хоть как-то расшевелить его.- Ну, да. Ты был старостой школы и главой дисциплинарного комитета в одном лице. Плюс ко всему нарочитая отчуждённость, вечный холод во взгляде, одежда с иголочки. Ну, знаешь, тайная мечта романтично настроенных барышень. Неужели на тебя не вешались с предложениями встречаться?- Нет.- Да неужели? – я был бы идиотом, если бы поверил.- В средней школе было несколько девушек, - подумав, признался он, - но это всё.- Почему?
- Они мне не подходили.
- Бедный Хибари! Неужели ты даже не целовался с девушкой?- Нет.Он держался за дерево, с трудом перебирая ногами. Во время боя – я заметил – он дышал абсолютно ровно, размеренно, медленно. А сейчас, словно пробежал километр без передышки. Похоже, его маниакальная одержимость работает так, что во время боя он ничего не чувствует.
- Обопрись на меня.Я знал, что он будет сопротивляться. Знал, что ему не нравится вмешательство в личное пространство. Конечно же, я всё это прекрасно знал.
Кёя не обрекал в словесную форму те проклятия, что наверняка готов был высыпать на меня. Молча вырывался, пытался ударить. А потом резко обвис у меня в руках.Я не успел даже испугаться. Смотрел удивлённо на закатившиеся глаза, на прикрытые губы, на подкашивающиеся ноги. А через секунду Кёя глубоко вдохнул и открыл глаза. Вот тут моя душа и упала в пятки, миновав желудок и печень.«Болевой шок». Вещь неприятная и со стороны достаточно нестандартная. Ну, я имею в виду, что это удовольствие на любителя – когда человек перед тобой вдруг начинает конвульсивно дёргаться и следом – или сразу – проваливается в краткий обморок.Поддерживая Хибари, я довёл его до машины, усадил на заднее сидение, а сам сел на переднее. Держу пари, будь он в лучшем состоянии, синяков мне не избежать. А посему лучше дать ему придти в себя, как можно меньше вмешиваясь в сам процесс.- С сегодняшнего дня у тебя отпуск. Неделя.- Мне не нужен отпуск.- Скажу яснее: мне нужен.
Трудно было сказать, испытывает ли он облегчение оттого, что теперь есть время зализать раны, или раздосадован тем же, но он спорить не стал. Если бы он понял, что я даю ему передышку исключительно из-за плачевного состояния его тела, он удавил бы меня шнурком или повязкой комитета. Он не любит, когда его считают слабым.