III. Казенный дом (1/1)

Поскольку распоряжения от короля обычно поступали быстро, всех четверых тюремщики решили пока посадить в одну камеру, чтобы легче было за ними следить. Не обращая внимания на оживленные протесты, они запихнули всех в камеру и заперли дверь, прислушиваясь к доносившимся изнутри звукам. А звуки доносились интересные. Крыса, окончательно потерявший голову, носился по тесной камере, гремя доспехами, иногда бросаясь на соседей и испуганно приговаривая:- Они убьют нас, точно убьют! О, какой это ужас! Они не посмеют! Я еще слишком молод и не хочу умирать! Ах! Господи! Черт меня дернул участвовать в этом заговоре! Теперь они убьют меня! Убьют, совершенно точно! Меня повесят!- Успокойтесь, де Пюс, - спокойно обратился к нему Змея, не видевший смысла в волнении. – Вас не повесят. Вам отрубят голову.- Боже! Боже! Они не посмеют! Нет! Я не хочу умирать! Ах! Ах!- Де Пюс, - грозно прорычал из угла камеры Волк, - заткнитесь, черт вас подери! Но Крыса не внял его пожеланию и продолжал страдать:- Нам отрубят головы! Боже! Я видел однажды топор палача – мерзкая штука, скажу я вам! И они убьют нас… нет, они просто не посмеют! Нет! Мой отец герцог де Пюс, они не посмеют так просто отрубить мне голову!- Заткнитесь! – злобно хрюкнул Кабан. – Или я вырву вам язык. Вы болтаете без умолку, как рыночная торговка!- Неужели вы не понимаете?! Нам грозит смерть! Настоящая смерть, понимаете? Они убьют нас! Нет, они точно нас убьют… Боже, Боже…- Еще одно слово, - пригрозил Волк, - и я сам убью вас своими руками.- А я вам помогу, хе-хе, - усмехнулся Кабан. – Меня тошнит от этого выскочки. Да я его сейчас раздавлю, как муху…- Нет, - испуганно попятился назад юноша, - вы не посмеете, нет… На его счастье, в этот момент распахнулась дверь камеры. Вошел начальник тюрьмы Донгл в сопровождении двух надзирателей. Хейри Донгл работал в тюрьме Ньюгейт уже не первый год. Его могучая фигура и непроницаемое лицо могли повергнуть в ужас самых отъявленных лондонских негодяев. Они могли не бояться попасть в тюрьму или на пытку, если только за ними не следил Донгл. Палач со стажем, не знающий жалости, всегда готовый выполнить свой долг – Хейри Донгл был идеален не только на пытках, но и в качестве начальника тюрьмы. Еще ни одному заключенному не удавалось от него ускользнуть.- О, милостивые господа! – со скрежетом и звоном рухнул к его ногам де Пюс. – Скажите, что нас ожидает? Скажите, заклинаю вас!- Король принял решение насчет вас, - сурово произнес Донгл, не обращая внимания на валявшегося у него в ногах герцога. – Несмотря на вашу безмерную вину, наш государь настолько милостив, что решил сохранить вам жизнь… Радостный вздох Крысы, наверное, было слышно по всей тюрьме.- Но взамен король отбирает у вас и ваших родственников титул и все, что принадлежит вам. На лице Змеи отразилась невыносимая мука и такое страдание, что Станиславский разрыдался бы и обнял его, но Донгл не заметил этого и продолжал:- И вы будете сидеть в этой тюрьме. Отдельно друг от друга… К его удивлению, Змея, Волк и Кабан радостно вскрикнули при этих словах.- Ну, слава Богу, - облегченно выдохнул Волк и внезапно принялся выталкивать всех из камеры. – Здесь буду сидеть я! А ну выметайтесь отсюда, живо!- Отведите остальных в камеры, - приказал Донгл своим спутникам, - этим субчиком займусь я сам. Когда остальных вывели прочь, Донгл приказал узнику:- Снимайте доспехи.- Вы заставите меня ходить голым? – мрачно усмехнулся герцог.- Нет. Переоденетесь в это. – Начальник тюрьмы протянул ему грубое одеяние, состоящее из ношеных штанов и рубахи. Герцог де Вольпе искоса посмотрел на него, будто вопрошая: «Это вы меня, потомка славного рода де Вольпе, хотите обрядить в эти лохмотья?» Но Донгл был неумолим. Две пары холодных серых глаз, не мигая, смотрели друг на друга. Волк прикидывал, не удастся ли ему прямо сейчас наброситься на надзирателя, свернуть ему шею (ибо меч отобрали еще на входе) и убежать, но резонно отмел эти мысли: во-первых, ему не удастся незаметно сбежать при его внешности и в гремящих доспехах; во-вторых, с Донглом придется сражаться насмерть. Его не могли запугать даже такие сильные узники. Подумав, Волк решил смириться с ситуацией и медленно принялся снимать броню. Донгл не упустил возможности рассмотреть именитого узника поближе. Под массивным шлемом скрывалась коротко остриженная голова, похожая на каменное изваяние. Лицо с резкими чертами, покрытое на подбородке еле заметной щетиной, делало Волка похожим на одного из завоевателей-норманнов. Его нельзя было назвать очень красивым, ему не прибавляли симпатичности ни наметившиеся мешки под глазами, ни несколько боевых шрамов, но это было лицо воина. Донгл даже невольно залюбовался им, пока герцог снимал с себя доспехи. Он почти не расставался с ними, но вовсе не из-за желания скрыть плохую фигуру. Казалось, он весь состоял из мускулов. Тело его было по-настоящему красивым, и Волк, вероятно, просто оберегал его тяжелой броней. Теперь вместо тяжелой брони его надлежало закрывать отвратительной домотканой рубахой и просторными штанами простолюдина. Какое унижение! Позвав еще одного надзирателя, Донгл вместе с ним вынес доспехи из камеры, на прощание еще раз взглянув на узника. Волк разлегся на полусгнившей соломе и мрачно уставился в потолок. Ему было что обдумать. Тем временем оставшуюся тройку разъединили, запихнув в одну из камер Кабана. Несмотря на его яростные крики и не менее яростное хрюканье, сразу три надзирателя набросились на него и с огромным усилием скрутили тучного узника.- Остановитесь, - хрипел Кабан, - остановитесь… я не хочу умирать…- Да тебе и не придется, - усмехнулся один из надзирателей. – Для начала приоденься. – С этими словами он швырнул узнику тюремную одежду.- Это еще зачем?- А зачем в тюрьме доспехи? Подумав, де Трюф согласился с этим.- Ладно, черт с вами. Но я один не справлюсь. И три крепких стражника с трудом принялись стягивать с жирной туши доспехи. Сказать, что Кабан был нехорош собой, значило отозваться о нем в лестном тоне. Он был непомерно толст, совершенно не зная меры в еде, и передвигался с заметным трудом. Его огромная лысая голова, казалось, покоится прямо на могучем теле – была ли у герцога шея, достоверно известно не было. Впрочем, герцогом Кабана толком назвать было нельзя. Он был выходцем из низов, сиротой, воспитанным бандитами, и своим титулом был обязан только покровительству Волка, который давно был знаком с ним и по непонятной причине питал к нему симпатию. Никто не понимал, как можно питать симпатию к грубому, невоспитанному, омерзительно выглядевшему и пахнувшему существу, но и спорить с Волком никто не решался. Потому физиономия Кабана, непременно украшенная парой синяков и измазанная жиром, вынужденно ассоциировалась еще и с герцогским титулом. Хотя, в общем-то, действиями короля все вернулось на круги своя, и восторжествовала справедливость – бандит наконец-то оказался на своем месте в тюрьме. Переодевая Кабана, тюремщики столкнулись с трудностями. Мало того, что им стоило непомерных трудов стянуть с Кабана доспехи, так еще и обнаружилась новая проблема – на телеса герцога арестантская одежда попросту не налезала. Подумав, стражники оставили ему несколько грязных мешков, иголку с ниткой и приказали самому что-нибудь соорудить. Кабан хрюкнул от удивления, но принялся за дело – в нательном белье можно было продрогнуть даже сквозь такой слой жира. Яростно орудуя иглой, узник даже не думал о мести тюремщикам или о том, чтобы сбежать, настолько его мысли были поглощены работой. Разве что, как обычно, ему хотелось есть. Двух оставшихся узников вели по узкому тюремному коридору. Крыса лихорадочно вцепился в своего соседа:- Умоляю вас, не бросайте меня! Будем держаться вместе!- Отстаньте от меня! – презрительно фыркнул Змея. – Я не соглашусь провести с вами даже часа! Где моя камера? Оторвавшись от назойливого де Пюса, он с достоинством вошел в свою камеру и по-хозяйски огляделся по сторонам.- Бедновато, конечно, - вздохнул он.- Это Ньюгейтская тюрьма, сэр, - счел нужным напомнить тюремщик.- Да-да, я в курсе. Не очень-то у вас уютно.- Вам нужно переодеться. – Стражник протянул ему тюремное одеяние. Борегар изумленно уставился сначала на предлагаемое тряпье, потом на надзирателя.- Вы что, серьезно? – засмеялся он.- Вполне, сэр. Таковы правила. Никогда еще Змея не был охвачен таким отчаянием. Его, потомка славного герцогского рода, собираются обрядить в эти обноски! Какой позор!- Нельзя ли предоставить мне более приличную одежду?- Увы, сэр, - дипломатично отозвался тюремщик. – Заключенные носят это. Змея испустил вздох, полный искреннего страдания, и принялся с большой неохотой снимать с себя прекрасную дорогую одежду и облачаться в ношеное тряпье. В молодости герцог Борегар был невероятно хорош собой, и его внешность вкупе с хорошими манерами позволяла ему без труда покорять женские сердца. С возрастом его красота несколько притускнела, но и сейчас, перешагнув сорокалетний порог, герцог все еще оставался весьма привлекательным. Его аристократическое лицо с тонкими чертами, обрамленное аккуратной темной бородкой, никак не выдавало его возраста. Правда, это делали чуть посеребренные виски, но они смотрелись до того элегантно, что никоим образом не напоминали о старости. Единственное, что омрачало красоту Змеи – отсутствие левого глаза. В одной из схваток, сражаясь с весьма целеустремленным противником, герцог был недостаточно внимателен и лишился глаза, с тех пор прикрывая глазницу повязкой и пообещав себе разделаться с тем врагом. Его относительная боеспособность была вполне объяснима – Змея никогда не был любителем кровавых битв, предпочитая управлять землями и преумножать свои и без того значительные доходы. Несмотря на роскошную жизнь, он сохранил стройную фигуру, украшая ее великолепной одеждой, и все еще был привлекателен для прекрасного пола. Впрочем, в тюремных обносках он выглядел куда как менее привлекательно. Переодевшись, Змея аккуратно сложил свою одежду и вручил ее тюремщику, как драгоценное сокровище. Когда тот вышел, герцог злобно заскрежетал зубами. «Заставлять меня сидеть в этой клетке, спать на полусгнившей соломе, носить это тряпье – какая дерзость! – думал он. –Тот, кто осмелился подвергнуть меня таким унижениям, заслуживает мучительной смерти». Когда Борегар столь холодно отвязался от него, Крыса перепугался еще больше. Его страшила тюрьма, мрачные лица стражников, но больше всего он боялся одиночества, на которое его обрекали. Поэтому, едва Змея исчез из его поля зрения, юноша принялся умолять надзирателей:- Прошу вас, не сажайте меня одного! Посадите меня к любому негодяю, куда угодно, только не одного! Но тюремщики только усмехнулись и грубо втолкнули его в одну из камер. Нервно оглядевшись по сторонам, Крыса воскликнул:- Но где же мой сокамерник?- У тебя его не будет, - захохотал надзиратель и властно приказал: - Снимай доспехи.- З… зачем? – испуганно поинтересовался узник.- А зачем тебе в тюрьме доспехи? Наденешь вот это. С этими словами он швырнул пленнику домотканое тряпье. Крыса недоуменно посмотрел на него, отложил в сторону и робко спросил:- А… а вы мне не поможете?- Как же, - усмехнулся тюремщик, - все за вас делать надо! Сам справишься. Вздохнув, юноша принялся с большим трудом снимать с себя доспехи. Когда он снял шлем, тюремщики захохотали: - Гляди-ка! Рыжий дьяволенок! Не удостоив их ответом, де Пюс мужественно стаскивал с себя доспехи. Крысе очень не повезло с внешностью. На его бледном худом лице нездорового оттенка были гнойные прыщи, никак не добавлявшие ему привлекательности; огромный нос и темные губы также производили отталкивающее впечатление. Светло-рыжие кудрявые волосы юноша предпочитал скрывать, как и все свое тело, почти не расставаясь с доспехами. У него на это была веская причина: в доспехах худой и низкорослый Крыса еще мог произвести какое-то грозное впечатление. Сейчас же, напялив на себя тюремное одеяние, которое было ему велико, неуверенно переступая на холодном каменном полу босыми ногами, он выглядел жалким и запуганным, одним своим видом давая тюремщикам лишний повод для шуток.- Скажите, - робко поинтересовался юноша, - а… а не найдется ли у вас никакой обуви?- А зачем она тебе? – захохотали надзиратели. – Для того чтобы сидеть в камере, хватит и этого наряда. Взяв его доспехи, они со смехом вышли, заперев камеру. В порыве отчаяния Крыса бросился к двери, но, ударив по ней пару раз, понял – его никто не услышит. Ни стон, ни крик не тронули бы сердца тюремщиков. Дрожа от холода, задыхаясь от непривычного сырого воздуха, юноша примостился на полусгнившей соломе, обхватив себя руками. Горячие неистовые слезы полились из его глаз, из горла порой вырывалось тихое всхлипывание. Поглощенный невыразимым отчаянием, Крыса впервые в жизни хотел умереть.